– И в этом удобно ходить?
– Ну, я ходила…
Книги лежали здесь же, на полу. Раскрытая «Тайны Вселенной», рядом «Описание тонких слоев человеческих структур», «Знахарство травами» и «Слепое видение».
Тайра начала спешно собирать их в стопку. Кресло с протершейся накидкой, скрипучие половицы, притаившиеся у стен синеватые тени. Сколько она провела здесь за чтением, пока находилась в Коридоре? А до того – пока был жив Ким? Долго… Счастливые дни, счастливые моменты. И вот она снова здесь, но на этот раз не одна и не как раньше – прислушивается к тишине и тонет в размышлениях об устройстве души и мира, а носится по комнате, как угорелая, и пытается ничего не забыть. Книги на полках, книги в чулане, самые ценные под половицами – все в стопку, все забрать.
Учитель был бы не против – она знала. Он понимал, что Тайра не забудет коллекцию, не бросит ее, найдет способ забрать, и теперь, наверное, наблюдал из тонкого мира за гостями с улыбкой. Может быть.
«Спасибо, Учитель. Что знал, что поддерживал, что вел и учил. Спасибо, что слышишь…»
– Ты скоро? А то какой-то мужик из дома напротив смотрит в наши окна – как бы не заподозрил чего…
– Это Линур – хозяин лавки, в которой торгую корзинами, – механически отозвалась Тайра. – Я сейчас. Только заберу из чулана поющую траву.
– Поющую… что?
– Траву. Потом расскажу про нее. Она слишком редкая и ценная, чтобы здесь оставлять.
Пока пальцы сгребали сушеные стебли в кучу, пока перевязывали их найденной в кармане веревочкой – надо же, как хорошо, что не выкинула с утра, когда нашла на крыльце, – Тайра все никак не могла поверить, что вернулась сюда – в Руур, в старый дом, наяву. Надо же, нашелся способ… Бернарда – человек, умеющий перемещаться в пространстве, – невероятно. Сколько совпадений и совпадений ли? Только нужно попрощаться с этими стенами, с этим местом – вдруг больше не вернется? Поблагодарить дух Учителя за то, что оберегал ее наследство, что следил за ним, хранил, не позволял непрошенным гостям войти в дом и разграбить его, сплел события так, чтобы дом до ее повторного возвращения не продали…
Откуда она знала, что всему этому способствовал Ким? Просто знала.
– Все. Траву взяла.
Когда аккуратно уложенная стопка из почти полусотни старинных фолиантов была готова к транспортировке в другой мир, Бернарда посмотрела на подругу долгим и серьезным взглядом.
– Тайра?
– Что?
– Ты уверена, что не хочешь здесь остаться. Это твоя родина, твой дом…
– Нет, – замотались из стороны в сторону черные кудри. – Это больше не мой дом. Давно. Стив – мой новый дом. Ты, мой особнячок и ваши красивые улицы с добрыми людьми.
– Ну, раз так, – кивнула головой Дина, – наваливайся на свои сокровища сверху, обхватывай их все руками и поехали обратно.
Распластавшаяся сверху на книгах, как морская звезда на горке из облизанных прибоем камней, Тайра кивнула и зажмурилась.
– Я готова.
– Я тоже. А то мне тут как-то неуютно.
И Бернарда сомкнула свои пальцы на тонком теплом запястье.
– Видишь, получилось! И знаешь, что это значит? Что мы могли бы вернуться в Руур еще раз и отобрать все книги у твоего мудака Уду!
– У моего… кого?
– Это слово тебе не надо учить. У Уду! Ведь у него в замке наверняка есть библиотека, так? И в ней, вот зуб даю, сотни похожих на твои книги.
– Но… – чтобы убедиться, что они дома, в безопасности, Тайра даже потрогала красивые, в бледный цветочек обои, которые украшали стены прихожей особняка Бернарды. – Но я ведь там никогда до этого не была.
– Ну и что? Ты просто подумай! Мы могли бы кого-нибудь подговорить, чтобы он туда сходил, а после описал нам то, что увидел. Даже заплатить ему могли бы. А потом – р-р-раз! – и махнуть туда с ветерком.
– А если бы мы, как сегодня, попали в незнакомое место?
– Ну, такое тоже могло бы случиться – гарантий нет. Гарантированно попасть к Уду мы могли бы лишь в том случае, если бы ты описала мне его мерзкое лицо, а я бы в деталях его представила. Но совсем не факт, что в этом случае мы попали бы в библиотеку.
– Ага. А то и в спальню…
– Или в туалет…
– Или вообще в ловушку, откуда не выбраться.
Бернарда серьезно кивнула, но тут же по обыкновению расплылась в улыбке.
– Но мне все равно нравится эта идея с его библиотекой. Ты ее обдумай.
– Слишком рискованно.
– А ты все равно обдумай. Потому что в этом случае ты бы достойно ему за все мучения отомстила.
– Это да… – в этот момент плотоядно улыбнулась даже Тайра, но через секунду развела руками. – Вот только я не люблю никому мстить.
– А я и не предлагаю мстить. Я предлагаю позаимствовать коллекцию знаний. Так звучит лучше?
– Так вообще идеально.
И они, чувствуя себя командой великих конспираторов, рассмеялись.
– Девочки, вы в магазин, что ли, ходили?
Включившая в прихожей свет Клэр удивленно уставилась на книги – в руках она держала вышивку.
– В книжный? А как же вы это все донесли – ведь ни сумок, ни тележки… Ах да! – она рассеянно улыбнулась собственной забывчивости и махнула вышивкой. – Дина же может и так; моя глупая голова постоянно об этом забывает. Девочки, вы голодные?
Приключения последнего часа подчистую сожгли недавно съеденные в кафе десерты, и потому две головы качнулись синхронно.
– Голодные!
– Вот и славно, а то у меня мясной пирог в духовке еще теплый. Как знала, что будут гости, вот прямо, как знала! И славно, – повторила Клэр и зашелестела мягкими подошвами тапочек по направлению к кухне. – Вы рассаживайтесь в гостиной, а я сейчас все накрою.
Он решил дорассказать свою историю вовсе не потому, что желал к себе иного отношения – возникшего после ее окончания сочувствия, более глубокого понимания, снисхождения или, не приведи Создатель, жалости, – а просто потому, что понимал: любой когда-то начатый процесс должен быть завершен. Потому что так правильно.
Заваленный опавшей листвой и заросший сорняками сад Канна выглядел неряшливо и вместе с тем уютно – сонный, вихрастый, типично осенний. Качалась между ветвями маленькой елки, которую не пойми каким ветром занесло на этот участок, сухая симметричная и абсолютно пустая, если не считать налипшей пыли и пары желтых листиков, паутина; хозяин-паук, вероятно голодный, где-то спал.
Для разговора выбрали заднее крыльцо – самое тихое и недоступное ни для ветра, ни для чужих ушей место. Неторопливо таял в бутылке коньяк; вечерние облака казались отсюда золотыми.
– Так на чем я остановился? – спросил сидящий с краю Баал. – На том, как проклял мать и ушел из дома? Так мне помнится.
– Точно, – Канн выглядел бледным и все еще худым, но куда живее себя самого в недалеком прошлом. – Сколько тебе, ты сказал, тогда было – десять?
– Точно, десять.
Доктор слушал молча, снайпер тоже временно притих – то ли следил за разговором, то ли провалился глубоко в свои мысли.
– И как ты жил? Как выживал?
– Плохо. На улице, – Регносцирос, вынужденный пережить те времена вновь, вздохнул. Залпом закинул в себя коньяк, вытер губы тыльной стороной ладони и принялся говорить. – Я работал. Везде. На заправке, на автомойке, собирая и сдавая пустые бутылки, помощником разносчика писем и газет, чистил ботинки…
– Ботинки? – кажется, так далеко в своем воображении стратег не заходил.
– Да, ботинки. Никто не хотел давать работу мальцу, но каждый понимал – не дай, и пацан умрет с голоду, и тогда бросали в ладони мелкие монетки – не хотели брать на душу вину. А я вкалывал, как умел, и к тринадцати годам обучился множеству не подходящих для мальчика, но подходящих для мужчины профессий – клал кирпичи, красил и белил, помогал жечь мусор…
– А где же ты ночевал?
– В приютах. Под мостами. Когда где.
Это прозвучало так буднично и равнодушно, что у Канна сжалось сердце за двоих – себя и мелкого чумазого мальчишку из чужого прошлого. Под мостами.
Что б им всем пусто. Тьфу…
– Но это я говорю не к тому, чтобы меня тут начали жалеть – мужики, что б даже мысли не было – я просто пытаюсь подвести к тому, каким образом попал сюда, но история длинная, и я все никак не могу до этого места дойти. В общем, в том, где я жил и кем работал, я ничем не отличался от других людей – тех, кому повезло меньше, чем остальным. Но я отличался. От всех людей. Вот в чем смысл. Изменения, что я чувствовал в себе, с каждым годом продолжали нарастать, и в определенный момент стало попросту невозможно их игнорировать. Я видел Смерть…
– Кто ж ее не видел? – невесело ухмыльнулся Дэйн.
– Да ты не бубни! Я начал видеть того, кто приходит за умершими – саму Смерть. Не просто бледного жмурика, а того, кто уводит душу из физического мира прочь.
– Все, заткнулся, – стыдливо пробубнил Эльконто. – Такого я не видел. И не хочу.
– То-то и оно. А я видел ее почти повсюду – кто-то только готовился умереть, кто-то уже… И не важно, человек или животное – за животными она приходит тоже. – Регносцирос помолчал; четыре пары вытянутых мужских ног казались поперечными балками. На двух ботинки коричневые, на двух черные. – Я сначала не верил, что это она. Ходил, искал, присматривался, пытался понять, видит ли она меня. Один раз едва не придушил кошку, чтобы посмотреть, придет ли…
– Придушил?
– Нет, не придушил. Пожалел. Мне людей иногда меньше жаль, чем животных. Те сами становятся подонками, а кошка при чем? Не для того росла.
С растущей березы на крыльцо неторопливо приземлился еще один желтый лист. Полежал несколько секунд спокойно, затем, поддетый ветерком, поднялся на бок, перевернулся и затрепыхался, застряв тонкой ножки в щели между досками.
– Дурацкая все-таки у меня история. Чего взялся ворошить? Мало в ней хорошего, и потому я не буду утомлять вас подробностями своего взросления, скажу лишь то, что много лет подряд меня – не только юнца, но уже и взрослого – продолжало разрывать на части. Кто я? Почему часть меня желает крушить, ломать, хохотать над обломками и разрушенными судьбами, а вторая желает быть спокойной, нормальной, человечной. Другие люди начинали свой день с будильника, кофе, улыбки, хороших мыслей, а я с того, какая из моих частей победит сегодня? Остальные смотрели на тот мир, что находился снаружи, а я продолжал разглядывать себя изнутри. Все жили, к чему-то стремились, влюблялись, ссорились, искали хорошую работу, а я только и делал, что страдал то от неуемной жажды убийства, то от бесконечных поисков метода, как ее унять. Я был бледным, сложным в общении и сильно – это я теперь понимаю – походил на психа. Едва ли задерживался на какой-либо работе дольше месяца, не мог нормально общаться, моментально вспыхивал из-за неосторожно брошенного слова, а потом ночами не мог сомкнуть глаз – жаждал крови своего обидчика. Иногда я давал этой жажде волю – бил, но не убивал. Измывался, но никогда до смерти. Не хотел снова видеть ее – черную тень, которая обязательно придет после. И потому в какой-то момент ушел работать на кладбище – рыть могилы. Дед-смотритель там был старый и почти все время молчал, а покойники меня не донимали. То были, наверное, самые спокойные месяцы моей бродячей жизни.