В Тортоне к выезду Сансеверино присоединилось еще несколько его вассалов. Город в честь своего сеньора устроил званый ужин. Высшее общество скромной Тортоны не удивило Устина роскошью, но удивило нравами.
За столом господа рыцари рассказывали такие истории:
— В Милане был случай. Один французский рыцарь хотел соблазнить некую местную даму, которая не отвечала ему взаимностью. Дама призналась ему, что отказывает, потому что влюблена в местного, итальянского дворянина, который сам не проявляет к ней интереса, а она не знает, как признаться. Благородное общество в Милане невелико, и все всех знают. Наш друг дал этому итальянцу некоторые советы. Тот им разумно последовал и получил от этой дамы все, что она была готова ему дать. Разумеется, он сообщил об этом своему благодетелю. Тогда наш друг подстриг себе волосы и бороду, оделся так, как обычно одевался этот дворянин, сам в полночь отправился к этой даме и получил от нее то же самое. Дама осталась не в пример более удовлетворенной. Наш друг открылся ей, и она пообещала ему, что отныне больше не будет выбирать себе возлюбленных из числа своих соотечественников и остановит свой выбор на нем.
— В Париже был случай. Один французский рыцарь завел роман с любовницей самого короля. Однажды ночью, когда сия дама принимала этого рыцаря, к ней без предупреждения пожаловал король. По счастью, дело происходило летом, и в камине были сложены про запас сухие ветки и листья, как это принято во Франции. Дама посоветовала рыцарю зарыться в этот валежник как был, в одной рубашке. Бедняга пролежал, не шелохнувшись, все время, пока король не кончил то, за чем пришел. Придворные дамы говорят, что Его Величество не относится к торопыжкам. Встав с постели, король не пожелал открывать ночной горшок и опустошил свой мочевой пузырь в камин, изрядно оросив дрова и несчастного любовника. Но тот и тогда не шелохнулся. По правде говоря, король мог что-то и подозревать, но не будет же Его Величество своими руками раскидывать дрова в поисках соперника. Когда король ушел, добрая дама нисколько не смеялась над рыцарем, а согрела его и дала ему новую рубашку.
— Про короля Франциска говорят, что однажды он зашел к любовнице, и его встретил ее муж. Король приставил меч к его груди и потребовал пообещать, что он никогда не обидит жену, что бы она ни натворила.
Устин не выдержал. Первые две истории, как и несколько предыдущих, еще более-менее могли бы произойти в Москве, но не третья.
— Не понимаю, — Устин удивленно покрутил головой, — Что ответил муж?
— Поклялся не причинять вреда жене и убрался с дороги. А ты бы что сделал на его месте?
— Будь такое у нас дома, я бы убил хоть самого великого князя, посмей он заявить права на мою жену. Но во Франции… Муж мог бы потребовать поединка со словами, что почтет за честь погибнуть от руки достойнейшего рыцаря из-за прекраснейшей дамы. Все-таки, и король Франциск известен воинской славой, и дама, надо полагать, того стоила.
— Хороший ответ! Великолепный, — Сансеверино протянул руку и чокнулся бокалами с Устином, — В такой далекой стране рыцари думают совершенно как у нас. Надо полагать, образ мышления благородного человека везде одинаков, потому что мы правим миром от Бога.
Устин облегченно выдохнул. Кажется, он начал немного понимать образ мышления французского рыцарства. Или нет? Или случайно угадал, а в следующий раз не угадает?
Вечером после пира он на всякий случай взял с собой Книжника и подошел к Сансеверино со скромным вопросом. Надо сказать, что Сансеверино неплохо понимал по-немецки, а Устин в обществе Максимилиана, Фредерика и Книжника более-менее адаптировал свое произношение к местному.
— Мне кажется, что я хожу по очень тонкому льду, — начал Устин, — Вассалы короля Франциска принимают меня за себе подобного. Это льстит мне, но я не впитал ваши традиции с молоком матери. Я боюсь без плохого умысла совершить ошибку, которая меня обесчестит.
— Например?
— Например, я не понимаю ваши отношения между дамами и кавалерами. Считается, что самому залезть в постель к замужней даме — допустимый для рыцаря поступок. Даже одобряемый, если дама не осталась в обиде. Эти же люди рассказывают, что убить застигнутого с поличным любовника не грех.
— Так не залезай в постели к замужним дамам, — весело ответил Сансеверино, — И к непорочным девицам не залезай. При дворе достаточно откровенных куртизанок, с которыми благородный человек, тем более, неженатый, может невозбранно уединиться.
— Да, но я бы не рисковал.
— Чем? Говорю же, никто не будет устраивать дуэль из-за дамы, которая отвечает взаимностью всем. А если не знаешь, такова ли дама, спроси хотя бы меня.
— Нет. Я про неаполитанскую болезнь и прочие заразы.
— А! Болезни нам посылает Господь, и он же излечивает от них.
— Я бы не хотел давать Господу повод послать мне срамную болезнь.
— Брось, у нас эту ерунду уже научились лечить.
— Но у нас-то на Руси еще нет. А проявляется эта зараза не сразу.
— Ты слишком серьезен в твои-то годы. Но ты прав. Я не посоветую тебе флиртовать с неприступными дамами, ибо ты сам говоришь, что не силен в наших обычаях брать крепости осадой или штурмом. Обрати свой взор на вдов. Наиболее терпимо общество относится к забавам вдов, ибо их жизнь без мужей тяжела и безрадостна.
— Но я же не силен в ваших обычаях.
— Именно этим ты и хорош. При верной подаче. Ты гость издалека и возбуждаешь любопытство хотя бы только поэтому. От тебя никто и не будет ждать следования нашим обычаям. Просто будь умеренно осторожен и не настаивай сам, но отвечай на шаги тебе навстречу.
Не дамами едиными жив рыцарь. На следующий день Устин обратился за советом к Книжнику по другому важному поводу.
— Ты священник. Хотя и латинский, но священник. Обещай Господу, что не разгласишь того, что я тебе сейчас расскажу.
— Тайна исповеди священна сама по себе и не требует обещаний, — нахмурился Книжник.
— Не хочу тебя обидеть, ты достойный слуга Господа, но не мой духовный отец. Я не приму латинского причастия и не приму латинского таинства исповеди. Все, что я тебе скажу, будет сказано от друга к другу.
— Никто не узнает об этом.
— Все хотят посмотреть на меня, как на диковинную зверушку, — недовольно сказал Устин.
— Как тебе не стыдно, — строго посмотрел на него Книжник.
Устин поднял бровь. Почему ему должно быть стыдно.
— Формально у тебя нет дипломатического статуса, — сказал Книжник, — Но фактически ты, как дворянин и вассал московского князя, представляешь Московию перед лицом благороднейшего собрания Франции, Савойи и ряда других государств.
— Я в их понимании как бы посол?
— У тебя нет прав подписывать документы от имени своего государя. Поэтому ты не посол, а посланник.
— У нас как-то приехал к князю посол Великого Могола, а князь его не принял, потому что не был уверен, что существует такая страна, и что посол — действительно посол, а не самозванец.
— Вот-вот. Я не уверен, что многие здесь знают что-то о Московии. Расскажи им все, что следует знать о твоей стране благородным людям, чтобы не было конфуза, когда к французскому двору прибудет настоящий чрезвычайный и полномочный посол Московии.
— Расскажу.
На следующей остановке, в Асти, спутники Сансеверино за столом разговорили Устина и с удивлением слушали рассказы про далекую Московию. Про страшные зимы, когда реки превращаются в дороги, способные выдержать хоть армию. Про достойных противников — татар, с которыми война ведется совершенно не так, как привыкли воевать во Франции. Про охоту на волка с плетью, на медведя с луком и на лося с копьем.
Устин весь вечер честно выполнял взятую на себя просветительскую миссию, и его с удовольствием слушали, но что-то было не так. Он снова пошел к Сансеверино.
— Мне кажется, что меня слушают как сказочника, — пожаловался Устин, — Неужели у вас не было путешественников, которые бы открыли благородному обществу мою прекрасную страну? Пару лет назад великий князь принимал императорского посла Герберштейна. Он мог бы написать книгу про нас.
— Увы, — пожал плечами Сансеверино, — Московия у нас совершенно не на слуху. Я про нее слышал, что она находится к востоку от Польши, что тамошние христиане чем-то отличаются от католиков, и правит там пресвитер Иоанн. И я бы не советовал поминать императорского посла. Надеюсь, ваш великий князь не союзник императора Карла?
— Великий князь Иоанн — отец нынешнего Василия. И с императором Карлом мы не заключали союза, насколько я знаю. Просто я не хочу быть сказочником. Как я могу доказать, что я рыцарь из Московии, а не самозванец, если Московию у вас не знают?
— Что ты рыцарь, и так видно, — уверенно сказал Сансеверино.
— Может быть, герольды знают хотя бы фамилии и гербы хотя бы вашей правящей династии? — спросил Книжник, — Если вы не католики, то ваш великий князь может быть в родстве с болгарскими, сербскими, греческими, византийскими знатными домами.
— Это верно, — оживился Устин, — Наш великий князь Василий по отцу происходит из Рюриковичей, а его мать — принцесса Софья Палеолог, племянница византийского императора Константина. Я слышал, где-то рядом правит другая ветвь Палеологов?
— Палеолог, — улыбнулся Сансеверино, — Как тесен мир. В Монферрате больше сотни лет сидят Палеологи. Раз фамилия Палеолог императорская, то будь уверен, они все следят за родней и вычисляют, у кого больше прав на корону.
— Не век же Константинополю быть под османами, — сказал Книжник, — Как христиане освободят город, там понадобится новый император.
— Монферрат далеко? — спросил Устин.
— Проедем мимо. Но Джанджорджо будет в Турине, как и все лучшие люди из окрестностей. Я устрою вам встречу.
— Благодарю.
2. Глава. 22 декабря. Рождественские традиции католического мира
Выехав из Вогеры утром пятнадцатого декабря, к вечеру двадцать первого Сансеверино со свитой прибыл в Турин. Можно бы было доехать и быстрее, но чем больше свита, тем медленнее движется обоз. Да и нельзя такому уважаемому человеку, сеньору Вогеры и Тортоны, просто проехать транзитом Тортону, Алессандрию и Асти, не посетив званые ужины в свою честь.