– Какой вопрос?
– О тебе и тенях?
Она вновь отделилась от него злой неприступной тишиной. Ненадолго, впрочем, – через секунду с горечью спросила:
– Ты всегда желаешь разобраться в том, чего не понимаешь? Очень дотошный, щепетильный, мелочный?
Последнее слово вероятно звучало как-то иначе, но Лагерфельд уловил его смысл – «придирчивый к мелочам».
– Да, всегда. Такой уж у меня характер.
– И ведь ты не перестанешь задавать свои вопросы?
– Увы, не перестану.
– Хорошо. – Лицо Тайры теперь порозовело полностью, но выглядело при этом не румянцем кокетничающей красавицы, а гримасой объятого негодованием человека. – Я скажу тебе, почему. Потому что Коридор не считает меня живой. Не считает, ясно? Можно быть живым, но уже не живым. Мне недолго осталось, совсем недолго, но сколько точно – я не знаю. Тени летят на свет души, свет жизни, но во мне его уже нет, вот поэтому меня никто не трогает. Теперь ты перестанешь задавать свои вопросы?!
Разглядывая вьющийся перед глазами мелкими спиралями туман, Стивен подумал о том, что после услышанного вопросы Тайре он, наверное, не перестанет задавать никогда. Но именно в этот самый момент, пока ее взгляд источал агрессию раненого медведя, а тело тряслось от возмущения, он сделал паузу и благоразумно промолчал.
– Я – доктор. Лекарь, знахарь – так тебе понятнее? Я могу вылечить любую болезнь или почти любую…
– Спи. Ты сам сказал, что если пройдешь еще хоть метр, рухнешь.
Но Лагерфельд, выбравшийся из палатки, которую установил для ночевки, никак не мог уняться.
– Я один из лучших специалистов в своем деле. Я лечил людей долгие годы, я действительно кое-что смыслю. Я помогал одолеть хворь и тем, кто считал себя здоровыми, и тем, кто готовился умереть, и даже был близок к смерти, очень близок. Позволь мне осмотреть тебя и выяснить диагноз, а там решить, что можно сделать…
– Да ничего нельзя сделать.
– Всегда можно что-то сделать.
– Ты не понимаешь…
– Это ты не понимаешь! – Он не сдавался. Кружил вокруг сидящей на песке Тайры, которая, судя по всему, здесь же и собиралась спать, потому как намертво уперлась использовать «тканевый домик для отдыха» – ей, мол, на земле привычнее. – Будь то проблема физического плана или же ментального, ее можно искоренить.
– Да нельзя мою проблему искоренить. Ты!.. Ты просто не знаешь всего. Я – мистик! Я сама могу целить – я это умею. Я могла бы вылечить свое тело от любой болезни, но мое тело здорово, веришь ты этому или нет. Я умею читать ауры, я могу смотреть «внутрь» – я вижу и прекрасно знаю, где и как воздействовать на недуг, чтобы выгнать его из органов больного. Но я здорова!
– Тогда почему ты собралась умирать?
Она сидела в центре истоптанного им круга, нахохлившись, как воробей, а он никак не мог смириться с тем, что отказывающаяся от еды и воды Тайра – Тайра, чье прохладное тело почти неспособно согреться, – собирается провести долгие ночные часы на песке, и потому ворчал, испытывал мучительный душевный дискомфорт. Ну не тащить же ее силком в палатку? Вот ведь упертая… иноземка.
– Я не собралась умирать. Я этого не хочу, но так будет.
– Позволь-позволь… Так будет со всеми из нас когда-нибудь, но зачем умирать скоро, да еще и в Коридоре? Как ты вообще в него попала? Ведь твой мир, как я понял, он… другой. И не здесь? Как получилось, что молодая, здоровая, (красивая) девушка коротает свои дни в Криале?
– Долгая история.
– А я, знаешь ли, любитель долгих историй.
– А я нет.
– И кто такой Ким?
– Слишком много вопросов.
– И слишком мало ответов. И ведь сама говорила – «негоже отказываться от помощи, когда она приходит к тебе…»
– Да не можешь ты мне помочь! Не можешь! Не в теле моя проблема, а в душе! Я продала ее и проклята. Понимаешь, ты? Потеряла ее, отдала, сама отказалась от нее, желая смерти!
– Постой… – Лагерфельд перестал наматывать круги. Остановился, устало потер лоб, веки, затем подошел в центр круга и опустился перед дрожащей Тайрой на колени. – Я ничего не понимаю. Вот честно, вообще ничего. Может, ты расскажешь мне свою историю?
– Зачем?
– Ну, хотя бы затем, чтобы я понял хронологию событий и смог сделать выводы.
– У тебя своя цель, у меня своя.
– Но ведь был Ким? И, кем бы он ни являлся, послал тебя на встречу со мной? А если так, то, может, и цель у нас общая? Ты не думала об этом?
– Не думала. – Буркнула она и соврала. Он видел – соврала. Уперлась, как жертвенный барашек упирается идти на заклание, не захотела развивать тему, но растерянный взгляд ее выдал. Плескалось в нем, в этом взгляде, сомнение; а помимо сомнения, горел тоненький луч надежды, который она всячески гасила, – не верила ни в хороший исход, ни в свое потенциальное от чего бы то ни было спасение.
И тогда, прежде чем уйти спать, Стив аккуратно надавил.
– Ты ведь знаешь, что случайностей нет? Знаешь? А я иду в очень странное место – не хочу говорить заранее. Так вот, ты расскажи мне все-таки историю, ладно? Пусть не сейчас, утром, но расскажи, и тогда мы подумаем над ней вместе, и кто знает?
И вновь этот отсутствующий вид и показушное выражение, что нет, мол, в жизни ничего интереснее клубящегося вокруг тумана. Док ни на секунду на него не купился.
– Я – доктор. И такой уж у меня характер – никого не оставлять в беде. И поверь мне, я много раз видел тех, кто не верил в свое спасение, но взгляд со стороны видит больше.
– Ты не колдун, не Старший, даже не мистик – что ты способен увидеть?
– Да, я не колдун и мистик, что бы это ни значило. Но я – человек, и у меня есть два глаза и мозг, которым я способен думать. Не принижай его ценность. Потому как, если бы этой самой ценности в нем не было, тебя бы на встречу со мной не отправили.
И, полив ростки сомнений, терзаний и мук по поводу его правоты, Стив с почти спокойной совестью отправился спать.
Спустя несколько минут, сами о том не зная, вздыхали они оба.
Лагерфельд от чувства бессилия и переутомления: его ноги гудели, как водопроводные трубы, беспокойный мозг то и дело возвращался к недавнему разговору – перебирал обрывочную информацию, сортировал, пытался склеить, провести линии связи и верные параллели, но у этого пазла, черт бы его подрал, не хватало слишком большого количества кусков. Может, девушка не в себе и склонна к суициду? Но у склонных к самоубийству людей совершенно другая психосимптоматика и поведение. Депрессия? Обреченность? Ложные самоубеждения? Не похоже. И как соотнести сюда все эти невнятные разговоры о потерянной (проданной?) душе? Эх, Баала бы сейчас сюда – тот бы возможно понял.
Пока Стив ворочался с боку на бок и маялся временно одолевшей от беспокойства бессонницей, Тайра вздыхала от другого.
Поведать другому человеку тайну? Да еще и такую постыдную? Рассказать, как слабовольно желала смерти, как самолично призвала муара, как отдала за бесценок жизненный свет? Стыдно. Непросто стыдно – недолимо тяжело. Пусть даже желтоглазый знахарь не посмеется – сочувственно покачает головой, – какой в этом толк? А помощь, про которую он так жарко говорит…
Тайра повернулась на бок и с удивлением почувствовала, как по щеке ползет слезинка. Потрогала ее кончиками пальцев, поднесла к глазам – надо же! Не разучилась… Но какую помощь может предложить Стив, пусть даже он трижды доктор?
«Никто не входит в чью бы то ни было жизнь напрасно, – покачал бы сейчас лысой головой Учитель, – никто. Ветви Судьбы разборчивы и попусту не пересекаются. А рассказать тебе мешает страх. Страх, что осмеют, осудят, оставят. Но если не идти вперед, Тайра, конца дороги не увидеть. Можно всегда стараться быть сильной – учиться проходить жизненные уроки самостоятельно, а можно проявить силу, раскрывшись…»
– Я услышала, – шептала она в кулак и зажмурившись, – я услышала тебя, Ким. Я расскажу ему, завтра расскажу, не сейчас.
Только все равно будет тяжело, боязно. Это все равно, что оголиться на площади перед толпой. Хуже. Все равно, что показывать – смотри, внутри я не белая, как все – я черная. Прогнившая, слабая, несправившаяся. Все еще хочешь на меня смотреть и слушать? А после увидеть, как качается голова – «ничем не могу помочь, Тайра. Скверная у тебя история. Все в твоей жизни не как у людей…»
Нет, это страх, это все страх. Именно из-за него не свершаются подвиги, не идут на маленький, но очень нужный шаг люди, не находят сил сказать верных слов, не решаются поверить, что могут оказаться понятыми, а после все еще любимыми. Но она попробует… Доктор хочет услышать ее историю, и она ее расскажет.
И только смирившись с неизбежностью намеченных на утро откровений, Тайра сумела заставить себя успокоиться, задышать ровнее, а спустя еще несколько минут, предварительно проверив пространство на предмет теней, которых, к счастью, поблизости не оказалось, уснуть.
Нордейл. Уровень 14.
Веки разлеплялись тяжело, неохотно. Дрожали, как немощные колени старика, и то и дело грозили сомкнуться снова – упасть на нижние бетонной шершавой плитой и схлопнуться на веки вечные. Но Баал отчего-то знал – он должен открыть глаза, должен. Прийти в себя, протолкнуть сознание на поверхность, очнуться не в дремоте, а в полной мере как живой, дышащий, вернувшийся из мрака на свет.
И он сделал усилие – открыл глаза, – и оно стоило ему ломоты в висках, головокружения, накрывшего отчего-то приступа страха. Может, оттого, что он не увидел многого? Лишь потолок погруженной во мрак комнаты, край монитора, зависшего где-то над головой, и пробивающуюся из-за двери тонкую полоску света?
Не в Коридоре – спешно мелькнула мысль, – он не в Коридоре, и он выжил, и на смену ей хлынуло облегчение. Вокруг есть люди, помощь, цивилизация. Он каким-то образом вернулся… ах, да, успел нажать красную кнопку, точно, вспомнил…
А Канн?
Воспоминание о друге причинило сознанию новую боль – не просто укол или «порез», как часто случалось при мигрени, а целый шквал тоскливых эмоций: черные вены, белые губы, холодеющее с каждой секундой тело. Где он? Где Канн – выжил?!