– Почему это?
– Мне страшно.
– Чего тебе страшно? Так я и думала, что ты впадешь в уныние. Нет! Ступай прямиком в юго-западную комнату и делай, что тебе велено.
Но вскоре Флора, бледная как смерть, вбежала в гостиную, где находилась София, в руке она сжимала странный старомодный ночной чепец с оборками.
– Что это еще такое? – спросила София.
– Он лежал под подушкой.
– Под какой подушкой?
– В юго-западной комнате.
София взяла чепец и внимательно осмотрела находку.
– Это тетушки Харриет, – пролепетала Флора.
– Ступай к бакалейщику, купи, что я тебе говорила, а я займусь комнатой, – с достоинством сказала София.
Чепец она отнесла на чердак и убрала в сундук, где, как полагала, он и лежал раньше вместе со всеми вещами покойницы. Затем София перестелила постель в юго-западной комнате и помогла миссис Симмонс переселиться туда; тем дело и кончилось.
Вдова торжествовала по поводу своей новой комнаты и за обедом говорила о ней.
– Это лучшая комната во всем доме, так что вы все наверняка мне завидуете, – заявила она.
– А вы в самом деле не боитесь привидений? – поинтересовалась библиотекарша.
– Привидений! – насмешливо ответила вдова. – Если меня посетит привидение, я уступлю ее вам. Ваша комната ведь как раз напротив.
– Не стоит, – с содроганием возразила Элиза Липпинкотт. – Я ни за что не соглашусь ночевать в юго-западной комнате после… – Она поймала взгляд священника и осеклась.
– После чего? – спросила вдова.
– Так, ничего, – смутилась Элиза Липпинкотт.
– Убежден, что мисс Липпинкотт достанет рассудительности и веры, чтобы воображать нечто подобное, – сказал священник.
– Так и есть, – поспешно подтвердила Элиза.
– Вы и впрямь что-то видели или слышали? В таком случае что именно, желала бы я знать? – спросила вдова тем же вечером, когда они с библиотекаршей остались в гостиной вдвоем, а священник ушел с визитом.
Элиза помедлила.
– Так что же это было? – настаивала миссис Симмонс.
– Что ж… – нерешительно начала Элиза. – Если вы обещаете никому не рассказывать…
– Да, обещаю; так что вы видели и слышали?
– Так вот, на прошлой неделе, как раз перед приездом учительницы, я зашла в ту комнату – посмотреть в окно, не облачно ли. Я, видите ли, хотела в тот день надеть серое платье и опасалась, как бы не было дождя, вот и решила посмотреть на небо по всем сторонам света и заглянула в ту комнату, а там…
– Что – там?
– Вы, должно быть, знаете, какой там ситец на креслах, изголовье кровати, балдахине; какой, по-вашему, на ткани узор?
– Ну как же, павлины на синем фоне. Помилуйте, кто раз видел эту обивку, тот ее не забудет.
– Павлины на синем фоне, вы уверены?
– Разумеется. А в чем дело?
– В том, что, когда я заглянула туда, это были вовсе не павлины на синем фоне! А крупные алые розы на желтом.
– Что вы такое говорите?
– Ровно то, что вы слышали.
– Разве мисс София велела сменить обивку?
– Нет. Час спустя я снова зашла в юго-западную комнату, и павлины были на месте.
– Наверное, в первый раз вам изменило зрение.
– Я так и думала, что вы скажете именно это.
– Но сейчас павлины на месте; я их только что видела.
– Полагаю, да. Не иначе, как прилетели обратно.
– Но они не могли исчезнуть, а потом вернуться.
– Да вот похоже, что так оно и было.
– Но как это возможно? Такого не бывает.
– Я знаю лишь, что в тот день павлины исчезли из комнаты на целый час и вместо них появились алые розы на желтом фоне.
Вдова уставилась на Элизу, а затем разразилась истерическим смехом.
– Ну, – сказала она, – я не откажусь от такой превосходной комнаты из-за подобной чепухи. Думаю, меня бы устроили алые розы на желтом фоне, как и павлины на синем; да что тут толковать – вам просто примерещилось это, и все. Разве такое возможно?
– Этого я не знаю, – ответила Элиза Липпинкотт, – но твердо знаю, что не согласилась бы переночевать в той комнате и за тысячу долларов.
– Ну а я бы переночевала, – возразила вдова, – и переночую.
Тем вечером, войдя в юго-западную комнату, миссис Симмонс первым делом окинула взглядом балдахин и обивку на кресле. На синем фоне красовались павлины. Вдова с презрением вспомнила Элизу Липпинкотт.
«Я не верю в эту чепуху, а у нее сдают нервы, – подумала миссис Симмонс. – Может статься, у нее в роду были сумасшедшие».
Однако прежде чем лечь в кровать, вдова еще раз окинула взглядом балдахин и кресло, и что же – крупные розы алели на желтом фоне, а павлинов на синем как не бывало. Миссис Симмонс напрягла зрение. Потом крепко зажмурилась, вновь открыла глаза и вновь огляделась. Розы на желтом никуда не подевались. Тогда она подошла к южному окну и, стоя спиной к кровати, посмотрела на ночное небо. Ночь выдалась ясная, ярко светила полная луна. Миссис Симмонс минуту-другую созерцала, как луна сияет на темной синеве неба, окруженная золотым ореолом. Потом обернулась к балдахину. И по-прежнему увидела алые розы на желтом фоне.
Миссис Симмонс испытала потрясение. Случившееся было столь очевидно и столь противоречило здравому смыслу и явило себя в таком будничном предмете, как мебельная обивка, что потрясло эту не склонную к фантазиям даму, как не потряс бы ни один призрак. Эти алые розы на желтом фоне для миссис Симмонс были куда более сверхъестественными, чем любая призрачная фигура в развевающемся белом саване, явись такая в комнату.
Вдова шагнула было к двери, но затем решительно развернулась.
– Нет уж, никакие алые розы вместо павлинов не заставят меня пойти вниз и признаться, что я напугалась, и позволить этой девчонке Липпинкотт одержать надо мной верх. Полагаю, розы меня не укусят, а поскольку мы обе видели их, то вряд ли мы обе спятили, – рассудила вдова.
Миссис Эльвира Симмонс потушила свет, улеглась в постель под ситцевый балдахин и долго разглядывала залитую лунным светом комнату. Как всегда, она помолилась на сон грядущий в постели, – так оно было удобнее и вполне допустимо для доброй христианки с тучным телосложением. Помолившись, она вскоре уснула; миссис Симмонс была слишком практичной натурой, чтобы томиться бессонницей из-за того, что никак не влияет на нее физически. И никаким душевным потрясениям не случалось потревожить ее крепкий сон. А потому она уснула то ли среди алых роз, то ли среди павлинов – не зная в точности, какие именно узоры ее окружают.
Однако около полуночи миссис Симмонс проснулась от непонятного ощущения в горле. Ей приснилось, будто ее душат чьи-то длинные белые пальцы, и привиделось, будто над ней склоняется какая-то старуха в белом ночном чепце. Миссис Симмонс открыла глаза, но никакой старухи не было, а яркий свет полной луны озарял комнату, как днем, и вид она имела самый мирный; однако ощущение удушья не отпускало миссис Симмонс, а кроме того, ей показалось, что лицо и уши у нее чем-то словно спеленуты. Миссис Симмонс ощупала свою голову и поняла, что на ней чепец с оборками, завязанный под подбородком слишком туго. Ее охватил ужас. Отчаянным движением она сорвала с себя чепец и яростно отшвырнула, будто паука. При этом миссис Симмонс коротко, но пронзительно вскрикнула. Она вскочила с кровати и направилась было к двери, но замерла на полпути.
А вдруг это проделки Элизы Липпинкотт? Вдруг та прокралась ночью, пока миссис Симмонс крепко почивала, и надела на нее чепец, туго затянув завязки? Ведь Эльвира Симмонс не запирала дверь на ночь. Вдова заглянула под кровать и в гардеробную: никого. Тогда она хотела было открыть дверь, но, к своему изумлению, обнаружила, что дверь заперта – на засов изнутри.
«Не иначе как я все же закрыла ее», – подумала миссис Симмонс удивленно, поскольку никогда дверей не запирала. Теперь ей уже приходилось признать, что происходит нечто необычное. Разумеется, никому не удалось бы войти в комнату, а затем выйти, заперев ее изнутри. От ужаса миссис Симмонс пробрала дрожь, но все равно вдова сохраняла присутствие духа. И она решила выбросить чепец в окно.
– Вот я дознаюсь, кто выделывает со мной такие трюки, и мне все равно, кто бы это ни был, – громко заявила она вслух.
Миссис Симмонс все еще никак не могла поверить в то, что тут замешаны потусторонние силы. Ей по-прежнему казалось, будто виной всему чья-то недобрая воля, и потому в ней разгорался гнев.
Миссис Симмонс пошла туда, куда отшвырнула чепец: на пути к двери она перешагнула это место, но чепца на полу не было. Вдова зажгла лампу, обыскала всю комнату, но чепец так и не нашелся. В конце концов она сдалась, вновь потушила лампу и улеглась в постель. Снова уснула и спустя некоторое время опять пробудилась от удушья и скверного сна. На сей раз миссис Симмонс сорвала чепец, но не швырнула на пол, а крепко стиснула в руках. Кровь у нее кипела от гнева.
Сжимая белую ткань, вдова вскочила с кровати, подбежала к открытому окну, отогнула сетку и выбросила чепец вон; но внезапный порыв ветра, неведомо откуда взявшийся в тихой ночи, подхватил чепец и швырнул ей в лицо. Миссис Симмонс отмахнулась от него, точно от паутины, и в ярости хотела схватить, но чепец как-то выскользнул из ее цепких пальцев. А потом и вовсе исчез. Она снова зажгла лампу, обследовала весь пол в комнате: искала, искала, но чепец пропал бесследно.
Тут уж миссис Симмонс разозлилась так, что все ее страхи рассеялись. Она сама не знала, на что гневалась, но ей чудилось чье-то насмешливое присутствие, незаметное, но ощутимое, – и, несмотря на слабость, вдова была настроена на самый решительный отпор. Она негодовала оттого, что над ней шутит шутки и вот-вот возьмет верх нечто неуловимое для всех ее напряженных пяти чувств.
Наконец миссис Симмонс опять вернулась в постель, но заснуть так и не смогла. Непонятная сонливость овладевала ею, но миссис Симмонс упорно сопротивлялась. Так она лежала, глядя на лунный свет, пока вдруг не ощутила, что мягкие белые тесемки чепца туго стягивают ей горло. Она поняла: вот он, враг, он напал снова. Миссис Симмонс перехватила тесемки, развязала их, сорвала с себя чепец, подбежала к столику, где лежали ее ножницы, и принялась яростно резать чепец на мелкие клочки. Она кромсала и рвала ткань, испытывая невероятное наслаждение.