– Не хотел… ты не шутишь?
– Я отдал бы все то малое, чем владею, чтобы от него избавиться. Но получилось наоборот: я отдал все свое состояние, чтобы иметь этот камень у себя. Он – «проклятие рода Кардью».
– Мой дорогой Джордж, да ты бредишь!
– Нет, ничего подобного. За обедом ты спрашивал про мое невезенье. Вот оно, у тебя в руках. Этот камень привел к краху одного за другим всех членов моей семьи.
– Такое бывает только в книгах, – возразил я.
– Послушай меня. Ты знаешь, как отличился мой старик-отец на службе Ост-Индской компании[106]. Этот камень – его добыча, он снял его со статуи – идола, если хочешь, – Вишну[107] в Нагпуре[108], твердыне мятежников. Согласно приказу, все святилище разрушили до основания, не осталось ни следа. Через день его ранило; рана была из тех непонятных, что никогда не заживают. Она и не зажила и мучила его до самого смертного часа. Через месяц после ранения отец отправился домой. «Отставка по инвалидности», – говорили домашние, но знаешь, чтó повторяли в калькуттской канцелярии?
– Не знаю. Что?
– «Отставлен за трусость перед лицом врага». Об этом умолчали из уважения к его прежним заслугам, а еще чтобы не разлагать лояльных местных солдат. По пути домой отцу проломило голову упавшим блоком; ему сделали трепанацию, и он выжил, однако навсегда утратил ясность ума. Тебе известно, как нам жилось в нашем домишке – несладко, так ведь? Но вот что оставалось тайной от всех вас: моя мать просто не выносила отца, они виделись только в присутствии посторонних. Как я уже говорил, он страдал слабоумием, но его ночные кошмары были ужасны. Я только задним числом узнал, что ему являлся призрак индийского йога.
Джордж сделал паузу, и я беспокойно ввернул:
– У больных бывают такие фантазии.
– Фантазии тут ни при чем. Это был служитель святилища в Нагпуре, которого отец собственноручно зарубил. И отец связывал его явления с Пурпурным Сапфиром.
– Почему он не избавился от камня?
Джордж Кардью усмехнулся.
– Память тебя подводит, Клемент. Давеча я говорил тебе, что от него нельзя избавиться. Отец послал сапфир по почте одному знакомому, жившему неподалеку от Нагпура, с просьбой вернуть его в храм или святилище, а если не получится, продать. Посылка вернулась с объяснением, что от святилища не осталось и воспоминаний, а ювелиры на базарах отказываются не только покупать камень, но даже к нему прикасаться. Тогда отец послал камень другому знакомому, чтобы тот зарыл его где-нибудь в Нагпуре, однако через полгода он вернулся по почте обратно: знакомый закопал камень в том же конверте, в котором получил от отца, а кто-то его выкопал и узнал адрес.
– А почему твоему отцу не пришло в голову отправить камень по какому-нибудь выдуманному адресу?
– Он это делал. Посылка возвращалась через отдел невостребованных писем прямиком на наш деревенский почтамт, где, конечно же, знали, что с ней делать.
– Я все же нашел бы способ от него избавиться.
– Правда? Хотел бы я посмотреть.
Тут меня осенила блестящая идея:
– Отдай его мне, я с ним разберусь.
– Погоди, сперва дослушай. Когда старик умер, а за ним и матушка, сапфир перешел к Дику. Что с ним случилось, тебе известно. Когда Дика не стало, я находился на вершине своей карьеры… Бог мой! Клемент, мой мальчик, трудно даже себе представить, какие успехи меня ожидали! Но тут ко мне перешел Пурпурный Сапфир. Услышав о смерти Дика, я потратил восемь фунтов на каблограмму[109] с распоряжением спрятать камень куда-нибудь и ни в коем случае не отсылать мне. Я опоздал – камень был уже в пути. На следующий день после кончины Дика, еще до погребения, сапфир отослали мне. Он прибыл вместе с часами брата, цепочкой и запонками. Остального имущества едва хватило, чтобы оплатить похороны и несколько мелких счетов. Что произошло со мной, ты знаешь. Мне пришла светлая мысль презентовать камень моему махарадже – его собрание камней стоит миллионы. Он отверг дар и с того дня преисполнился ко мне ненависти и недоверия. Я предложил сокровище государственному музейному фонду, но это расценили как попытку подкупа, призванную прикрыть чинимые мной неприятности. Я перепробовал неисчислимое множество способов, однако сапфир всегда возвращался, и вот он при мне.
Джордж помолчал, заново раскурил трубку, улыбнулся и наконец проговорил:
– Ну как, все еще хочешь получить в свои руки эту проклятую вещь?
– Конечно! Тебе известно, я сросся со своей удачливостью, она всегда мне верна.
– Бога ради, не говори такого, мне страшно тебя слушать.
– Но я знаю, что говорю. Я готов бросить вызов невезению; неужели не справлюсь с каким-то камнем…
– Никто и никогда не справится, – со всей серьезностью оборвал меня Джордж.
Мы принялись спорить, и в конце концов я его убедил. Домой я отправился в кебе уже под утро, донельзя довольный своей новой замечательной игрушкой.
В течение двух лет с того дня я ни в коей мере не испытал на себе дурного воздействия, которые приписывались Пурпурному Сапфиру; но должен сознаться, нечто выходящее за пределы понимания в моей жизни все же происходило.
Поясню на примере. Я с большим интересом разбирался от нечего делать в одном любопытном тексте, наполовину на персидском, наполовину на урду (что, однако, к данной истории отношения не имеет), и профессор арабской и персидской филологии из Университета Космополи прислал ко мне молодого ученого-индийца, чтобы я мог обсудить с ним некоторые темные места, а он – подзаработать (он служил клерком в одном англо-индийском торговом доме), и он явился вечером около половины девятого. Помню, его звали Как-то-там Гхош. Книги лежали у меня на столе в кабинете, мы провели за ними около тридцати минут, и у меня создалось впечатление, что мистер Гхош – самый настоящий аферист, некомпетентный и витающий в облаках. По истечении получаса он встал и сказал с поклоном:
– Простите, я не могу работать. Мне не нравится этот дом. Я ухожу.
Очень удивленный и немало раздосадованный, я несколько резко выразил ему свое неудовольствие. Направляясь к двери, он не произнес ничего, кроме:
– Мне жаль… очень. Не знаю. Вы должны извинить. Я пошел.
И он ушел!
Вскоре после этого со мной обедал мой друг, профессор арабистики, встречи с которым всегда бывали для меня настоящим праздником: он много лет состоял ректором одного медресе[110] в Индии и был приятнейшим собеседником. После обеда, когда мы курили, сидя у камина, я заметил, что он то и дело обводит глазами комнату – как мне показалось, с беспокойством.
– Ты что-то ищешь? – спросил я.
– Нет, – ответил он. – Нет, не думаю. Но скажи, ты не собираешь индийские редкости?
– Нет, на мой вкус, они, как правило, безобразны.
– А нет ли у тебя в доме Тиртханкары[111]? Это маленькие гипсовые идолы, сидящие на корточках, какие встречаются в антикварных лавках.
– Нет. Я видел таких сотни и терпеть их не могу.
– Пожалуй, ты прав, гадкие фигурки.
– Почему ты спросил?
– О, с ними лучше не связываться. – И он переменил тему.
Минут через пять гость снова оглядел комнату, вскочил на ноги и, глядя в темный дальний угол, воскликнул:
– Так я и знал! Сразу почувствовал! Kaun hai? Kiyá mangta? (Кто ты? Что тебе нужно?)
– Бога ради, что случилось?
– Неужели ты раньше его не видел? Это индус, сидящий на корточках; из одежды – одна набедренная повязка. Сидит в том углу и что-то царапает на ковре.
– Дружище, – удивился я, – ты не пьяный и не сумасшедший, это понятно. Что с тобой?
Он ответил не сразу, а вместо этого простер руку туда, куда был устремлен его взгляд, и крикнул:
– Jáó! (Прочь!)
Усмехнувшись, он вернулся в кресло и трясущимися руками заново разжег трубку.
– Ты удивлен, оно и понятно, – сказал профессор. – Прости за это представление, но я так долго жил в Индии, а эти вещи, наверное, проникают в кровь. Глупая история. Ты уверен, что не хранишь предметы, награбленные в каком-то храме? Что-то такое здесь есть.
Я вспомнил про Пурпурный Сапфир, встал, достал камень из ящика письменного стола и вложил в руку гостя.
– Боже правый! Конечно, это оно. То самое, что ему нужно. Это нагрудное украшение одного из индусских богов. Как оно к тебе попало? И как долго оно у тебя?
Я в общих чертах познакомил его с историей Пурпурного Сапфира, который он положил на стол рядом с собой. Когда я закончил, гость произнес:
– Ну да, этот рассказ объясняет увиденное – если вообще можно объяснить непостижимое. Мой совет тебе, причем самый серьезный: избавься от этого предмета как можно скорее.
– Почему?
– Потому что… но, бога ради, не рассказывай никому ни об этом происшествии, ни о нашем разговоре… он принесет беду… погубит тебя рано или поздно.
Остаток вечера прошел на минорной ноте. Профессор поведал множество историй, перекликавшихся с темой разговора, и, будь я человеком мнительным и слабонервным, они бы меня вконец обескуражили.
Но я к таким людям не отношусь, поэтому сохранил бодрость духа. Это был наш последний совместный с профессором обед до… дальнейшего.
Инциденты подобного рода – и мелкие, и более значительные – по-прежнему повторялись, но никакого йога я ни разу не видел, равно как и не сталкивался с неприятностями оттого, что держу у себя Пурпурный Сапфир. У моих друзей камень сделался предметом любопытства, окрашенного романтикой с оттенком страха. Теперь я опишу вечер, когда у меня состоялся званый ужин, который мы – все его участники – будем помнить до конца жизни. Нас было восемь человек: Б., многообещающий молодой писатель; его временная «пассия» (употребляя выражение Бёртона из «Анатомии»)