ившие отпечаток того же необъяснимого отчаяния, и, наконец, покушение на самоубийство путем добавления опиума в трубку – итак, если вы все это вспомните, то, несомненно, предположите воздействие разума-паразита, который крал мои духовные и физические силы. В эту теорию укладываются все факты.
– Но каким образом Калмаркейн подчинил его себе?
– Я склонен думать, что Калмаркейн открыл не только тайну эфирной энергии, но также способ управлять ею при помощи воли. Разве не уверял он вас хвастливо, что, если человек умеет пользоваться своей волей не только в физическом, но и в духовном мире, то в его мозгу находится источник всяческого могущества? А я верю, что такое могущество возможно и совесть не помешает Калмаркейну употребить его во зло, и именно поэтому нахожусь сейчас здесь.
– Если вы знали, что он настолько силен и опасен, то почему предоставили ему такой шанс, как дуэль? Я бы пристрелил его на месте. От ваших действий столь многое зависит, а дуэль – это лотерея. Не думаю, что вы поступили разумно.
– Трудно решиться на то, чтобы застрелить невооруженного человека; а что до его шансов спастись, то я постарался свести их к нулю тем, как предусмотрительно все организовал. Скорее всего, он сумеет за себя отомстить, но уверяю вас, в таком случае падем мы оба, и не думаю, что на том или этом свете смерть доктора Калмаркейна ляжет на мою совесть слишком тяжким грузом.
Такая беседа состоялась между д’Имираном и Флаксманом Лоу, пока они добирались до назначенного места встречи.
Дуэль прошла в той самой небольшой пещере, о которой говорилось выше. Когда участники в брызгах морской пены предстали друг перед другом, порывистый бриз сменился штормом. Мы не можем рассказать здесь подробно, как Калмаркейну выпала удача и он первым выстрелом поверг мистера Лоу на землю, а равно и о том, как Флаксман Лоу, у которого кровоточило плечо и болталась плетью правая рука, выстрелил лежа и его пуля пронзила мозг противника; как гигант на несколько мгновений застыл столбом, продолжая теребить спусковой крючок, а потом во весь рост растянулся на песке.
Те десять минут на побережье в Кале стали предметом бурного обсуждения на страницах газет, и нам остается только надеяться, что благодаря этому рассказу обвинения, неоднократно выдвигавшиеся против мистера Лоу, будут наконец с него сняты. Осмелюсь утверждать, что и в этом случае, и во всех прочих его действия были продиктованы не чем иным, как душевным благородством – одним из тех свойств, что наилучшим образом характеризуют его личность.
Отдельного упоминания заслуживает, наверное, тот факт, что на распродаже имущества доктора Калмаркейна д’Имиран приобрел старинную продолговатую коробку, содержавшую в себе, как оказалось, бронзовый браслет (парный к тому, что уже у д’Имирана имелся), а также конический колпачок из шерсти, весь в торчащих нитках, которые заканчивались узелками.
Что касается ряда необычных экспериментов, проведенных доктором Джеральдом д’Имираном и мистером Флаксманом Лоу, то нам трудно определить, в какой мере их результаты объясняются гипнозом или чем-то подобным, а в какой являются достоверными фактами. Подоплеку тайного могущества доктора Калмаркейна мистер Флаксман Лоу пока сумел определить только в самых общих чертах. Будет ли когда-нибудь раскрыт научный принцип, составляющий его основу, – вопрос другой, а на сегодняшний день можно считать, что доктор Калмаркейн унес эти знания с собой в могилу.
В предложенных выше историях мы, к сожалению, не имели возможности подробнее и последовательнее описать личность и занятия Флаксмана Лоу. Не исключено, что когда-нибудь нам доведется написать продолжение, – ибо кто знает, насколько далеко он продвинется в той науке, наиболее выдающимся представителем которой мы его с полным основанием можем назвать?
Эдит Уортон
Мистер Джоунз
Леди Джейн Линк была человеком своеобразным: узнав, что получила в наследство Беллз, красивую старинную усадьбу, которой приблизительно шесть веков владели Линки из Тудени, она решила отправиться туда и осмотреть дом без предупреждения. Она как раз гостила у подруги, жившей поблизости, в Кенте, и на следующее утро одна на взятом напрокат автомобиле выбралась ненадолго в соседнюю деревушку Тудени-Блейзес.
Светило солнце, воздух был неподвижен. Холмы Сассекса, раскидистые кроны нетронутого леса, потоки, неспешно пересекавшие отдаленные марши, – все было расцвечено красками осени. Еще дальше прерывистой полоской в эфирном море, а может, всего лишь в небе, виднелся Дандженесс[70].
Среди деревенского застоя дремали несколько старых домов, склоненных над прудом для уток, серебристый шпиль, сады в обильной росе. Да и случалось ли Тудени-Блейзес когда-либо пробуждаться?
Леди Джейн оставила автомобиль на попечение гусей, бродивших по тесному общинному выгону, толкнула белую калитку (парадные ворота с грифонами были заперты на висячий замок) и пошагала через парк туда, где виднелось скопление резных дымовых труб. Судя по всему, ее появления никто не заметил.
Поодаль показался длинный невысокий дом, кирпичные стены которого нависали над глубоким рвом, обнажавшим корни этого строения, подобного вековому кедру с широко раскинутыми во все стороны рыжими ветвями. Леди Джейн смотрела затаив дыхание.
На лужайках и в саду царила непроницаемая тишина – плод долгого-предолгого уединения. Шесть десятков лет, с тех пор как последний лорд Тудени, в ту пору нищий младший сын, уехал отсюда искать счастья в Канаде, Беллз простоял без жильцов. Но и до этого, пока будущий лорд со своей овдовевшей матерью на правах бедных родственников ютились в одной из сторожек, пустой дом напоминал своим безмолвием семейный склеп.
Леди Джейн, представительница другой ветви рода, унаследовавшей в конце концов графский титул и обширные владения, прежде не только не видела Беллз, но даже название его едва ли помнила. Однако цепь смертей, а также каприз старого, не знакомого с ней человека сделали ее наследницей всей этой красоты; и вот, стоя здесь и разглядывая дом, она радовалась тому, что жила раньше так далеко и в совершенно ином окружении. «Будь он мне хорошо знаком, это бы все испортило: сразу пошли бы мысли о том, в каком состоянии крыша и во сколько обойдется система отопления».
До этого времени леди Джейн, которой шел нынче тридцать пятый год, ни от кого не зависела и все решения в жизни принимала сама. Располагая умеренными, но достаточными средствами, она рано уехала из родительского дома, где, кроме нее, росло еще несколько дочерей, жила в Лондоне на съемных квартирах, путешествовала по тропическим странам, не одно лето усердно пополняла свои знания в Испании и Италии, написала две-три брошюры для туристов с описанием городов, в которое вложила немало личных чувств. И теперь, почти сразу по возвращении с юга Франции, где провела лето, леди Джейн стояла, утопая по щиколотку в мокром папоротнике, и любовалась Беллз в лучах сентябрьского, похожего на лунный солнечного света.
«Я никогда его не оставлю!» – воскликнула она восторженно, словно давая клятву верности возлюбленному.
Леди Джейн сбежала по нижнему косогору парка и оказалась в саду, немного запущенном, но все же регулярном[71], со стрижеными тисами, нарядными, как архитектурное сооружение, и живыми изгородями из остролиста, непроницаемыми, как стены. К дому примыкала невысокая, укрепленная контрфорсами[72] часовня. Дверь ее была открыта, и леди Джейн усмотрела в этом доброе предзнаменование: пращуры ее ждали. На крыльце она заметила засиженное мухами расписание служб, стойку для зонтиков, потрепанный половик; несомненно, часовня выполняла функции деревенской церкви. При мысли о добром соседстве у нее потеплело на душе. За нефом[73] с блестящими от влаги плитами пола и ажурной алтарной преградой виднелись памятники и надгробные доски. Она с любопытством их осмотрела. Какие-то надписи вызывали отзвук в памяти, какие-то шептали о чем-то далеком и неизведанном, и она устыдилась, что так мало знает о собственной семье. Но никто из Крофтов и Линков не мог похвалиться особыми заслугами; они ограничивались тем, что просто сохраняли имеющееся и постепенно накапливали земельные и прочие владения. «В основном за счет обдуманных браков», – отметила про себя леди Джейн и слегка поморщилась.
В этот миг ее взгляд остановился на одном из менее претенциозных памятников – простом саркофаге из серого мрамора, расположенном в нише и увенчанном бюстом. Он изображал красивого и высокомерного молодого человека с распахнутым на манер Байрона воротом и откинутыми назад кудрями.
«Перегрин Винсент Теобальд Линк, Барон Клаудз, пятнадцатый Виконт Тудени из Беллза, Владелец Усадеб Тудени, Тудени-Блейзес, Аппер-Линк, Линк-Линнет…» Обычный скучный перечень почестей, титулов, должностей при дворе и в графстве заканчивался словами: «Родился 1 мая 1790 года, скончался от чумы в Алеппо в 1828 году». И снизу, мелкими узенькими буквами, словно втиснутая поневоле в оставшийся небольшой промежуток, виднелась еще одна надпись: «А Также Его Супруга».
Больше не было ничего. Ни имени, ни дат жизни, ни почетных титулов виконтессы Тудени, ни хвалебных эпитетов. Стала ли и она жертвой чумы в Алеппо? Или «а также» означало, что именно она упокоилась в саркофаге, который ее спесивый супруг, несомненно, рассчитывал сделать своим последним приютом, едва ли догадываясь, что таковым станет какая-то сирийская канава? Леди Джейн тщетно рылась в памяти. Ей было известно только, что этот лорд Тудени не оставил потомства, отчего владения перешли к Крофтам-Линкам, что и повело в дальнейшем к ее появлению в этом алтаре, где она на минуту робко преклонила колени, давая обет нести дальше доверенную ей ношу.