р. Стою, привалившись к преграде, и мне вполне удобно. Все же ничто так не мучительно, как борьба. Перестань сопротивляться, и, может, даже получишь удовольствие. Если не брыкаться, уколов и не почувствуешь. Однако несколько дней назад я отчего-то встрепенулся. Несомненно, в будущем это сулит мне беду, но пока что я не печалюсь. Все началось с картины – той самой большой картины маслом. Вчера пошел к миссис Дженнингс, но она, к моему удивлению, – я-то думал, просьба пустяковая, – отказалась ее убрать. Причин у нее две, обе просты, обе понятны, к тому же я не слишком настаивал. Оказывается, картина не ее. Она уже висела здесь, когда хозяйка арендовала дом. Миссис Дженнингс говорит, что, если картину снять, за ней будет огромное уродливое темное пятно, а просить переклеить обои ей не хочется. Владелец, человек пожилой, сейчас путешествует, агент нелюбезен, и потом, она ведь только недавно въехала. Кроме того, в моей комнате учинят неприятное разорение и мне придется терпеть неудобства. Убрать картину, по словам хозяйки, некуда, и в другой комнате ее не повесишь: слишком уж большая. Так что картина остается. Если подумать, это вовсе и не важно. Но я достал из сундука свои фотографии и развесил их вокруг картины. Теперь на стене почти не осталось пустого места. Фотографии я повесил вчера днем, а ночью снова произошло нечто странное – что-то подобное творится каждую ночь с тех пор, как я тут поселился, но я не был уверен, вполне ли это «происходит» или просто такой сон, когда снится, что проснулся. Но прошлой ночью все повторилось, и теперь я знаю наверняка. Есть в этой комнате что-то очень странное, и оно вызывает мой живой интерес. Запишу на будущее события прошлой ночи. Что касается всех предшествующих ночей, которые я провел здесь, скажу лишь, что все было примерно так же, только как будто в подготовительной стадии, словно прелюдия к вчерашнему.
Лечусь я не только минеральными водами – чтобы не допускать приступов и держать болезнь в узде, я принимаю лекарство, без которого мне в любой момент грозят серьезные боли. Должен заметить, что к наркотическим веществам это снадобье не относится. Оно никак не могло стать причиной изложенного ниже. Мой рассудок прошлой ночью, как и во все предыдущие ночи, проведенные в этой комнате, был предельно ясен. Лекарство – его прописал доктор, занимавшийся мною до моего приезда сюда, – я должен пить каждые четыре часа, когда бодрствую. Сплю я всегда плохо, а следовательно, могу безо всяких неудобств принимать медикамент ночью по часам так же, как и днем. Потому я привык оставлять пузырек с ложкой там, где их легко будет взять, не зажигая газ. С самого первого дня я определил пузырьку место на комоде у стены, напротив кровати. Ближе специально не ставлю: один раз я уже нечаянно его опрокинул, и почти все пролилось, а лекарство дорогое, накладно. Стало быть, бутылочка надежно стояла на комоде, а комнатенка моя так мала, что от кровати до него всего три-четыре шага. Прошлой ночью я, как обычно, проснулся. Лег я около одиннадцати, значит, рассудил я, сейчас примерно три. Я всегда просыпаюсь как по будильнику, мне нет нужды смотреть на часы.
Спал я необычайно крепко и без сновидений и проснулся в одно мгновение, бодрым и полным сил, что мне несвойственно. Я тут же встал и направился к комоду, на котором оставил лекарство.
К моему крайнему изумлению, шагов, которых прежде хватало, чтобы пересечь комнату, на сей раз оказалось недостаточно. Я пошел дальше, но мои руки, вытянутые вперед, ничего не коснулись. Я остановился, потом двинулся дальше. Я не сомневался, что иду по прямой, но даже если и нет, я точно знал: в этой крохотной квартирке невозможно идти так долго и не наткнуться на стену или мебель. Я шагал неуверенно – помню такую походку у актеров на сцене: выставил одну ногу вперед, помялся, подтянул другую ногу. Руки держал перед собой, они по-прежнему ничего не касались. Я снова остановился. Я не испытывал ни малейшего страха или ужаса. Скорее был ошеломлен. «Как такое возможно? – гремело у меня в голове. – Что происходит?»
Тьма стояла кромешная – ни одного проблеска света. Даже в так называемой темной комнате обычно что-то да отсвечивает: стены, картинные рамы, зеркала или белые предметы. Здесь же был абсолютный мрак. Дом стоит в тихой части города. Вокруг много деревьев; электрические фонари на улице гаснут в полночь; луны не было видно, небо затянули облака. Я не мог разглядеть единственное в комнате окно, что мне показалось странным, даже в такую темную ночь. В конце концов я решил изменить направление и свернул, насколько я мог судить, под прямым углом. Если пойду в эту сторону, думал я, то скоро достигну письменного стола у окна; или, если окажется, что я иду в другую сторону, доберусь до двери в коридор. Я так никуда и не пришел. После этого, говорю истинную правду, я начал считать шаги и старался шагать равномерно – и так обошел, не найдя никакой мебели, пространство двадцать на тридцать футов, не меньше – просторнейшую комнату. Между тем под моими босыми ногами было нечто такое, чего им прежде касаться не доводилось. Я ступал по чему-то упругому, словно по воздуху или по воде, и оно выдерживало мой вес – точнее описать не могу. Странным образом это ощущение бодрило меня и наполняло энергией. Кроме того, эта поверхность, если ее можно так назвать, была на ощупь прохладной, точно туман или влага окутывали холодком мои ступни. Но вот я остановился; удивление наконец уступило место оцепенению ужаса. «Где я? Что делать?» В голове проносились средневековые истории об инквизиции, рассказы о путниках, похищенных прямо из постели и увезенных в далекие и опасные края. Я отдавал себе отчет, что для человека, который лег спать в заурядной комнатушке в донельзя заурядном городке, подобные догадки крайне нелепы, но человеческому уму трудно принять иное объяснение, кроме человеческого. Пожалуй, любое толкование казалось мне тогда и кажется сейчас более рациональным, нежели мысль о том, что я столкнулся со сверхъестественным, как мы его понимаем. Наконец я вопросил вполголоса: «Что все это значит?» И уже громче: «Где я? Кто здесь? Чьи это проделки? Хватит с меня ваших шуточек. Если здесь кто есть, отзовитесь!» Гробовая тишина. И вдруг во фрамуге над дверью вспыхнул свет. Меня услышали – жилец из соседней комнаты, приличный господин, тоже приехал сюда поправить здоровье. Он зажег газовый рожок в коридоре и взволнованно, дрожащим голосом, спросил: «Что случилось?» Сосед мой – человек нервического склада.
Едва над дверью показался свет, я тотчас увидел, что нахожусь в своей комнате. Все было по-прежнему: я ясно различил смятую постель, письменный стол, комод, стул, умывальник, свою одежду, висящую на крючках, ту самую картину на стене. В лившемся из фрамуги свете картина мерцала, приобретая необычайную четкость. Казалось, по воде и впрямь бежит рябь и лодка скользит по течению. Завороженно глядя на нее, я ответил переполошившемуся соседу:
– Ничего не случилось. А в чем дело?
– Мне показалось, вы что-то говорили, – отозвался сосед из-за двери. – Я подумал, вдруг вам плохо.
– Нет-нет. Со мной все в порядке. Просто искал впотьмах свое лекарство. Уже нашел, когда вы зажгли газ.
– Значит, все в порядке?
– Безусловно. Простите за беспокойство. Доброй ночи.
– Доброй ночи.
Через минуту я услышал, как хлопнула его дверь. Он явно остался не удовлетворен. Я принял лекарство и отправился в постель. Сосед оставил свет в коридоре. Какое-то время я лежал без сна. Перед тем как я уснул, кто-то – наверное, миссис Дженнингс – вышел в коридор и погасил газ. Сегодня утром, когда я проснулся, все было как обычно. Интересно, повторится ли мое приключение следующей ночью.
27 января. Буду вести записи ежедневно, пока не разберусь, что происходит. Ночь была еще удивительнее предыдущих, и что-то подсказывает мне – это не предел. Лег я рано, в половине одиннадцатого, предусмотрительно положив на стул у кровати коробок спичек, чтобы не попасть впросак, как вчера. Перед сном я принял лекарство; стало быть, проснуться мне надлежало в два тридцать. Я уснул не сразу, но три часа точно проспал крепким сном без сновидений. Затем проснулся. Несколько минут я лежал, не решаясь зажечь спичку и осветить себе путь к комоду, на котором стоял пузырек. Моя нерешительность проистекала отнюдь не из чувства страха – так, бывает, человек скукоживается, собираясь с духом, чтобы сесть в ледяную ванну. Мне казалось, что зажечь спичку, подойти к комоду, принять лекарство и мирно вернуться в постель куда проще, чем рискнуть обречь себя на метания по неведомому миру, то ли призрачному, то ли реальному.
В конце концов дух приключений, всегда правивший мною, взял верх. Я встал. Взял спички и направился, как я полагал, прямо к комоду, стоявшему футах в пяти от кровати. Как и раньше, я шел и шел, а комода все не было. Я продвигался вперед, шаря перед собой руками, осторожно переставляя ноги, но лишь ощущал ступнями поверхность, которую мне не назвать и не описать. Но вдруг я что-то почувствовал. Что-то позвало, нет, даже властно окликнуло одно из пяти моих чувств – обоняние, как ни странно, – и произошло это доселе незнакомым мне образом, будто бы в обратном порядке. Аромат сперва достиг моего сознания, тогда как обычно, насколько мне известно, запах в первую очередь воздействует на обонятельный нерв, а уж тот передает информацию в мозг. Допустим, например, у меня под носом роза – нерв, отвечающий за обоняние, говорит мозгу: «Это роза». Но на этот раз мозг сказал: «Это роза», – и уже потом обоняние распознало запах. Я говорю «роза», но то была не роза, во всяком случае, розы с подобным ароматом я прежде не встречал. Запах, несомненно, был цветочный и, возможно, более всего напоминал розу. Мой разум отреагировал всплеском восторга. «Что за диво?» – спросил я себя. И тут восхитительный аромат ударил в ноздри. Я вдохнул его, и он насытил мои мысли, утолив голод, о котором я и не догадывался. Я шагнул вперед, и возник другой запах, который я, за неимением более подходящего сравнения, назвал бы лилейным, затем повеяло фиалками, потом – резедой. Мне не описать пережитое, но это было чистое наслаждение, возвышенный экстаз. Я пробирался все дальше и дальше, и меня обступали все новые благоуханные волны. Я словно брел, утопая по грудь, через райские кущи, но нащупать вокруг себя так ничего и не сумел. Потом, словно от пресыщения, у меня вдруг закружилась голова. Что, если мне грозит неведомая опасность? Меня охватил нешуточный страх. Я зажег спичку – я был в своей комнате, на полпути между кроватью и комодом. Приняв лекарство, я лег в постель, через какое-то время уснул и до утра уже не просыпался.