Предметом тщеславной гордости далласского обывателя является то, что город находится на одном из первых в Америке мест по числу обитающих в нем миллионеров. Как только вы приезжаете в Даллас, вам сразу же сообщают, что в течение сезона (между октябрем и мартом) в Далласе происходит самое большое, по сравнению с другими американскими городами, число балов — 150, что на организацию этих балов уходит самое большое число долларов, что на них присутствует самое большое число самых красивых женщин, на которых надето самое большое количество самых дорогих драгоценностей, съедается самое большое количество яств, выпивается самое большое количество бутылок самого лучшего французского вина и что слух веселящихся услаждает самое большое количество оркестров, в которых играет самое большое число музыкантов, являющихся наилучшими в Америке.
Если вы не сумеете вовремя остановить далласца, а сделать это неимоверно трудно, то он сообщит вам дальше, что в Далласе находится самый изысканный в Соединенных Штатах и, конечно же, самый большой в мире магазин «Нейманн-Маркус», в котором вы, заглянув туда от нечего делать, можете купить самую элегантную в мире безделушку. Безделица сия представляет собой модель необитаемого острова размером в 50 квадратных сантиметров, сделанную из чистого золота, с платиновыми скалами, изумрудной пальмовой рощей и бриллиантовым Робинзоном Крузо. Цена игрушки всего сто тысяч долларов. Завернуть?
Впрочем, это еще не все «самое». Вам расскажут, что в Далласе находится самый удивительный в мире банк, потолок главного операционного зала которого сделан из чистого золота, и закончат этот «самовый» панегирик произнесенной восторженным полушепотом фразой о том, что самый богатый человек самой богатой Америки живет в Далласе и зовут его Гарольдсон Лафайет Хант.
Тертые французские журналисты, которых, казалось бы, трудно удивить, видевшие Ниццу и Монте-Карло, Марсель и Лион, попав в Даллас, были ошарашены и так выразили это в парижском журнале «Экспресс»: «Ни в одном городе мира страшная сила денег не выступает столь явно, как в этом городе, насчитывающем миллион жителей. Подобный общественный порядок, наверное, можно было наблюдать разве только в Венеции времен дожей. Этот порядок определяется просто: группа граждан, объединившихся в клуб, на первый взгляд весьма безобидный, именуемый «Советом белых граждан», за последние 25 лет безраздельно и бесконтрольно вершит судьбами Далласа. Сейчас такой клуб объединяет 238 человек. У них есть одна общая черта — они миллиардеры и каждый в своей области является хозяином крупного предприятия».
Один из членов этого совета, Стэнли Маркус, тот самый, который «Нейманн-Маркус» — «самый изысканный и самый большой в мире магазин», — обходительный мужчина с мягким голосом и непрерывно бегающими глазками, весьма словоохотлив.
— Наш совет, — говорит он, — возник в 1937 году. Тогда мы намеревались организовать большую международную выставку и, поскольку это было выгодно и городу, и его наиболее состоятельным гражданам, мы решили объединиться для того, чтобы финансировать эту выставку.
— Каков принцип формирования совета? О-о, он очень прост. В совет вошли все, кто может немедленно сказать «да», не отчитываясь ни перед кем, когда у него попросят сто тысяч долларов.
Давно уже все позабыли о далласской международной выставке 1937 года, не осталось следа от ее экспонатов, а совет не только сохранился, но превратился сейчас в полновластного хозяина жизни миллионного города. Его влияние распространилось не только на Техас, не только на весь юг США, но ощущается и в Вашингтоне. Долгое время председателем «Совета белых граждан» Далласа был некто Сорнтон — закадычнейший приятель Ханта, сподвижник его по многим похождениям. Сам Хант, как нетрудно догадаться, — один из влиятельнейших членов совета.
Не следует думать, что деятельность этого совета протекает в заседательской суете. Дело обходится без зеленой скатерти, без депутатов и выборов. Все проще и в го же время сложнее. Это вообще очень интересная штука: механизм различных организаций монополий и корпораций и их воздействие на муниципальную и государственную политику. Кое-кто склонен несколько упрощать дело. Дескать, монополии предписывают министрам и президентам то-то и то-то, а то-то и то-то запрещают. В действительности дело обстоит не столь примитивно. Нет никакого сомнения в том, что линия поведения властей городов и штатов, политика правящих кругов страны определяются интересами кучки самых богатых, а потому и самых могущественных. Но механизм воздействия этих людей на органы власти гибок и многообразен.
На первый взгляд происходит нечто ничего общего не имеющее ни с политикой, ни с бизнесом. Просто очень богатые джентльмены съезжаются в клуб, чтобы отдохнуть, повеселиться, пообщаться с себе подобными. Клубы, где проводят время деловые люди Америки, — явление, по понятным соображениям, мало описанное и неизученное: толстосумы предпочитают не выставлять напоказ свою интимную жизнь. А между тем не будет преувеличением сказать, что в аристократических клубах Нью-Йорка и Вашингтона, Чикаго и Сан-Франциско, Далласа и Бостона воротилы большого бизнеса не только кейфуют, но и занимаются политикой, высказывают мнения, которые потом эхом отдаются в министерских и сенаторских кабинетах Закрытые клубы — вещь, без которой, пожалуй, не понять экономической и политической жизни современной Америки, не постигнуть ее тайный механизм, не разглядеть шестерни и приводные ремни власти.
Как правило, в эти клубы джентльмены с тугими кошельками являются одни, без жен, супружеская идиллия там не принята. В клубах есть все: бассейны, турецкие и финские бани, девицы (они, правда, обретаются в частных комнатах клуба, а в общих помещениях появляются редко) и, конечно же, ресторан с наилучшими поварами. У членов клуба имеются свои личные апартаменты, обычно шикарные, где они могут пребывать в собственном халате и шлепанцах, в одиночестве или нет.
Но главное — это возможность общаться с себе подобными вдали от шума городского, от посторонних и нескромных глаз, от назойливого любопытства прессы. Вступление в один из таких клубов — само по себе признак процветания и имеет в современной Америке характер, идентичный, пожалуй, средневековому посвящению в рыцари. Во всяком случае, последствия этого не меньшие: вступив в один из таких клубов, человек становится своим в узком кругу могущественных воротил, приобщается к их тайнам. Гостями таких клубов бывают министры и сенаторы, генералы и редакторы, маститые профессора и крупные издатели.
Здесь не ведутся протоколы, не подсчитываются голоса. Здесь голосуют доллары. И чем их больше, тем увереннее и властнее звучит голос их обладателя. Внешне все очень респектабельно. Джентльмены разговаривают между собой, обмениваются мнениями в перерыве между двумя изысканными блюдами, высказывают точки зрения, сдавая карты, изрекают истины, запивая их «драй «Мартини». Но мнения и точки зрения, выработанные во время застольной беседы, на яхте или с бильярдным кием в руках, отнюдь не повисают в воздухе. Переданные непосредственно собеседнику — приглашенному отведать творения клубного повара сенатору, мэру, судье, издателю, либо доведенные до сведения законодателей и иных представителей властей предержащих каким-нибудь другим способом, они обычно и становятся тем ориентиром, на который держат курс эти последние.
Крутятся колесики государственного механизма, крутятся легко, бесшумно, обильно смазанные золотой смазкой, незаметно, за плотно закрытыми дверями фешенебельных клубов.
И в Далласе есть, конечно, такие клубы. Одним из излюбленных мест сборищ воротил и магнатов является, к примеру, поражающий своей роскошью даже видавших виды Драммер-клуб. Стоит побродить по великолепным холлам клуба (попасть туда можно только в качестве гостя одного из его членов), прислушаться к разговорам, плавно, как бы невзначай, ненароком текущих за партией на бильярде или в крикет, во время гольфа или за карточным столом, за рюмкой коньяку или за чашкой кофе, как понимаешь, что здесь ведется не просто светская болтовня.
Вот лысый, с астматической одышкой человек объясняет двум пожилым джентльменам свои радикально кровожадные планы, связанные с ростом безработицы. В соседнем помещении долговязый детина с бриллиантовым перстнем и булавкой для галстука, камень которой изъят либо из английской короны, либо из подвалов какого-нибудь магараджи, развивает свои в достаточной степени крайние идеи по поводу борьбы с детской преступностью, а в почтительно внимающем ему мужчине узнаешь виденного накануне по телевидению мэра города. Выходишь подышать свежим воздухом и слышишь, как играющие партию в гольф успевают договориться о программе симфонического концерта, имеющего быть в будущем месяце, и приглашении t этой целью в город заграничных знаменитостей с мировыми именами.
Вообще далласский «большой свет» очень озабочен меценатством. Денежным тузам Далласа уже не хватает славы провинциальных толстосумов. Они становятся на цыпочки, им страсть как хочется прослыть людьми просвещенными. И они покупают Матисса и Ренуара, одеваются у Шанель и Диора, слушают Марио дель Монако и Леопольда Стоковского. Они основывают музей, театр — для Америки редкость, и даже оперу, надменно пропуская мимо ушей жалобный вопрос мэра города: «И куда так много скрипок, джентльмены? Разве нужно столько?»
О, далласская аристократия очень любит искусство, не жалеет на него денег. Правда, увы, не всегда достает времени им пользоваться. В отделе светской хроники одной из далласских газет я прочитал такую подслушанную репортером на одном из знаменитых балов тираду дамы из высшего городского света — жены видного промышленника.
— Ах, дорогая, — говорила она, принимая бокал вина у метрдотеля, мексиканца в белоснежном костюме, обращаясь к своей приятельнице, — у меня совсем нет времени слушать музыку. Представь, душечка, три вечера в неделю я борюсь против коммунизма.
Что требовать от слабого пола? Великосветская пташка, жена далласского промышленника борется против коммунизма три вечера в неделю. Гарольд Хант тратит на это времени значительно больше.