ильтон[137], Чосер[138], Наполеон Бонапарт[139], Цезарь[140], Джордж Вашингтон[141], Моцарт[142], Фридрих Великий[143], Марк Антоний[144] – Кассия забаллотировали из-за Цезаря[145], – Галилей[146], Конфуций[147]».
«Вы и китайцев принимаете?»
«Не во всех случаях, – ответил Холи, – но Кон такой хороший парень, как же без него; впрочем, видишь сам, замечательных парней у нас хоть пруд пруди».
«Да уж, список блестящий, разговорами, поди, заслушаешься», – ввернул я.
«Не буду спорить. Послушал бы ты дебаты между Шекспиром и Цезарем по поводу изречения „Перо могущественнее меча“[148] – это было грандиозно».
«Представляю себе. И кто победил?»
«Сторонники меча. Они лучше дерутся, хотя по части аргументов Шекспир их разбил наголову».
«Встретиться с такими призраками – редкостная удача. Ради нее я, пожалуй, поступился бы Кони-Айлендом и отправился с тобой».
«Считай, что эта удача тебе выпала. Этим вечером они все собираются в клубе, а вдобавок, поскольку нынче дамский день, ты сможешь познакомиться с Лукрецией Борджа[149], Клеопатрой[150] и другими видными призрачными леди».
«Это решает дело. На весь остаток дня я в твоем распоряжении».
И мы отправились в Клуб Привидений.
Располагался он в красивом доме на Пятой авеню; номер можете уточнить по судебному протоколу. У меня он выпал из памяти. Это было обширное строение из бурого песчаника, расстояние от переднего фасада до заднего – добрых полторы сотни футов. Подобной обстановки я не видел нигде; даже не представляю себе такой роскоши в мире, где человеческие возможности ограничены деньгами. Картины на стенах – кисти самых знаменитых художников наших дней и прошлого. Отполированные до блеска полы устланы коврами стоимостью в целое состояние – мало того что красивыми, но еще и необычайно редкими. Мебель, антикварные украшения им не уступают. Короче, дражайший сэр, апартаменты, куда меня привел мой бывший друг Холи Хикс, блистали таким великолепием, какое мне не снилось и во сне.
От изумления я вначале потерял дар речи, что немало позабавило моего приятеля.
«Что, недурственно?» – спросил он, хихикнув.
«Ну, – тут же отозвался я, – если учесть, что денег вам не требуется и все богатства мира в вашем распоряжении, то ничего уж такого особенного. А библиотека у вас есть?»
– Я всегда был неравнодушен к книгам, – пояснил номер 5010, – и тут загорелся желанием посмотреть, что имеется у Клуба Привидений по части литературных сокровищ. Никак не ожидал услышать от Холи, что клуб не располагает ничем, что могло бы заинтересовать библиофила.
«Нет, – ответил он, – библиотеки у нас нет».
«Странно, – говорю, – клуб, куда входят Шекспир, Мильтон, Эдгар Аллан По[151] и прочие покойные литераторы, – и не обзавелся книгами».
«Ничего странного. К чему нам книги, когда рядом авторы и любую историю можно послушать из первых уст? Разве ты выложишь хотя бы грош за собрание сочинений Шекспира, если сам Уильям, когда ни попросишь, готов сесть и единым духом все выложить? А стал бы ты прослеживать скучные и запутанные периоды Скотта, если по первому слову сэр Вальтер явится и в два счета перескажет все свои романы? У тебя самого только на предисловие к одному из них ушло бы в десять раз больше времени!»
«Наверное, не стал бы, – признал я. – И у тебя есть такая возможность?»
«Да, но только я никогда не посылал ни за Скоттом, ни за Шекспиром. Предпочитаю что-нибудь полегче: Дугласа Джерролда[152] или Марриета[153]. Но больше всего я люблю послушать, как Ной[154] с Дэви Крокеттом[155] обмениваются рассказами о животных. Ной – один из самых интересных людей своего времени. Адам – тот малость тугодум».
«А как насчет Соломона[156]?» – спросил я без особого интереса, просто чтобы не молчать. Мне очень забавно было слушать, как Холи непринужденно сыплет именами великих, словно они его давние приятели.
«Соломон ушел из клуба, – поведал Холи с печальным вздохом. – Он был хороший парень, этот Соломон, только воображал себя всезнайкой, пока не столкнулся со старым доктором Джонсоном и тот не уложил его на обе лопатки. Горькая пилюля – он ведь вбил себе в голову, что мудрее никого быть не может, и вот проходит две тысячи лет, является какой-то англичанин и, глядь, заводит речь о предметах, для Соломона диковинных, да еще прибавь сюда тон – обычный тон Сэма Джонсона[157]. Он привык излагать свое мнение без оглядки на обиженных, так что Соломону тоже не дал спуску».
– Интересно, а Босуэлл[158] присутствовал? – прервал я на мгновение удивительный рассказ номера 5010.
– Да, – кивнул заключенный. – Я видел его позднее в тот же вечер, но как дух он не вполне состоялся. Ему и при жизни недоставало воодушевления, а по смерти, оставшись без носа, он совсем сник.
– Конечно. Как же теперь совать нос в чужие дела? Босуэлл без носа – это как «Отелло»[159] без Дездемоны. Но продолжайте. Что было дальше?
– Так вот, когда я осмотрелся и насытил взгляд разнообразной роскошью, Холи повел меня в музыкальную гостиную и представил Моцарту, Вагнеру[160] и еще паре-тройке великих композиторов. По моей просьбе Вагнер исполнил на органе импровизацию на тему «Дейзи Белл»[161]. Это было великолепно; от «Дейзи Белл», конечно, мало что осталось, скорее можно было подумать, это сшибся циклон с самумом[162] на оловянном руднике, но все равно сильно. Потом я пытался восстановить в памяти мелодию, даже записал несколько нот, но один лишь первый такт занял семь листов, так что я бросил это дело. Затем, чтобы меня развлечь, Моцарт попробовал сыграть на банджо, Мендельсон спел полдюжины своих песен без слов[163], а Готшальк[164] исполнил на фортепьяно одну из мрачных историй По.
Потом вошел Карлейль, и Холи нас познакомил; это был угрюмый старый джентльмен, с явным нетерпением ожидавший, когда в клуб будет баллотироваться Фруд[165], а вдобавок (я заключил это по тому, как он обращался со своей увесистой тростью) желавший переведаться с еще одной-двумя знаменитостями из числа живущих ныне. Также и Диккенс горел желанием перекинуться парой слов с иными из своих нынешних, еще вполне смертных критиков. Между нами: когда я упомянул Игнатиуса Доннелли, Бэкон так выразительно подмигнул Шекспиру, что, думаю, великому криптограммисту, дабы отсрочить свою кончину, следовало бы выпивать перед завтраком по полному пузырьку эликсира жизни[166]. Бесспорно одно, сэр, – (Сюрренн многозначительно покачал головой), – когда нынешние ведущие представители литературно-критической мысли пересекут границу жизни и смерти и запросят доступа в Клуб Привидений, их ждут нелегкие времена. Дорого бы я дал, чтобы понаблюдать с безопасного расстояния, как будет происходить прием очередной их дюжины. И, сэр, будь я на свободе, я, как англичанин и восторженный почитатель лорда Вулзли[167], непременно написал бы ему письмо с предостережением: коли он желает обрести покой в таинственном мире, где ему рано или поздно предстоит оказаться, пусть пересмотрит оценку знаменитых солдат прошлого. Отточив свои мечи, они давно готовы убедить его в том, что меч сильнее пера.
Далее Холи отвел меня наверх и представил духу Наполеона Бонапарта, с которым я битых полчаса обсуждал его победы и поражения. По его словам, он до сих пор не понимает, как мог такой человек, как Веллингтон, разбить его при Ватерлоо[168]; он беседовал об этом и с самим «Железным герцогом» – тот тоже не понимает.
Так миновал конец дня и вечер. Я познакомился со многими знаменитыми леди: Екатериной[169], Марией-Луизой[170], Жозефиной[171], королевой Елизаветой[172] и прочими. Толковал об архитектуре с королевой Анной и был удивлен, узнав, что она никогда не видела коттедж королевы Анны[173]. Мне досталось вести к ужину Пег Уоффингтон[174], и вообще я развлекся на славу.
– Но, дорогой Сюрренн, – ввернул тут я, – мне все еще неясно, как все это связано с обвинением в краже ложек.