рными мухами, которые не двигались с места. Это была кровь, что вытекла из тела мистера Дэвиса, когда его несли по тропинке. Ну что ж, мой отец едва заставил себя взглянуть на все это хотя бы вполглаза, чтобы лично удостовериться, а потом сказал одному из собравшихся: «Давай-ка живо тащи корзинку или тележку чистой земли с погоста и рассыпь тут; я подожду, пока ты не вернешься». И тот вскорости вернулся, привел с собой старенького пономаря, принес лопату и прикатил земли в тачке. Они подогнали ее к одному пятну и приготовились высыпать землю, и как только они это сделали – что бы вы думали? – мухи, что сидели там, поднялись в воздух, словно туча, и полетели над тропкой к дому Дэвиса, а пономарь (он же приходский клерк) остановился, поглядел на них и сказал моему отцу: «Повелитель мух, сэр», – вот и все, больше ни слова. И так же получилось со всеми другими пятнами.
Чарльз. Но, бабушка, что он имел в виду?
Бабушка. Ну, милый, об этом не забудь спросить мистера Лукаса, когда завтра придешь к нему на урок. Говорю-говорю, и никак не остановиться, а вам уже, вообще-то, давно спать пора. Так вот, мой отец решил, что теперь в этом домике никто не будет жить и никто не будет пользоваться находящимися там вещами. Это было одно из лучших строений в округе, но он распорядился, чтобы его уничтожили и чтобы все, кто хотел, принесли по охапке хвороста для сожжения, – так и сделали. В гостиной сложили высокий костер, растрепали соломенную крышу, чтобы огонь легче занялся, ну и подожгли; из кирпича там были только печь да труба, и сгорело все очень быстро. Кажется, я видела эту трубу, когда была маленькой, но и она потом обрушилась.
А вот теперь мы добрались до самого конца истории. Можете не сомневаться, еще долго поговаривали, что в окрестностях видели мистера Дэвиса и этого молодого человека, одного из них – в лесу и обоих – там, где прежде был дом, а иногда они вместе проходили по тропке, чаще весной и осенью. За это поручиться не могу, хотя, ежели и вправду существовали бы привидения, наверняка люди вроде этих двоих не знали бы покоя после смерти. Но вот что я вам скажу: однажды вечером, в марте месяце, незадолго до того, как мы с вашим дедушкой поженились, мы долго гуляли вместе по лесу, собирая цветы и болтая, как болтают влюбленные молодые люди, и так увлеклись друг другом, что не обращали внимания на происходящее вокруг. И вдруг я вскрикнула, и ваш дед спросил меня, в чем дело. А дело было в том, что я почувствовала укол в тыльную сторону ладони, отдернула руку и увидела на ней что-то черное, прихлопнула другой рукой и убила. Показала моему спутнику, а он в таких вещах разбирался и сказал: «Да уж, никогда еще не видел такой мухи» – и хотя мне она не показалась такой уж необычной, он наверняка был прав.
Мы огляделись – и надо же, оказалось, что мы стоим на той самой тропинке, где был дом, и, как мне сказали потом, на том самом месте за садовой калиткой, где носильщики на минутку опустили гроб на землю. Ясное дело, мы поспешили прочь оттуда, по крайней мере, я поторопила вашего деда – меня страшно расстроило, что нас туда занесло, а он-то точно задержался бы из любопытства, если бы я ему позволила. Было ли там что-то еще, чего не могли видеть наши глаза? Этого я не узнаю никогда; может, отчасти дело в ядовитом укусе той ужасной мухи, из-за которого я почувствовала себя так странно, во всяком случае, бедная моя рука страшно распухла – не поверите, насколько она раздулась и как болела! Никакие припарки моей матушки не помогали, и только когда старая нянюшка уговорила ее пригласить знахаря из Баскомба, мне полегчало. Он как будто знал об этом все; сказал, я не первая, кто так пострадал. «Когда солнце набирает силу, – поведал он, – и когда оно в самом зените, а потом теряет силу, и когда оно слабее всего[263], тем, кто бродит по той тропке, хорошо бы поостеречься». Но что он приложил к моей руке и какие слова произнес над ней, он нам не открыл. Вскорости я поправилась, но с тех пор довольно часто слышала о людях, с которыми случалось то же самое, только в последние годы подобных историй стало меньше. Может быть, такой морок непременно со временем слабеет и отмирает.
Вот почему, Чарльз, я говорю, чтобы ты не смел собирать или есть ежевику на той тропинке, – впрочем, теперь, когда ты все знаешь, едва ли тебе самому захочется. А сейчас – немедленно в постель! Что такое, Фанни? Оставить свет в твоей комнате? Что за блажь! Немедленно раздевайся и читай молитву, и, может быть, если я не понадоблюсь вашему отцу, когда он проснется, я зайду пожелать тебе доброй ночи. А ты, Чарльз, – если только услышу, что ты пугаешь сестричку по дороге в спальню, тут же скажу отцу, а ты ведь помнишь, чем это обернулось для тебя в прошлый раз.
Дверь закрывается, и бабушка, прислушавшись внимательно на минуту-другую, продолжает вязать. Сквайр по-прежнему крепко спит.
Эдвард Фредерик Бенсон
Гейвонов канун
Деревушка Гейвон[264], что в графстве Сазерленд[265], отмечена лишь на самой подробной военной карте, да и то удивительно, что хоть какая-то карта или атлас зафиксировали существование столь убогого поселения – в сущности, всего-навсего кучки лачуг, теснящихся на голом, неприютном мысу между болотистой равниной и морем, – поселения, до которого нет дела никому, кроме его обитателей. А чужакам куда интереснее река Гейвон (на правом берегу которой и толпится с полдюжины жалких, открытых всем ветрам хибарок), ибо в ней в изобилии водится лосось, в устье нет рыболовных сетей и на всем ее протяжении до самого озера Лох-Гейвон, находящегося шестью милями вверх по течению, кофейно-темная вода образует одну запруду за другой; если река спокойна, а рыболов терпелив, берега этих запруд почти наверняка обещают богатейший улов. Во всяком случае, в первой половине сентября, когда я рыбачил на этих восхитительных берегах, мне ежедневно сопутствовала удача; и до середины месяца не проходило и дня, чтобы хоть один обитатель дома, где я поселился, не вылавливал хотя бы одну рыбу из Пиктовой заводи. Однако после пятнадцатого числа никто уже не отваживался там рыбачить, а почему – о том будет поведано ниже.
В этом месте речная стремнина, до этого мчавшаяся с добрую сотню ярдов, внезапно огибает скалу и яростно обрушивается в саму заводь. Заводь глубока, особенно на восточном конце, где часть потока стремительной темной струей бежит вспять, к ее началу, и образует водоворот. Рыбачить можно лишь у западной оконечности, поскольку на восточном краю, над упомянутым водоворотом, футов на шестьдесят в высоту вздымается из речных вод сплошная стена черного базальта, возведенная, несомненно, силами природы в результате сдвига геологических пластов. С обеих сторон скала практически отвесна, по верху вся зазубрена и так поразительно тонка, что футах в двадцати от вершины трещина в камне образует, можно сказать, подобие узенького стрельчатого окна, сквозь которое сочится дневной свет. А поскольку не находится смельчаков, готовых закинуть удочку, взобравшись на зазубренный, острый как бритва гребень этой причудливой скалы, то, повторяю, рыбачить приходится лишь на восточном берегу заводи. Однако, если размахнуться как следует, можно забросить удочку и на противоположный ее край.
Именно на западном берегу и находятся остатки того строения, которому заводь обязана своим именем, – развалины крепости пиктов[266], некогда возведенной из грубых, почти необтесанных валунов, лишь кое-где скрепленных известковым раствором и, невзирая на древность постройки, прекрасно сохранившихся. Крепость круглая, около двадцати ярдов в поперечнике. К главным воротам ведет лестница, сложенная из крупных каменных плит, со ступенями по меньшей мере фут высотой, а на противоположной стороне, обращенной к реке, имеется еще один выход, через который очень круто сбегает петляющая тропинка, требующая от путника энергии и осторожности и достигающая начала заводи у самого обрыва. Сохранилась в целости и даже не утратила крыши караульная над воротами, вырубленная в цельной скале: внутри ее можно различить остатки стен, деливших помещение на три каморки, а посредине – очень глубокую дыру, вероятно колодец. Наконец, сразу за выходом к реке, встречаешь небольшое искусственное возвышение футов двадцать шириной, как будто выстроенное в качестве фундамента для некоего святилища. На фундаменте там и сям еще виднеются каменные плиты и глыбы.
В шести милях к юго-западу от Гейвона лежит Брора[267], ближайший к деревушке городок с почтовым отделением, и дорога из Броры в Гейвон ведет через равнину – к водопаду, находящемуся непосредственно над Пиктовой заводью, которую можно пересечь по валунам, не замочив ног, если вода в реке стоит низко, однако при этом придется делать необычайно широкие шаги. Так можно кратчайшим путем добраться до крутой тропинки на северной оконечности скалы и, следовательно, до деревни. Однако подобное предприятие требует уверенности и ловкости, и приступ дурноты – еще благоприятный исход. Это самый короткий путь из Броры в Гейвон; иначе приходится давать изрядный крюк по болотистой равнине, мимо ворот усадьбы Гейвон-лодж, где я как раз и остановился. По каким-то труднообъяснимым причинам сама заводь и крепость пиктов пользуются у местных жителей крайне дурной славой, и я несколько раз убеждался, что мой слуга, возвращаясь с рыбалки, предпочитает, несмотря на тяжесть улова, обогнуть заводь, а не идти напрямик через крепость. В первый раз, когда Сэнди, рослый молодой викинг с соломенной бородой, направился обходным путем, он объяснил свой поступок тем, что почва вокруг крепости якобы слишком уж топкая, хотя он был человек богобоязненный и не мог не понимать, что лжет мне. В другой раз Сэнди был откровеннее и заявил, что Пиктова заводь-де после заката – место нехорошее. Сейчас, после всего случившегося, я готов согласиться с ним, хотя, когда он лгал мне насчет заводи, он, полагаю, делал это потому, что, будучи человеком богобоязненным, опасался также и нечистой силы.