– Нужно черкнуть ему записку; хорошо бы с ним повидаться, – сказала я.
Но на следующий день я получила от Тайлера письмо.
«После нашей встречи я обитал в пустыне, – писал он, – и там получил увечье, из-за которого не выхожу из дома. На амвон[65] мне уже не вернуться. Я был бы очень рад, если бы ты пришла меня проведать. Помню до сих пор наши беседы в плавучем доме и по поводу некоторых обсуждавшихся предметов пришел к выводам, которыми хотел бы с тобой поделиться».
Днем позже, во вторник, у меня намечалось приглашение на ланч, а вечером – на прием. Во второй половине среды предстоял концерт, на который у меня имелись билеты, а позднее – званый обед. А в четверг мне очень хотелось посетить собрание клуба Однородности[66], а в пятницу… Не важно что; я приняла решение посвятить этот день недужному пастору.
Он принял меня в кабинете, примыкавшем, очевидно, к спальне: спокойные коричневые тона мебели и отделки, по стенам – гравюры на религиозные сюжеты, книжные полки со старинными ин-кварто[67], современными философскими и научными эссе; на столе – папка изображений «Пляски Смерти»[68], несколько французских и русских романов; на каминной полке – бронзовая копия неаполитанской Венеры Каллипиги[69].
Эти предметы я заметила краем глаза; мое основное внимание было, конечно, сосредоточено на Тайлере. Он полулежал в инвалидном кресле напротив камина, где пылали угли; его поза напомнила мне о часах, проведенных бок о бок в шезлонгах плавучего дома.
В остальном он странно переменился. Тонкие седые волосы спускались на плечи. Щеки, подбородок и верхняя губа заросли жидкой седой бороденкой. Прежде он был поджарым, а теперь сделался тощим; голова, скулы своими резкими очертаниями напоминали череп; тело, которое угадывалось под одеждой, – скелет.
Глубоко утопленные глаза под клочковатыми бровями казались в приглушенном свете почти черными; сидели они вплотную к носу, и из-за столь близкого их расположения взгляд поражал кинжальной остротой. Длинные кисти покоились на подлокотниках кресла и своими выпуклыми костяшками и узкими полированными ногтями с лиловым отливом напоминали птичьи лапы. Губы, однако, сохранили прежний четкий и чувственный рисунок и улыбнулись мне при встрече, хотя глаза в этой улыбке не участвовали. Над левым плечом торчало что-то, не вполне скрытое накидкой.
«Да он умрет не сегодня завтра!» – воскликнула я про себя. Об этом говорил не только его вид, но и не в меньшей степени моя интуиция.
Голос его, впрочем, звучал бодро и весело и даже с оттенком добродушной насмешки.
– Если бы вы, мисс Клемм, были моей питомицей, вызванной сюда для духовного наставления, то, наверное, в качестве символа memento mori[70] лучше всего подошел бы я сам. Однако же не вы мне обязаны, а я вам – за эту милость и прочие. Я вас надолго не задержу. Простите, как ни досадно, я не могу встать и предложить вам стул; так что не сядете ли сами?
Когда я села рядом, Тайлер сделал знак головой, и молодая женщина в форме профессиональной сиделки, стоявшая за его креслом, молча удалилась в спальню и тихонько закрыла за собой дверь.
– Как ты уже догадалась, – продолжил Тайлер, – мне вскоре предстоит скинуть с себя эту бренную оболочку, но я подумал, учитывая твои чувства и разные общественные обязательства, лучше будет устроить нашу встречу до этого события, чем после, а она так или иначе должна была состояться. Ты… э… приятно провела прошлое лето?
– Лучше некуда, – ответила я.
– Ты, как настоящая богиня, умеешь устранять со своего пути препятствия и карать незваных соглядатаев, – проговорил он, и в глубине его глаз мелькнуло нечто сатанинское. – Когда твою предшественницу Диану застиг за купаньем Актеон, она не оставила его в живых: нечего похваляться тем, что созерцал совершенства богини[71]. Но, вероятно, он, как и я, был готов заплатить за эту привилегию подобную цену.
– Я слышала, ты был за границей, – сказала я, не желая понимать его намеки.
– Ну, это для обыденного слуха. Мы с тобой авгуры[72], нам чужды подобного рода увертки. В добрые старые времена Коттона Мэзера[73] мы, быть может, летали бы вдвоем на одной метле. Я всегда подозревал, что наше знакомство будет продолжительным.
Я молчала, инстинктивно отгородив свое сознание.
– За границей! Да, далеко за границей, в пустыне, в сравнении с которой Сахара с Ниневийской равниной[74] – людные места. – С негромким смехом он указал на свою грудь. – Сюда, как наш приятель Уолт Уитмен, я заключил свою душу[75], и вот она вся снаружи – благодаря моей подруге, мисс Марте Клемм.
– Каких слов вы от меня ожидаете, мистер Тайлер?
– Моя дорогая юная леди, сколь же вы многоречивы! Едва только вы вошли, если не прежде, мы стали подобны двум говорливым ручейкам, хотя деликатность моей медицинской обслуги была излишней: даже если бы она осталась в комнате, до ее ушей не долетело бы ни звука. Следы, возможно, поставили тебя в тупик, но после первого свидания при луне, прерванного так неожиданно… наверняка сомнений уже не осталось?
Ощущение было такое, словно меня опутывают невидимыми силками. Злобно прищурившись, я встала.
– Позвать сиделку?
– Ах, прояви же хоть немножко терпения! Утешь несчастного умирающего, выслушав его исповедь. Не дай погибнуть одному-одинешеньку… одному… со зверем!
От этих слов и от этой мысли я снова села. Мне пришлось собрать в кулак всю свою волю, чтобы не дрожать. Тайлер благодарно кивнул, но заговорил не сразу: теперь я поняла, как утомила его эта глумливая речь. Придя в себя, он переменил тон:
– Чтобы задумать и совершить это, нужен был как раз такой человек, как я, – если я человек. Ученость, культура, богословская подготовка, вера, благочестие, эстетическое чутье, безупречная наследственность – все это имелось у меня в избытке. Я посвятил себя Богу. Чтобы низко пасть, нужно сперва высоко подняться – чтобы осквернить нимб, нужно соприкоснуться с ним. Могу сказать, в конце концов я пал низко. Так низко, что ниже некуда. Да, я удалился в пустыню, но не для молитвы. Это было удивительное путешествие! Не за эликсиром бессмертия, не за золотом, не за святостью. О, если бы я совершил его рука об руку с тобой! Будь мы вместе, Марта, в этом поиске, мы могли бы не только найти желаемое, но и возвратиться живыми!
– Ваша исповедь, мистер Тайлер, имеет отношение ко мне? – произнесла я холодно, отчасти из надежды сбить накал его возбуждения.
– А, ну да, прошу прощения! – Улыбка Тайлера была страшна. – Мне не следовало так вольничать, но я рассчитывал, что мое положение меня извиняет. Сказать по правде, как совершенно посторонний человек, каковым я теперь являюсь, могу признаться, что ты единственная женщина, с которой я когда-либо хотел любовной связи. Возможно, я выдал себя в плавучем доме, и добавлю, что не решился сделать так называемое предложение именно из-за силы своих чувств, то есть из-за риска, которому собирался себя подвергнуть. Если бы ты вдруг ответила согласием и вместе со мной пустилась в авантюру, мы оба могли бы не уцелеть; мы разделили бы беду на двоих – усугубили ее, если это только возможно!
– Хватит говорить намеками, – сказала я, не зная, выдержу ли продолжение его речи.
– Спасибо! Это порок, свойственный проповедникам, – иносказания, уклончивые фразы! Спасибо! Поиск абсолютного зла – это ведь тоже фраза. – Тайлер стиснул зубы и приподнялся на правом локте. – Я отправился на встречу с дьяволом – и я его встретил! Он с лихвой оправдывает все, что о нем говорят. Я заглянул в бездну… в бездну; отбросил все человечное, священное, невинное, чистое; я осквернил святая святых, поклонялся черному козлу с пламенем между рогов – ха-ха-ха! – и зверь наконец пришел! Там, в лачуге на маршах[76], я ощутил превращение – о мука и о торжество! Косматая серая шерсть, кривые ляжки, острые, торчащие суставы задних лап… когти на передних, слюнявый оскал, толстые уши, и эти глаза – эти глаза! Вы узнали их, моя дорогая мисс Клемм, – да, узнали! И этот запах… брр!
– Хватит! – прошептала я. Но он уже зашел слишком далеко.
– Я поскакал наружу, под лунные лучи, и завыл – как же я выл! Ты слышала меня; не голос популярного проповедника, но ты его узнала! Только вообрази: боковой придел храма – и преподобный Натаниэль Тайлер, скачущий по нему галопом и воющий на свою паству: «Ха-ха, ууу!»
Нужно было остановить эту истерику, и я, склонившись, решительно накрыла его ладонь своей. Он пыхтел и хрипел и наконец выразил свою благодарность взглядом уже не звериным, а человеческим. Мне не хотелось думать о том, что может произойти дальше! И в самом деле, следующие его слова, произнесенные тихо, с закрытыми глазами, подтвердили мои опасения: «И ничего не было сказано о том, когда… где…»
Искра жизни в Тайлере едва теплилась, но он слабо воспротивился моей попытке убрать руку.
– Знаешь, – сказал он, и веки его затрепетали, – если человек питался ядом, противоядие для него смертельно. Раньше твое прикосновение спасло бы меня, но нынче оно несет мне сладкую смерть! Оно завершит дело, начатое твоей пулей. Я рад, что умираю… человеком! – Голос Тайлера звучал тихо, но отчетливо. Собрав остатки сил, он приподнялся. – Ребенок… выжил?
– Она не пострадала.
Напряжение его отпустило, по лицу пробежала странная конвульсия. Но я знала, что это конец, и громко позвала сиделку. Пальцы, сжимавшие мою руку, не размыкались.