еста, куда она их положила, если только их не брали чьи-то другие руки.
Вдруг Аманде подумалось: а может, пока она стояла спиной к двери, сестрица София незаметно вошла в комнату и унесла платье? Аманде сразу стало легче. Сердце забилось спокойнее, нервное напряжение спало.
– Какая я глупая, – произнесла Аманда вслух.
Она поспешила из тетушкиной комнаты в кухню, где София хлопотала над пирогом и плавными движениями деревянной ложки вымешивала кремово-желтое тесто. Когда Аманда вошла, сестра взглянула на нее.
– Что, уже прибрала? – спросила она.
– Да, – ответила Аманда.
Тут она засомневалась. Ее внезапно охватил ужас. Совершенно невозможно, чтобы София и на миг оставила пузырящееся тесто и отлучилась в комнату тетушки Харриет за фиолетовым платьем.
– Что ж, – продолжала София, – если ты все выполнила, не сиди без дела, займись стручками фасоли. А то потом некогда будет сварить ее к ужину.
Аманда шагнула было к миске фасолью на столе, но помедлила и устремила взгляд на сестру.
– Ты заходила в тетушкину комнату, пока я там прибирала? – пролепетала она. И, еще не успев договорить, уже знала ответ.
– В тетушкину комнату? Разумеется, нет! Тесто ни на минуту нельзя оставить без присмотра, иначе оно не подымется. И тебе это превосходно известно. А в чем дело?
– Ни в чем, – ответила Аманда.
Она вдруг поняла, что не найдет в себе сил поведать сестре о случившемся, ибо рассудок ее пасовал перед непомерной нелепостью всей этой истории. Аманда знала, что ответит София, если сознаться ей. Так и слышала сестрин голос: «Аманда Джилл, ты что, совсем спятила?»
Вот Аманда и решила ни за что и ничего не сообщать сестре. Опустилась на стул и дрожащими пальцами начала лущить фасоль. София вперила в нее пытливый взгляд.
– Аманда Джилл, да какая муха тебя укусила? – спросила она.
– Ничего, – ответила Аманда и еще ниже склонила голову над стручками.
– Нет, что-то случилось! Ты побелела как простыня, и руки у тебя так трясутся, что ты с трудом справляешься с работой. Я думала, у тебя побольше здравомыслия, Аманда Джилл.
– Право, не знаю, о чем ты, София.
– Ты превосходно знаешь, о чем; и нечего тут притворяться. Отчего ты спросила, заходила ли я в тетушкину комнату, и отчего сейчас ведешь себя так странно?
Аманда помедлила. Ведь ее приучили говорить правду. А потом она солгала.
– Я хотела спросить, видела ли ты то пятно на обоях возле комода – потеки после давешнего дождя, – произнесла она.
– Но отчего ты так побледнела?
– Сама не знаю. Должно быть, мне дурно от жары.
– Вот уж не подумала бы, что в юго-западной комнате будет жарко, она ведь так долго простояла запертая, – возразила София.
Видно было, что ответ сестры не утолил ее любопытства, но тут явился зеленщик, и разговор прервался.
Весь следующий час сестры трудились не покладая рук. Ведь прислугу они не держали. Унаследованный по смерти тетушки великолепный старый дом оказался для них бременем. У сестер не было ни гроша, чтобы заплатить за ремонт, налоги и страховку, не считая тысячи двухсот долларов, которые им удалось выручить за продажу крошечного домишка, где они и прожили всю жизнь. Много лет назад в семье Экли произошел раскол. Одна из дочерей вышла замуж вопреки воле матери и лишилась наследства. Избранником ее стал бедняк по фамилии Джилл, с которым она и делила все тяготы, хотя сестра и мать по-прежнему жили в достатке; она родила трех дочерей, а затем скончалась, измученная заботами и непосильным трудом.
Мать и старшая сестра так и не выказали к несчастной ни малейшей жалости. Они и не вспоминали о ней с тех самых пор, как она сбежала из дома, чтобы в ту же ночь пойти под венец. Души их были черствы.
Три дочки этой лишенной наследства ослушницы вели жизнь тихую и крайне скромную, но все-таки не бедствовали. Средняя, Джейн, вышла замуж и менее чем через год скончалась. Когда ее овдовевший супруг вновь женился, Аманда и София взяли к себе маленькую сиротку-племянницу. София много лет служила учительницей в начальной школе; ей удалось скопить денег и купить крошечный домик для себя, сестры и племянницы. Аманда вязала кружева, вышивала покрывала, шила салфеточки и игольницы и тем вполне зарабатывала на одежду себе и племяннице, малютке Флоре Скотт.
Их отец, Уильям Джилл, скончался, когда сестрам не исполнилось еще и тридцати; и вот, когда они уже вошли в преклонные лета, умерла тетушка Харриет, с которой они никогда и словом не обмолвились, хотя частенько видели ее; она жила в полном одиночестве в старом особняке Экли, пока ей не перевалило за восемьдесят. Завещания тетушка не оставила, София и Аманда были единственными наследницами, не считая маленькой Флоры Скотт, дочки их покойной сестры.
Едва узнав о наследстве, сестры первым делом подумали о Флоре.
– Для девочки все складывается просто замечательно; когда нас не станет, она будет обеспечена, – заметила София.
Она уже знала, что надлежит предпринять. Домик следует продать, сами они переедут в старый особняк Экли, а чтобы покрыть расходы на его содержание, пустят жильцов. Мысль о том, чтобы продать фамильное гнездо, София отвергла. Слишком уж она гордилась своим происхождением и всегда, проходя мимо великолепного старого особняка, родового гнезда, куда ей вход был заказан, высоко держала голову. Когда юрист, к которому София обратилась за советом, сообщил ей, что Харриет Экли успела истратить все семейное состояние до последнего цента, София осталась невозмутима.
– Да, я понимаю, что нам с сестрой придется работать, – только и ответила она, – но мы решительно хотим сохранить дом.
Тем дело и кончилось. София и Аманда прожили в старом фамильном особняке уже две недели, и у них поселились трое жильцов: пожилая состоятельная вдова, молодой священник-конгрегационалист и средних лет старая дева, ведавшая сельской библиотекой. И вот теперь на лето в доме должна была поселиться мисс Луиза Старк, школьная учительница из Эктона, – таким образом, жильцов будет уже четверо.
София полагала, что они с сестрой вполне обеспечены. Потребности у них были самые скромные; и у Флоры, пусть и молодой девушки, расходы были весьма невелики, поскольку нарядов ей хватит на многие годы благодаря гардеробу покойной тетушки. На чердаке особняка хранилось такое великое множество черных просторных платьев – шелковых, атласных, бомбазиновых, – что Флора сможет всю жизнь носить мрачные и роскошные наряды.
Флора, кроткая барышня с гладкими льняными волосами и серьезным взглядом больших голубых глаз, была юной и очень хрупкой. На ее прелестных губах редко появлялась улыбка. Девушке шел шестнадцатый год.
Флора вернулась из бакалейной лавки с кульками сахара и чая. Она с серьезным видом вошла в кухню и выложила покупки на стол, за которым ее тетушка Аманда готовила фасоль. Флора была в старомодной черной шляпке-тюрбане, доставшейся ей от покойной тетушки. Шляпка сидела на ее голове как корона, открывая лоб. Столь же старомодным было и платье из набивной ткани, фиолетовой с белым, – слишком длинное и большое, а в бюсте смотрелось так, будто на Флоре прямого покроя жилет.
– Сними-ка ты лучше шляпку, – велела София и тут же обратилась к сестре: – Ты наполнила водой кувшин в той комнате, которую отвели учительнице? – строго спросила она, уверенная в том, что Аманда позабыла это сделать.
Аманда виновато вздрогнула и покраснела.
– Ох, мне положительно кажется, что я позабыла, – ответила она.
– Так я и думала! – с сарказмом откликнулась София.
– Флора, ступай в бывшую комнату тетушки Харриет, возьми с умывальника кувшин и налей воды. Да смотри осторожно, не разбей его и не расплескай воду!
– В ТУ комнату? – переспросила Флора. Голосок ее прозвучал тихо, но она слегка переменилась в лице.
– Да, в ту самую комнату, – резко повторила тетя София. – Ступай сейчас же.
Флора вышла, и ее легкие шаги послышались на лестнице. Вскоре девушка возвратилась с сине-белым кувшином и осторожно наполнила его водой в кухонной раковине.
– Смотри мне, не пролей, – напомнила София, когда Флора аккуратно понесла кувшин прочь.
Аманда смущенно посмотрела на Флору – ей любопытно было, видела ли та фиолетовое платье.
Тут Аманда вздрогнула, потому что к парадному входу подъехал деревенский дилижанс. Дом стоял на перекрестке.
– Вот что, Аманда, ты выглядишь получше меня; ступай встречать гостью, – распорядилась София. – А я поставлю пирог и приду. Проводи учительницу прямо в ее комнату.
Аманда поспешно сняла фартук и послушно отправилась встречать гостью. Тем временем София принялась разливать тесто по формам. Она как раз только-только закончила с этим, когда в кухню вошла Флора все с тем же кувшином.
– Зачем ты принесла кувшин обратно? – осведомилась София.
– Учительница просит воды, вот тетушка Аманда и прислала меня, – объяснила Флора. Ее хорошенькое бледное личико было озадаченным.
– Ради всего святого, она что, так быстро выпила всю воду из кувшина? Он же большой!
– Но он был пуст, – ответила Флора и в недоумении наморщила высокий детский лобик, глядя на тетю.
– Как это так – пуст?
– Пуст, мэм.
– Разве я не видела, как ты наполнила его собственноручно не далее как десять минут назад, хотела бы я знать?
– Наполнила, мэм.
– И что ты сделала с водой?
– Ничего.
– Ты отнесла кувшин с водой в ту комнату и поставила на умывальник?
– Да, мэм.
– И не расплескала?
– Нет, мэм.
– Вот что, Флора Скотт, изволь говорить мне правду! Ты налила полный кувшин воды и отнесла наверх, а потом он оказался пуст и учительнице нечем было умыться с дороги?
– В точности так, мэм.
– Дай-ка я взгляну на этот кувшин. – И София хорошенько изучила его. Кувшин был не просто пустым, а совершенно сухим и даже слегка запыленным изнутри. София с суровым видом повернулась к девушке. – Теперь я убедилась, что ты вовсе не наливала воды в кувшин. Ты нарочно лила воду мимо, потому что не желала нести тяжелый кувшин наверх. Мне за тебя стыдно. Лень – большое прегрешение, а уж что говорить о лжи…