До обеда еще оставался час, и я отправился туда. Вспоминаю на редкость безрадостную деревенскую улицу, лишенную красок и жизни: из грязных дверей выглядывают неряшливые женщины, в раскисшей красной глине играет единственный ребенок. Дом священника прятался за привычными зарослями бузины; это было тесное строение с маленькими окошками и входной дверью в пятнах от дождя. Сухопарый старик-слуга проводил меня в кабинет мистера Олифанта; молодой человек курил и просматривал еженедельную газету. В комнате имелось немалое количество популярных религиозных трудов, полки были украшены золочеными изданиями выдающихся поэтов. Мистер Олифант приветствовал меня с живой непринужденностью человека, не склонного оттачивать свои манеры. При первом взгляде на него я усомнился в своих надеждах. Глаза на крупном, младенчески-наивном лице смотрели чуть заносчиво, под усами виднелся круто срезанный подбородок. Трудно было ожидать, что обладатель такой внешности сумеет помочь Ладло; видя его непроницаемую всезнающую мину, я усомнился даже, что сумею с ним объясниться.
– Я пришел ради семейства Ладло, чтобы просить вас об огромной услуге, – начал я. – Вы с Ладло единственные джентльмены в приходе Мор, поэтому ваш долг – помочь соседям.
Он, довольный, поклонился.
– Все, что в моих силах, – ответил он. – Буду очень рад.
– Я сейчас гощу у них, но получилось так, что мне нужно ночным поездом вернуться в город. Меня не будет всего один день, но, знаете ли, Ладло страдает меланхолией и может впасть в хандру. Я бы просил вас провести в их доме две ночи, пока я не вернусь.
Это была странная просьба, и мистер Олифант смерил меня удивленным взглядом.
– А что такое с мистером Ладло? – спросил он. – Никогда бы не сказал, что у него меланхолическая натура. Вот его супруга – другое дело. Она все время немного бледна. Это она попросила вас меня пригласить? – Мистер Олифант был приверженцем светского декорума.
Я сел на стул и взял предложенную сигарету.
– Вот что, Олифант. Вы человек разумный и образованный, а потому заслуживаете чести услышать историю, которую я не стал бы излагать тупице. Человек недалекий надо мной бы посмеялся. Но вы, надеюсь, поймете серьезность положения.
Я вкратце рассказал ему про болезнь Ладло. Слушая, он выпучил глаза, а когда я закончил, нервно рассмеялся. История, несомненно, его поразила, но по невежеству и отсутствию воображения он не понял ее до конца, а кроме того, обязан был поддерживать свою репутацию представителя прогрессивной религиозной мысли.
– О, да что вы! Вы, наверное, шутите; в жизни ничего подобного не слышал. Не ждете же вы, что я, христианин, поверю в языческого духа. Почему бы заодно не поверить в привидений. Чтобы дух-сопроводитель языческого императора объявился в нашем приходе?
– Юстиниан был христианином, – напомнил я.
Мистер Олифант поднял брови:
– Все это полный абсурд. Не примите за обиду, но я отказываюсь этому верить. Мой профессиональный долг – отвергать подобные нелепости.
– Мой тоже, – отозвался я устало. – Боже, неужели вы думаете, я явился рассказывать вам сказки? Речь идет о самых серьезных вещах. А теперь, поскольку у меня очень мало времени, дайте, пожалуйста, ответ.
Он все еще не верил и был настроен спорить.
– Не знаете ли, не… изменял ли мистер Ладло умеренному образу жизни? – спросил он.
Мое терпение кончилось. Мысленно проклиная тупость церковников, я встал, чтобы удалиться. Но мистер Олифант отнюдь не собирался отказываться. Ему понравилась идея сменить убожество своего обиталища на относительную роскошь Хаус-оф-Мора, и он не сомневался, что сумеет оживить там атмосферу. Провожая меня до двери, он объяснил, что думает о моем предложении.
– Видите ли, если они действительно этого хотят, я приеду. Скажите миссис Ладло, что я буду в восторге. Я уважаю ее бесконечно.
– Я тоже, – буркнул я. – Отлично. После обеда за вами пошлют двуколку. Доброго вечера, мистер Олифант. Рад был с вами повидаться.
Вернувшись в Хаус-оф-Мор, я рассказал Сибил о достигнутом соглашении. Впервые за все время, пока я у них гостил, она улыбнулась.
– Очень любезно с его стороны, но, боюсь, проку от него будет мало. Боб его отпугнет.
– Вряд ли. Священник очень уверен в себе и туп как пробка. Пообщавшись с ним, Боб, пожалуй, и образумится со злости. В любом случае в пятницу утром я буду здесь.
Когда я уезжал, к дверям подкатила двуколка с мистером Олифантом и его саквояжем.
События последующих суток, когда я ехал в шотландском экспрессе и занимался скучными делами у себя в конторе, известны только со слов священника. Он записал этот рассказ через месяц или два по моей просьбе (мне хотелось иметь на руках все звенья событий). Предлагаю вам суть, без рассуждений о человеческих судьбах и непостижимых путях Провидения, которыми священник расцветил свой отчет.
Я прибыл в Хаус-оф-Мор в среду, в половине девятого вечера. Семья в тот день обедала рано, поскольку мистер Грей отбывал в Лондон. Меня сразу проводили в библиотеку, где находился мистер Ладло. Я давно с ним не виделся, и мне показалось, что он побледнел и немного осунулся. При виде меня он обрадовался и, придвинув к своему левому боку кресло, пригласил сесть. Меня это удивило, потому что отношения наши всегда были хорошими, но не настолько близкими. Но в этот раз он был сама приветливость. Распорядился о пунше, но сам к нему не притронулся и настоял, чтобы я выпил один. Потом угостил меня большой сигарой (чем буквально привел меня в трепет) и, наконец, предложил партию в пикет[306]. Я решительно отказался, так как принципиально не признаю картежных игр, но он не смутился и тут же забыл о своем предложении.
Следующее заявление меня потрясло. Ни с того ни с сего он спросил:
– Олифант, верите ли вы в дьявола как в живую личность?
Я растерялся, но ответил, что, насколько мне известно, дьявола не существует.
– Почему вы так считаете? – вскинулся он.
Я объяснил, что это старая, лживая, антропоморфическая басня; что современная вера далеко от нее ушла. Процитировал слова доктора Ринтула, одного из ведущих представителей нашей Церкви. Как ни прискорбно, ответ мистера Ладло был таков:
– Да провались он в пекло, ваш доктор Ринтул! Кто вы такие, чтобы оспаривать верования вековой давности?! – кричал он. – Наши предки верили в дьявола. Видели, как вечерами он околачивался у овчарен и торфяных куч, как, завернувшись в черное одеяние, стоял на кафедре в церкви. Мы что же, мудрее их?
Я заметил, что в наши дни культура, несомненно, ушла далеко вперед.
Мистер Ладло осыпал современную культуру кощунственными ругательствами. Я полагал его утонченным джентльменом, с успехом окончившим колледж. Тем неприятней удивили меня его новообретенные манеры.
– Вы всего лишь поп, невежественный поп, – таковы были его слова, – и даже в этой тупой профессии далеки от совершенства. Прежние шотландские священники были кальвинисты до мозга костей и люди сильные – сильные, понятно? – и они внесли свой вклад в развитие страны. Нынешние же любители бесед за чаепитием, ничего не имеющие за душой, кроме ломаного немецкого языка, – это докучливые ничтожества перед Богом и людьми. И они, извольте видеть, не верят в дьявола! Придет день, и дьявол за ними явится.
Я взмолился, чтобы он, из уважения к моему духовному званию, обуздал свой нечестивый язык.
– Придет день, и дьявол за вами явится, так и знайте, – повторил он.
Я поднялся на ноги, чтобы удалиться, по мере возможности сохраняя достоинство, но мистер Ладло опередил меня и закрыл дверь. Мне не на шутку стало страшно.
– Бога ради, не уходите! – воскликнул он. – Не оставляйте меня одного. Садитесь, Олифант, будьте паинькой, а я обещаю следить за своей речью. Вы не представляете себе, как это ужасно – оставаться в одиночестве.
Чувствуя себя отнюдь не спокойно, я все же сел. Мне вспомнились слова мистера Грея о странной болезни.
Мистер Ладло погрузился в уныние. Он отвернулся от меня и съежился в кресле; мы молчали. Мне подумалось, что я его сильно обидел, и, чтобы извиниться, я тронул его за левое плечо. Он с криком вскочил и повернулся ко мне – на его лице был написан безграничный ужас. Онемев, я мог только смотреть, как вскоре Ладло успокоился и снова сел.
Приходя в себя, он пробормотал какие-то извинения. Я подумал, что неплохо бы узнать, на чем основаны странные предположения мистера Грея. Ординарный человек спросил бы мистера Ладло в лоб, на что тот жалуется, но я прибег, как мне тогда казалось, к более тактичному способу: повел беседу о случаях одержимости бесами в старые времена и процитировал теорию Пеллинджера, объясняющую примеры из Писания. Мистер Ладло отозвался с необычайной горячностью, проявив детское легковерие, едва ли приличествующее образованному человеку.
– Понятно, вы придерживаетесь старой интерпретации, – с тактичной любезностью заметил я. – Мы в наши дни склоняемся к естественным объяснениям.
– Боже правый! – вскричал он. – Что вы понимаете под естеством? У вас отсутствуют даже начальные знания о природе и естестве. Послушайте лучше меня.
И он завел длинную сбивчивую речь, из которой я не понял ни слова. Вначале он, как мне послышалось, многословно толковал о Ханаане[307], потом сменил тему и заговорил о Прозерпине, знакомой мне по стихотворению мистера Мэтью Арнольда[308]. Если б не его бледное, искаженное мукой лицо, я решил бы, что он меня разыгрывает; опять же, не будь мистер Ладло известен своей умеренностью, можно было бы заподозрить, что он пьян. Постепенно даже и мои исключительно крепкие нервы стали сдавать. Я понимал отдельные фрагменты его речи, и они меня не успокаивали. Это был отвратительный вздор в жутком обличье реализма. Мистер Ладло завел себе странную привычку, как сердечный больной, то и дело хвататься за левый бок; глаза его были как у бешеной собаки, которую я видел однажды: зрачки, стянувшиеся в точку от страха. Мне не под силу было это терпеть, и я попытался разрушить наваждение. Поступившись принципами, я предложил партию в карты, но мистер Ладло ответил непонимающим взглядом. Мой страх принимал уже болезненную форму.