Нарочитая благопристойность образа жизни хантовского семейства — это своего рода рекламный трюк, как рекламным трюком является показное благочестие самого Ханта. Один из его соседей говорит: «Мы с удивлением видим, что мистер Хант регулярно теперь ходит в церковь. Раньше мы никогда за ним этого не замечали, хотя его покойная жена миссис Лида Банкер Хант была набожная женщина и не пропускала ни одной службы. Не менее благочестива и новая жена господина Ханта. Может быть, это ее влияние...» Говорящий с сомнением пожимает плечами и добавляет: «Хотя каждый, кто знает мистера Ханта, может усомниться в том, что на него можно оказывать влияние».
Сосед прав. Ну конечно же, дело не во влияниях, а в расчете. Впрочем, сам Хант не скрывает пробудившегося у него бурного интереса к рекламе и саморекламе. «Раньше я боялся говорить, — с ухмылкой сообщает он журналистам. — А теперь уж я боюсь промолчать». И дело здесь не только в том, что престарелый нефтяной воротила обеспокоен, что потомки не узнают о плодах его досужих размышлений, образчики которых я читателю уже представил, но и о том еще, что для него остался позади период, когда он предпочитал действовать в подполье, опасаясь конкурентов, которые, обнаружив, могли прихлопнуть его как муху.
Сейчас Ханта не прихлопнешь. Он сам кого хочешь прихлопнет. А посему он предпочитает действовать с наибольшим шумом и рекламным эффектом. Хитрец постиг, что, располагая пускай скандальной, но славой «самого опасного человека в Америке», он может эту славу, нездоровый интерес к его особе обернуть себе на пользу. Давать интервью значительно дешевле и эффективнее, чем помещать платные объявления и рекламу своей фирмы. За коммерческую рекламу, во-первых, приходится платить, и по американским порядкам немало. А во-вторых, что ни говорите, реклама она и есть реклама, и уже в силу этого читающие рекламные объявления относятся к ним с некоторым предубеждением, не без оснований на собственном горьком опыте подозревая, что их хотят провести и всучить нечто значительно менее привлекательное и необходимое, чем это утверждает реклама.
Когда же реклама замаскирована, она более действенна. При чем здесь коммерция, как бы хочет сказать Гарольд Хант, фиглярничая на экранах телевизоров, распространяясь в различных интервью на самые разнообразные темы, от рецептов сохранения фигуры до рецептов уничтожения коммунизма. С точки зрения коммерческой, по его мнению, не так уж важно, о чем он говорит. Важно, что он мозолит глаза соотечественникам, не дает им забыть собственное имя, то самое имя, которое красуется на вывесках и бланках его фирмы, на разнообразных видах продукции, ею выпускаемых.
Агитация вокруг его персоны весьма искусно используется Хантом в чисто коммерческих целях. Это как бы наживка, приманка, которую бросают падким до сенсаций американским обывателям. А уж коль скоро они эту наживу схватили, их можно поддевать и на политическую уду хантовского мракобесия, и на коммерческую удочку рекламы его компаний.
Стремление продемонстрировать свое благочестие, свою добропорядочность у Ханта очень велико. Оно оказалось сильнее и привычной развязности, и любви к скандалу. Хант пожертвовал ради него многими милыми для себя привычками. Единственно, от чего он не может отказаться даже благочестия ради, это хотя бы и от микроскопической толики своих долларов.
Не так давно жители Рэмси — захудалого местечка неподалеку от Вандалии, где родился миллиардер, — вознамерились восстановить местную церковь, в ограде которой, кстати сказать, расположено то, что у людей нормальных именуется родными могилами, место последнего успокоения отца и матери Ханта. Для ремонта потребна не столь уж большая сумма — несколько сот долларов. Единственная из оставшихся в живых сестра Ханта попросила брата от имени жителей Рэмси прислать немного денег на восстановление пришедшей в ветхость церкви. Ну конечно же, Хант не отказал землякам. Обладатель сотен миллионов долларов раскошелился незамедлительно. Церковный староста получил от него чек на... 5 долларов.
Благочестивый Хант — вещь столь же неправдоподобная и парадоксальная, как сапоги всмятку, как трезвый алкоголик, как добродетельный убийца. Добропорядочность игрока не более чем поза, тщательно продуманный рекламный трюк. Одной из отличительных черт американского обывателя является его бесподобное ханжество. Такого, пожалуй, не встретишь ни в одной другой стране. Общество осуждает не за мошенничество, осуждает того, кто не умеет это скрывать.
Пока Хант обретался на заднем дворе американского бизнеса, скрываясь во мраке неизвестности, пользуясь покровом этого мрака для обделывания своих делишек, ему было наплевать на респект, на то, как он выглядит в глазах соседей, что думают о нем в обществе. Но теперь он вознесен на вершину бизнеса и увенчан званием одного из богатейших людей Америки. Изменилась ли его мораль?
Ну конечно же, нет. Изменилась ситуация. Изменилась обстановка, в которой ему приходится действовать. А коль скоро это так, в интересах своего бизнеса он и напяливает на себя идущее ему, как кавалерийское седло захудалой буренке, обличье образцового семьянина, богобоязненного прихожанина, трезвенника и любителя церковных песнопений. Миссис Хант-вторая, в прошлом секретарша и любовница своего патрона, а ныне играющая роль матроны — дамы-благотворительницы, столпа далласского высшего света, — здесь ни при чем. При чем здесь лишь холодный расчет. А расчет для Ханта всегда был превыше всего.
Не без расчета, в том числе и коммерческого, ведет он и свою погромно-пропагандистскую деятельность. Пример тому — уже упоминавшаяся радиопрограмма «Линия жизни», отвечающая как позывам его души, так и велениям кармана. Еще в начале 50-х годов Хант сколотил пропагандистскую организацию «Фэкст форум», которая была главным рупором Джозефа Маккарти. Сейчас излюбленное детище Ханта — «Лайф лайн» («Линия жизни») — радиопрограмма, передающаяся из Вашингтона, которую ежедневно слушает около пяти миллионов американцев в 45 штатах.
Кстати говоря, наиболее прилежным слушателем этой радиопрограммы, по рассказам завсегдатаев его дома, является он сам. Не большой любитель кино и театра, сам о себе говорящий, что он давно уже бросил читать книги, ибо это кажется ему нестоящим занятием, — это-то автор «Альпаки», без ложной скромности заявивший, что он является лучшим писателем Америки, — он готов часами слушать злобный полуфашистский бред, распространяемый его радиопрограммой.
Стоимость всего этого предприятия весьма солидна — 2 миллиона долларов ежегодно. В сегодняшней Америке за 2 миллиона долларов можно наговорить чего угодно. И говорят. Ежедневно, ежечасно 331 радиостанция, работающая на программу «Лайф лайн», посылает в эфир отравленные стрелы клеветы, подстрекательства, разнузданной антикоммунистической, антинегритянской, антирабочей пропаганды.
Но Хант не альтруист. В чем, в чем, а в бескорыстии его упрекнуть нельзя. Сотрясая эфир погромно политическими тирадами, он ни на минуту не забывает и о своей лавке. Надо признать, делец он изворотливый и фантастически пронырливый обладающий какой-то особой «сверхтекучестью», способностью просочиться куда угодно. По существующим в Америке порядкам различного рода благотворительные организации не облагаются налогами. Хант ухитрился подвести «Лайф лайн» под разряд благотворительных и использует время, захваченное им в эфире, не только для поношения всего, что ему не по душе, но и для рекламного превозношения таблеток, улучшающих пищеварение, и ряда других лекарств, а также пищевых продуктов, производимых его фирмами и компаниями.
«Для Ханта, — пишет американский журнал «Нейшн», — не существует различия между патриотизмом и выгодой». Сказано точно. «Все, что я делаю, — заявил как-то репортерам он сам, — я делаю ради выгоды».
На сей раз Хант не лукавит. И горе тем, кто становится ему поперек пути, кто угрожает его выгоде. Тут он не знает удержу. За ним огромная сила денег. Он сознает их силу, пребывая в уверенности, что все в Америке, включая ее президентов, должны работать на его, Хантову, выгоду.
Джон Кеннеди был не первый хозяин Белого дома, вызвавший неудовольствие Ханта. В течение нескольких лет техасский нефтепромышленник вел тайную и упорную войну против генерала Эйзенхауэра, войну, по мнению Ханта, завершившуюся его победой.
Дело это началось еще в конце 40-х годов. В результате геологической разведки было установлено, что техасские песчаные отмели на побережье Мексиканского залива таят под собой богатейшие запасы нефти. Но по американским законам береговая линия является собственностью государства. И поэтому частные предприниматели и компании не могли наложить руку на эти богатства.
Тогда воротила задумывает ни больше ни меньше как посадить в Белый дом своего человека, который в благодарность за поддержку возьмет на себя обязательство подарить эти земли ему, Ханту. Выбор техасца падает на генерала Дугласа Макартура, с которым его связывала личная дружба. Хант принимается за дело. Самолично направляется он к генералу Эйзенхауэру и просит его использовать свой авторитет для избрания Макартура. Как выяснилось позже, у Эйзенхауэра была своя собственная точка зрения по поводу наилучшей кандидатуры для выборов 1952 года. А посему Ханту он отказал.
Техасец продолжает стоять на своем, желая купить себе подходящего президента. Он создает специальную избирательную машину, вербует сторонников, грозит, улещивает, обещает, подмазывает. В течение трех-четырех месяцев толстосум потратил на кампанию в пользу Макартура несколько сот тысяч долларов. В «Уолдорф-Астория», шикарнейшем отеле Нью-Йорка, собирает руководителей республиканской партии и требует, чтобы они поддержали его фаворита. Но силы, стоящие за Эйзенхауэром, были превосходящими. Потерпев неудачу, Хант продолжал ершиться. «Мне не хватило двух часов, чтобы добиться на съезде выдвижения Макартура», — заявил он тогда на пресс-конференции.
Проигрыш ему дорого обошелся. Богатые нефтеносные отмели в годы пребывания у власти правительства Эйзенхауэра перешли-таки в руки частных компаний. Но злопамятный генерал постарался, чтобы подставлявший ему ногу Хант не получил ничего. Невозможно оскорбить Ханта больше, нежели помешать ему прикарманить то, на что он позарился. Между ним и генералом-президентом была уже теперь не политическая, а кровная вражда. Его душила злоба. Люди, знающие техасца, говорили, что у него темнело лицо при одном упоминании имени Эйзенхауэра.