за это время ничего не успел.
– Не уверен, – промолвил Фэншо, – есть ведь зарисовка Фулнейкерской церкви.
Эдвард Фредерик Бенсон
Обезьяна
Как подобает всякому приличному туристу, Хью Маршам провел день на том берегу Нила за осмотром храмов и царских гробниц[194], и фелюга[195] везла его обратно в Луксор[196] уже в волшебный час заката, который зажег пламенем землю и небо. Выглядело это так, словно весь мир внезапно обратился в опал, переливающийся мириадами ослепительных красок. Оттенок зеленых вод реки сходствовал с весенней буковой листвой; на колоннах храма у самого берега играли отсветы воображаемых жертвенных костров; синева безоблачного неба, сгустившаяся на востоке и бирюзовая над головой, таяла аквамарином над пустынным горизонтом, где только что закатилось солнце. Вдоль берега, куда быстро приближалась подгоняемая северным ветром фелюга, сновали толпы арабов, которые неспешным шагом возвращались домой с работы; их голоса вызывали в памяти долгие английские сумерки с чирикающими в кустах воробьями. Даже носимые ветром песчинки засверкали, как радуга, отражая краски реки, неба и огненно-оранжевых храмов, и пешеходы в пыльном облаке тоже оделись блеском.
Здесь, на юге, долгих английских сумерек не бывает, и пока Хью Маршам шагал по ведущей к отелю аллее под аркой из душистых акаций, подступила ночь, в небе вспыхнул миллион звезд и тьма мало-помалу поглотила пламенеющие краски закатного часа. Продавцы ковров и арабских портьер, курений и филиграни[197], сомнительной бирюзы и еще более сомнительных скарабеев[198] уже готовились покинуть ступени отеля и за упаковкой товара галдели на своем резком неразборчивом наречии, похваляясь, наверное, тем, как ловко всучили доверчивым, будто малые дети, американцам и англичанам поделки, произведенные в Манчестере. И только старый Абдул все еще сидел на корточках в своем привычном углу, поскольку принадлежал к разряду куда выше обычных торгашей: солидный торговец антиквариатом, он держал лавку в деревне, где обосновались археологи, и его приобретенные sub rosa[199] вещицы находили себе путь в европейские музеи. Он пробыл в своей лавке весь день, но к вечеру, когда наплыв посетителей спал, обосновался на ступенях отеля, где продавал подлинные древности тем из туристов, кто не довольствовался подделками.
Днем стояла жара, и Хью захотелось помедлить в прохладных сумерках у дверей и порыться на подносе со скарабеями, который представил его вниманию Абдул Хамид. Этот сухой, кожа да кости, морщинистый старик с хорошо подвешенным языком и располагающими манерами приветствовал Хью как старого клиента.
– Смотрите, сэр, – сказал он, – эти два «спиральных» скарабея[200] вроде тех, что вы купили у меня на прошлой неделе. Вам нужно их взять, они очень тонкой работы и стоят очень недорого, потому что в этом году у меня не идет торговля. Мистер Ранкин из Британского музея[201] – помните его? – в прошлом году давал мне по два фунта за похожие, но хуже, а нынче я продаю вот эти за полтора фунта каждый. Берите, они ваши. Скарабеи Двенадцатой династии[202]. От мистера Ранкина я получил бы по два фунта, так что, считайте, вам повезло.
Хью рассмеялся.
– Тогда ему и продайте, – сказал он. – Мистер Ранкин завтра будет здесь.
Старик, нимало не смутившись, ухмыльнулся и покачал головой.
– Нет, я обещал их вам по полтора фунта. Я не обманщик какой. Они ваши – по полтора фунта. Ну же, берите.
Устояв перед этим неслыханно щедрым предложением, Хью продолжил рыться в содержимом подноса и извлек наконец, чтобы тщательно изучить, отколотый фрагмент голубой глазированной фигурки размером примерно в дюйм. Он представлял собой голову и плечи обезьяны; разлом пришелся на середину спины, так что нижняя часть туловища, предплечья (судя по всему, прижатые к бокам) и ноги отсутствовали. На спине виднелась надпись иероглифами, тоже неполная. Остаток, конечно же, был на отколотой части. Скульптура была очень тщательно и подробно проработана, лицо выражало гротескную злобу.
– Что это за кусок обезьяны? – небрежно осведомился Хью.
Абдул, сам вылитая обезьяна, низко склонился над фигуркой.
– Самая что ни на есть египетская редкость, так говорит мистер Ранкин. Жаль только, что поломана. Видели спинку? Там сказано: «Кто этим владеет, тот пусть позовет меня трижды». И вот же, расколол какой-то собачий сын. Будь у меня нижняя часть, я бы и за сто фунтов все вместе не отдал, но десять лет уже прошло, и пол-обезьяны как не было, так и нет. Что мне толку от половины обезьяны? Пшик. Мне она не нужна, отдаю ее вам, а вы мне – фунт.
Хью Маршам, не выказывая никаких признаков нетерпения или заинтересованности, порылся в одном кармане, потом в другом.
– Вот он, ага, – произнес он рассеянно.
Абдул вгляделся в покупателя сквозь сумерки. Было очень странно, что Хью не предложил полфунта, а заплатил не торгуясь. Абдулу стало крайне досадно, что он не запросил больше. Но маленький голубой обломок уже перекочевал в карман Хью, а в ладони Абдула приятно поблескивал соверен[203].
– И что было дальше в этой иероглифической надписи, как вы думаете? – спросил Хью.
– О, одному Аллаху известно, какие эти обезьяны злобные и что они могут. Такие фигуры в Египте бывали. В храме Мут в Карнаке[204], который откопали англичане, вы найдете камеру как раз с такими: их там четыре, все из песчаника, сидят по сторонам. Но надписей на них нет, я смотрел и сзади, и спереди; это не обезьяньи цари. Может, эта обезьяна обещала, что, если у кого-то будет вся голубая фигурка, а не половина, как у вас, этому человеку надо обратиться к ней трижды и она станет ему служить и исполнит его желания. Кто знает? Это тайное зло, древнее, как сам Египет.
Хью встал. Он весь день пробыл на солнце и сейчас ощутил легкий озноб, который указывал, что лучше будет эти прохладные часы переждать в помещении.
– Наверняка вы попробовали что-то такое, когда обломок был у вас?
Абдул загоготал во весь свой беззубый рот.
– Да, эфенди[205], – подтвердил он, – пробовал сто раз, и ничего не получилось. Иначе бы я его вам не продал. Пол-обезьяны – это совсем не та обезьяна. Я сказал одному парнишке посмотреть в чернильном зеркале[206] что-нибудь про обезьян, но вышли только облака и подметальщик. Обезьяны не было.
Хью кивнул.
– Доброй ночи, старый чародей, – попрощался он любезно.
Ступая с обломком обезьяны в руке по широкому, мощенному плиткой коридору к своей комнате, Хью нащупывал свободным большим пальцем в жилетном кармане вещицу, которую подобрал в тот день в Долине Царей. После осмотра рельефов в пахнущих затхлостью коридорах он сел перекусить, а затем, лениво попыхивая папиросой, заметил, как среди камешков что-то блеснуло, и небрежно сунул находку в карман. Теперь, войдя к себе, он включил электрическое освещение, остановился под лампой спиной к высокому, до пола, окну, за которым три ступеньки вели в сад, и начал прилаживать найденный фрагмент к купленному. Они совпали идеально, без единого зазора. Это была целая обезьяна с полной надписью на спине.
Окно было открыто, и из сада вдруг послышался стремительный топот, словно пробежало какое-то животное. На песчаную тропу падала полоса света, и Хью, положив на стол половинки скульптуры, выглянул наружу. Однако же ничего необычного там не было: сталкивались, колышась под ветром, кроны пальм, шевелились, испуская аромат, розовые кусты. И только между двумя клумбами виднелись на песке странные следы, как будто оставленные крупным животным, которое резвилось и подпрыгивало на бегу.
Назавтра дневным поездом в Каир прибыл мистер Ранкин, выдающийся египтолог и знаток оккультной традиции, – рыжеволосый здоровяк, отлично владевший разговорным арабским. Он наметил провести в Луксоре всего один день, а вообще-то направлялся в Мерави[207], где недавно были сделаны какие-то важные находки; и все же Хью, пока они после ланча пили кофе в саду за окном спальни, не упустил возможности показать ему фигурку обезьяны.
– Нижнюю половину я нашел вчера у одной из царских гробниц, – пояснил он, – а верхнюю благодаря невероятной удаче обнаружил в товаре старика Абдула. Он ссылался на ваши слова, что, будь скульптура целой, она представляла бы собой большую редкость. Соврал, наверное?
Осмотрев фигурку и прочтя надпись на ее спине, Ранкин ахнул от изумления. Маршам отметил, что его крупная красная физиономия внезапно побледнела.
– Боже правый! Заберите! – И Ранкин протянул ему обе половинки.
– Отчего такая поспешность? – рассмеялся Хью.
– Оттого что честность любого человека имеет свои пределы, а я мог бы забрать эту вещь себе и клясться всеми святыми, будто ее вернул. Дружище, знаете ли вы, что попало к вам в руки?
– Ей-богу, не знаю. Хочу, чтобы мне сказали.
– Подумать только, ведь всего пару месяцев назад вы спрашивали меня, что такое скарабей! Вам попало в руки то, за что все египтологи – и ладно бы только они, – все, кто изучает фольклор и белую и черную (в особенности черную) магию, отдали бы полжизни. Боже! Что это?
Хью сидел рядом с Ранкином в шезлонге и рассеянно прилаживал одну к другой половинки скульптуры. Он тоже услышал всполошившие Ранкина звуки и узнал их: это были знакомые по прошлой ночи прыжки какого-то крупного шаловливого зверя, и раздавались они где-то рядом. Вскочив, Хью развел руки в стороны, и шум сразу затих.