– Или… – предположил я.
Он рассмеялся.
– Ну, допустим (заметь, лично я этого не утверждаю!), что бестелесные обитатели дома сочли миссис Акрз близкой им по духу и хотят, чтобы она осталась. Вот они и притихли и не треплют нервы!
Отчего-то этот ответ обидел и раздосадовал меня.
– О чем это ты? Бестелесный обитатель этого дома, насколько я помню, – братоубийца, который потом повесился. С чего бы ему увидеть в такой прелестной женщине, как миссис Акрз, близкого по духу компаньона?
Чарльз резко встал. Обычно он не против поболтать на такие темы, но сегодня, похоже, не имел ни малейшего желания.
– Мэдж ведь просила нас не задерживаться. Тони, ты же знаешь, если начну говорить на эту тему, так еще долго не закончу, так что не провоцируй меня.
– Но почему ты это сказал? – не успокаивался я.
– Потому что я порол чушь. Ты достаточно хорошо меня знаешь, чтобы понимать: в этом отношении я одержимый фанатик.
В самом деле, было странно замечать, насколько явно первое впечатление, создавшееся у Мэдж о миссис Акрз, и ощущения, тут же последовавшие за ним, распространились на тех, кто в первые пару недель решил нанести визит новой соседке. Все наперебой расхваливали ее очарование, ее любезность и добродушное остроумие, ее красоту и великолепные наряды, но, достигнув апогея, похвалы внезапно иссякали, сменяясь неловким молчанием, которое отчего-то казалось красноречивее любых слов. Рассказы о странных, необъяснимых происшествиях передавались из уст в уста, пока о них не стало известно решительно всем. Страх, выказанный Фунгусом, охватил и другую собаку. Нечто похожее случилось, когда миссис Акрз нанесла ответный визит жене священника. У миссис Даулетт на окне гостиной стояла клетка с канарейками. Когда миссис Акрз вошла в комнату, птичек охватил невыразимый ужас, они принялись биться о прутья клетки и тревожно пищать… Она вызывала какой-то необъяснимый страх, который мы, образованные и воспитанные люди, могли сдерживать и потому вели себя прилично, но животные, не способные себя контролировать, всецело поддавались ему, как Фунгус.
Миссис Акрз принимала у себя гостей, устраивала прелестные ужины на восемь человек, а потом приглашала их поиграть в бридж, располагая двумя столиками для игры, но над этими вечерами словно нависала черная гроза. Несомненно, этому способствовала мрачная история комнаты с панелями.
Этот странный тайный страх перед ней, о котором она, как и в тот первый вечер в моем доме, словно бы не подозревала, очень сильно различался по степени проявления. Большинство людей, как и я сам, осознавали его существование, но подспудно, и в Гейт-хаусе мы вели себя как обычно, пусть и испытывая смутное беспокойство. Но у некоторых, в первую очередь у Мэдж, он перерос в своего рода одержимость. Она боролась с ним как могла, призвав всю свою волю, но борьба лишь усиливала власть страха над нею. Особенно грустно и больно было оттого, что миссис Акрз очень к ней привязалась и заглядывала регулярно. Прежде чем войти в дом, она приятным спокойным голосом окликала Мэдж в окно и просила увести Фунгуса, чтобы он не волновался. Наконец нас с Мэдж пригласили на рождественскую вечеринку в Гейт-хаусе. Миссис Акрз, которая собиралась на пару месяцев в Египет, в последний раз перед отъездом пригласила гостей, так что, предвкушая долгую передышку, Мэдж приняла приглашение едва ли не с радостью. Однако к вечеру ее охватил такой приступ озноба и дурноты, что она оказалась совершенно неспособна выполнить обещание. Врач не обнаружил никакой причины, которая могла бы объяснить эти симптомы: по-видимому, причиной была сама мысль о грядущем празднике, и такова была кульминация ее неприязни к нашей доброй и любезной соседке. Она лишь смогла сказать мне, что, когда начала одеваться для праздника, ощущения ее напоминали созревающий в сонном мозгу кошмар. Что-то независимо от ее воли отвергало то, что ей предстояло…
Весна уже начинала теснить зиму, когда поднялась следующая завеса над таинственной драмой, о которой мы с ужасом догадывались; и тогда кошмар достиг своего апогея. Дело было вот как.
Чарльз Элингтон снова приехал к нам погостить на пять дней перед Пасхой и с иронией выразил сожаление о том, что предмет его интереса пока не вернулся в Гейт-хаус. Субботним утром, накануне Пасхи, он явился к завтраку очень поздно, когда Мэдж уже ушла по своим делам. Я позвонил, чтобы принесли еще чайник чая, а Чарльз тем временем взял почитать «Таймс».
– Я прочел только первую страницу, – сказал он. – Дальше там сплошная материалистическая тягомотина – политика, спорт, финансы…
Он умолк и протянул мне газету.
– Вот, взгляни сюда, – сказал он. – Где некрологи. Первый.
И я прочел следующее: «Акрз, Берта. Умерла в море вечером в четверг 30 марта и, по ее собственной просьбе, похоронена в море. (Телеграфировано с парохода „Пешавар“)».
Он снова потянулся за газетой и перевернул страницы.
– «Ллойд», – сказал он. – «Пешавар» прибыл в Тилбери вчера днем. Должно быть, похороны прошли где-то в водах Ла-Манша.
В пасхальное воскресенье во второй половине дня мы с Мэдж поехали на машине на поле для гольфа, до которого было около трех миль. Она решила прогуляться по пляжу у самых дюн, пока я буду играть, и через пару часов вернуться в клуб на чай. Стоял прекрасный весенний день, теплый юго-западный ветер неспешно гнал по небу белые облака, и тени их весело пробегали по песчаным холмам. С тех пор как мы сказали ей о смерти миссис Акрз, что-то темное и трудноопределимое тяготило ее с самой осени, словно присоединившись к этим теням от облаков и оставив ее на ярком солнце. Мы расстались с Мэдж у дверей клуба, и она отправилась на прогулку.
Полчаса спустя мы с моим противником ждали у пятой лунки, где дорога пересекает поле для гольфа, пока пара игроков перед нами не продвинется дальше. В это время слуга из клуба, ехавший по дороге, заметил нас и, спрыгнув с велосипеда, направился к нам.
– Вас ждут в клубе, сэр, – сказал он мне. – Миссис Карфорд гуляла вдоль берега и нашла кое-что, выброшенное приливом. Тело, сэр. Оно было в мешке, но мешок порвался, и она увидела… Это очень ее расстроило, сэр. Мы решили, что стоит позвать вас.
Я взял у паренька велосипед и поехал в клуб, торопясь изо всех сил. Я догадывался, что именно увидела Мэдж, и, понимая это, осознал меру ее потрясения… Пять минут спустя она рассказывала мне свою историю шепотом, то и дело всхлипывая.
– Был отлив, – сказала она, – и я шла по кромке воды… Там были красивые ракушки, я их собирала… И тут я увидела впереди что-то бесформенное, просто мешок… а потом, когда подошла ближе, наметилась форма, локти и колени. Он перемещался, переворачивался, и там, где была голова, мешок порвался, так что я увидела ее лицо. Глаза ее были открыты, Тони, и я побежала… Все это время я чувствовала, что он катится за мной. Ах, Тони, она ведь мертва, правда? Она больше не вернется в Гейт-хаус? Обещаешь? Это ужасно! Кажется, я догадываюсь: море отказывается от нее. Море не приняло ее в свои глубины…
Новости о находке уже сообщили по телефону в Тарлтон, и вскоре появились четверо мужчин с носилками. Не оставалось сомнения в том, чье это тело: хоть оно и пробыло в воде три дня, разложение его не тронуло. Грузы, которые были к нему прикреплены, по какой-то странной случайности оказались отвязаны, и еще более странная случайность вынесла тело миссис Акроз на берег неподалеку от ее же дома. Ту ночь тело пролежало в покойницкой, а на следующий день, несмотря на выходной, провели расследование. Оттуда тело перевезли в Гейт-хаус, положили в гроб и оставили в гостиной до похорон, назначенных на следующий день.
Мэдж полностью пришла в себя после истерического припадка и вечером понедельника сплела небольшой венок из весенних цветов, которые расцвели в саду в первые же теплые деньки, а я отнес его в Гейт-хаус. О смерти миссис Акрз и последующем обнаружении ее тела было широко объявлено, но родственники и друзья не отозвались, и, когда я клал единственный венок на гроб, не мог не думать о полном одиночестве покойной. А потом я увидел самое настоящее предзнаменование. Едва я положил на гроб свежесобранные цветы, как они поникли и увяли. Стебельки нарциссов согнулись, их яркие коронки закрылись, желтушник утратил запах и увял прямо на глазах. Что же это значило, если даже лепестки весенних цветов съежились и помертвели?
Я не сказал об этом Мэдж, и она, словно мучимая раскаянием, твердо решила на следующий день присутствовать на похоронах. Ни родные, ни друзья, ни слуги из Гейт-хауса не явились. Они стояли на крыльце, когда выносили гроб, а когда его погрузили в катафалк, вернулись в дом и закрыли за собой двери. Так что на кладбище, находящемся на холме над Тарлтоном, были только Мэдж, ее брат и я.
Вечер был очень пасмурный, хотя дождь так и не пошел. Над нами висели тяжелые тучи, с моря натянуло туман, который стелился между могильными камнями. После службы в кладбищенской часовне мы направились к месту захоронения. И тут (сейчас мне трудно об этом писать), когда гроб стали опускать в могилу, выяснилось, что он не проходит: вероятно, из-за неправильных замеров яма оказалась недостаточно длинной.
Мэдж стояла рядом с нами, и в этот момент я услышал, как она всхлипнула.
– И добрая земля ее не принимает, – прошептала она.
Последовала ужасная проволочка – пришлось опять посылать за могильщиками, а тем временем пошел сильный прохладный дождь. По какой-то причине (возможно, мне передалась одержимость Мэдж) я почувствовал, что должен убедиться: прах возвратился к праху, но я не мог заставлять Мэдж ждать. Тогда я попросил Чарльза проводить ее домой, а сам вернулся.
Заработали кирки и лопаты, и скоро место упокоения было готово. Прерванная служба возобновилась, пригоршня влажной земли упала на гроб, и, когда все было закончено, я покинул кладбище, все еще отчего-то чувствуя, что на самом деле все не закончилось. Мною овладели беспокойство, неуверенность, и, вместо того чтобы пойти домой, я двинулся прочь от берега в лес, надеясь хорошенько прогуляться и избавиться от ужасов, витавших вокруг меня, словно летучие мыши. Дождь прекратился, и сквозь пришедший с моря туман, все еще лежавший на полях и лесах, пробивались солнечные лучи. Через полчаса энергичной ходьбы я попытался побороть фантастическое предположение, которое не давало мне покоя. Я отказывался поверить в него, убеждая себя, что оно совершенно бредовое и неразумное, но едва я пытался отбросить его, как в голове звучали слова Мэдж: «Море не приняло ее… добрая земля не принимает ее». А если я закрывал глаза, то приходили воспоминания о дне ее смерти и полузабытые суеверные суждения Чарльза о реинкарнации. Все эти совершенно невозможные составляющие соединились вместе с пугающей достоверностью.