Но птичка, напуганная тенью от ладони, начала бить крыльями и перепархивать из угла в угол. Спокойное лицо тети Крессидоры вдруг стало дергаться и кривиться. «Ах ты чертовка!» – взвизгнула она, вытащила испуганную птичку из клетки и свернула ей шею. Пока малыша Оррина выводили из комнаты, тетя Крессидора, повторяя: «Чертовка, чертовка!», терзала птичье тельце. Спускаясь с холма, мать проливала слезы. «Никому не говори, что бедная тетя не в себе, иначе ее заберут в старкфилдский сумасшедший дом и этот позор всех нас убьет. Обещай», – попросила она. И мальчик пообещал.
Ему вспоминались теперь эта сцена и связанные с ней тайны, умалчивания, слухи. Казалось, с ней было связано еще очень многое, что таилось в глубине сознания, а теперь всплыло, отчего возникло чувство, будто все старики, которых он знал, «верившие в эти вещи», были не так уж не правы. Разве не сожгли однажды в Норт-Ашморе ведьму? Разве не съезжаются в повозках веселые толпы отдыхающих к молитвенному дому, где состоялся суд, и к пруду, где ее окунали и она всплыла[134]?.. Дьякон Хиббен верил, Босуорт в этом не сомневался. Если Хиббен не верит, зачем тогда к нему обращаются все те в округе, у кого болеет странными болезнями скот, кому приходится держать под замком ребенка, потому что он падает и пускает изо рта пену? Да, несмотря на свою принадлежность к церкви, дьякон Хиббен знал…
А Бранд? И тут Босуорта осенило: женщина, которую сожгли в Норт-Ашморе, носила фамилию Бранд. Несомненно, из того же рода; Бранды проживают в округе Хемлок с тех пор, как здесь впервые поселились белые люди. Оррину с детства помнились разговоры родителей о том, что Сильвестру Бранду не следовало брать в жены собственную двоюродную сестру, потому что она – родная кровь. Тем не менее у пары родились две здоровые девочки, а когда миссис Бранд заболела и умерла, ни у кого не возникло подозрения, что у нее был непорядок с головой. Ванесса и Ора выросли самыми красивыми девушками в округе. Бранд это понимал и ценой суровой экономии сумел послать старшую, Ору, в Старкфилд учиться бухгалтерии. «Выдам замуж сестру, пошлю учиться и тебя», – пообещал он малышке Венни, своей любимице. Но Ора замуж не вышла. Три года, пока ее не было, Венни резвилась дикаркой на склонах Лоунтопа, а потом Ора, бедняжка, заболела и умерла. Бранд после этого еще больше замкнулся в себе. Он трудился на ферме до седьмого пота, но бесплодные акры Берклиффа приносили мало отдачи. Поговаривали, что после смерти жены он начал попивать; не однажды его видели в кабачках Стоутсбери. Но все же не часто. А прочее время он посвящал усердной обработке своих каменистых акров и заботе о дочерях. На запущенном кладбище Колд-Корнерз имелся скошенный надгробный камень с именем жены Бранда, и по соседству через год он похоронил старшую дочь. Иногда осенними вечерами деревенский люд видел, как он медленно бредет среди могил и останавливается перед двумя родными надгробиями. Но ни разу он не принес на кладбище ни цветочка и не посадил ни кустика – ни он, ни Венни. Она росла неотесанной и дикой…
Миссис Ратледж повторила:
– Это сказано в Исходе.
Трое гостей молчали, неловко теребя шапки. Ратледж глядел на них теми же пустыми ясными глазами, отчего Босуорту делалось страшно. Что он видит?
– Ну, хоть кто-то набрался смелости? – выкрикнула чуть ли не в истерике жена Ратледжа.
Дьякон Хиббен остановил ее жестом.
– Из этого ничего не выйдет, миссис Ратледж. Речь не о смелости. Что всем нам сейчас нужно в первую очередь… это получить доказательство…
– Вот именно. – От этих слов у Босуорта как будто спал с души груз, какой-то темный ком. Невольно и он, и Хиббен обратили взоры на Бранда. Тот мрачно улыбался, но молчал.
– Так ведь, Бранд? – спросил Хиббен.
– Доказательство насчет привидения? – ухмыльнулся Бранд.
– Я думал… вы тоже заинтересованы в том, чтобы это дело как-то уладилось?
Старик-фермер расправил плечи.
– Да… хорошо бы. Но я не знаток привидений. Как, черт возьми, вы будете улаживать это дело?
После краткого колебания дьякон Хиббен дал тихий, но решительный ответ:
– Как предлагает миссис Ратледж. Другого способа не вижу.
Наступила тишина.
– Что? – вновь ухмыльнулся Бранд. – Подглядывать собираетесь?
Дьякон заговорил еще тише:
– Если несчастная девушка действительно является… то есть ваша дочь… вы ведь больше всех должны хотеть, чтобы она упокоилась с миром? Мы все знаем, что такое бывало… загадочные явления… Кто из нас станет это отрицать?
– Я их видела, – прервала его миссис Ратледж.
Снова воцарилось тягостное молчание. Внезапно Бранд уставился на Ратледжа.
– Послушай, Сол Ратледж, ты обязан объяснить, что значит твоя грязная ложь, или я сам докопаюсь до правды. Ты утверждаешь, что к тебе приходит моя мертвая девочка. – Он часто задышал и выкрикнул: – Когда? Скажи, и я там буду.
Ратледж склонил голову и перевел взгляд на окно.
– Чаще всего на закате.
– Ты знаешь о ее приходах заранее?
Ратледж кивнул.
– Тогда… завтра будет?
Ратледж опять кивнул. Бранд повернулся к двери.
– Я буду.
На этом он поставил точку и, ни на кого не глядя, двинулся к порогу. Дьякон Хиббен посмотрел на миссис Ратледж.
– Мы тоже там будем, – произнес он, словно отвечая на невысказанный вопрос; однако жена Ратледжа ничего не говорила, и Босуорт заметил, что ее тощее тело сотрясает дрожь. Когда они с Хиббеном ступили на снег, он облегченно вздохнул.
Они думали, что Бранд хочет остаться один, и, пока он отвязывал лошадь, не отходили от двери. Босуорт сделал вид, будто ищет в кармане трубку, которую не собирался закуривать.
Но Бранд вернулся к ним.
– Встретимся завтра у Леймерова пруда? – предложил он. – Мне нужны свидетели. Когда начнет смеркаться?
Соседи кивнули, Бранд сел в сани, стегнул лошадь и под укутанными снегом хемлоками[135] покатил прочь. Босуорт с Хиббеном направились к сараю.
– Что вы обо всем этом думаете, дьякон? – спросил Босуорт, прерывая молчание.
Дьякон покачал головой.
– Что он чахнет – это точно. Что-то высасывает из него жизнь.
Однако Босуорт, выйдя на колкий свежий воздух, начал приходить в себя.
– По мне, так это лихорадка, и случай запущенный.
– Ну… тогда лихорадка в голове. Мозг – вот где засела хворь.
Босуорт пожал плечами.
– Он не один такой в округе Хемлок.
– Ну да, – согласился дьякон. – Одиночество – оно выедает мозг.
– Ладно, завтра, может быть, узнаем.
Забравшись в сани, Босуорт тоже намеревался отъехать, но спутник его окликнул. Дьякон объяснил, что его лошадь потеряла подкову. Не сможет ли Босуорт, если тому по пути, подвезти его к кузнице у Норт-Ашмора? Не желая гонять кобылу по скользкому снегу, Хиббен рассчитывал, что кузнец подвезет его обратно к сараю Ратледжа и набьет подкову прямо там. Босуорт освободил ему место под медвежьим пологом, и соседи тронулись в путь, сопровождаемые удивленным ржанием старой кобылы дьякона.
Они выбрали не ту дорогу, которой Босуорт при других обстоятельствах добирался бы домой. Но он был не против. Кратчайший путь к кузнице шел по берегу Леймерова пруда, и Босуорт, поскольку ввязался в дело, решил воспользоваться случаем и осмотреть окрестности. Они ехали молча.
Снегопад прекратился; по прозрачному небу разливался зеленый закат. На голом плоскогорье их лица кусал заряженный снежной пылью ветер, но, когда они спустились в низину у Леймерова пруда, воздух стих и опустел, как неподвижный колокол. Погрузившись каждый в собственные мысли, они медленно тащились вперед.
– Вот эта развалюха, наверное… тот самый дом? – предположил дьякон, когда дорога пошла по берегу замерзшего пруда.
– Да, тот самый. Отец говорил, его построил в давние времена какой-то чудак, живший отшельником. С тех пор туда никто не заходил, разве что цыгане.
Босуорт натянул поводья и принялся рассматривать ветхое строение, которое виднелось за сосновыми стволами, подцвеченными закатным пурпуром. Под деревьями уже сгустились сумерки, хотя на открытых местах еще было светло как днем. Меж двух узорных веток сияла вечерняя звезда, напоминавшая белую лодку на зеленой водной глади.
С бездонных небес Босуорт перевел взгляд на голубовато-белые волны снега. В нем будила странное волнение мысль о том, что среди этого морозного безлюдья, в полуразрушенном домике, мимо которого он так часто, ни о чем не ведая, проезжал, творилось нечто тайное, зловещее, непостижимое уму. По этому самому склону спускалось с кладбища Колд-Корнерз, направляясь к пруду, существо, которое они называли Ора. Сердце Босуорта отчаянно заколотилось.
– Глядите! – выкрикнул он внезапно.
Выпрыгнув из саней, Босуорт кинулся вдоль берега к заснеженному склону. На нем обнаружились следы женских ног, шедшие в направлении дома у пруда: два, три, еще и еще. Дьякон тоже выбрался на снег; оба остановились и начали всматриваться.
– Господи… босые ноги! – выдохнул Хиббен. – Значит, это… покойница…
Босуорт не отозвался. Но ему было понятно, что живая женщина не станет мерить босыми ногами мерзлый склон. Так вот оно, доказательство, которого хотел дьякон… вот, перед ними. И что с ним теперь делать?
– Что, если нам обогнуть пруд… подъехать ближе к дому? – бесцветным голосом предложил дьякон. – Может, тогда…
Оттянув развязку, оба испытали облегчение. Они вернулись в сани и отъехали. Через две-три сотни ярдов дорога, или, скорее, тропа, пролегавшая меж высоких, поросших кустарником обочин, резко ушла вправо, следуя изгибу берега. За поворотом обнаружились сани Бранда. Они были пусты, лошадь стояла на привязи у дерева. Соседи переглянулись. Чтобы попасть сюда, Бранду нужно было сделать крюк.
Очевидно, решив поехать берегом пруда к пустовавшему дому, он руководствовался теми же побуждениями, что и Босуорт с Хиббеном. Не бросились ли и ему в глаза призрачные следы? Может быть, именно поэтому он покинул сани и отправился к дому. Босуорт поймал себя на том, что дрожит всем телом под медвежьей шкурой. «Только бы не стемнело совсем», – пробормотал он. Молча привязав свою кобылу рядом с лошадью Бранда, он вместе с дьяконом поковылял по снегу за отпечатками брандовых ножищ. Бранд опережал их всего на несколько ярдов. Он не слышал, что за ним идут, и, когда Босуорт его окликнул, остановился и обернулся. Его мясистое лицо вырисовывалось в сумерках расплывчатым темным пятном. Взгляд был безразличным и не выразил никакого удивления.