Парень совсем растерялся. Что они задумали? Это какая-то шарада? Бэртон, с торжественным и преисполненным энтузиазма выражением лица, поднял левую руку, словно благословляя; но еще больше удивил дядюшка: он облизал губы и сглотнул, словно у него слюнки текли. За всем этим маскарадом что-то стояло, непонятное Фрэнсису, но наделенное скрытым значением для обоих мужчин. Это вызывало неловкость, беспокоило его, и он не стал опускаться на колени и снял рясу и котту. «Не знаю, к чему все это», – сказал он и увидел, что эти двое, как прежде Джудит с матерью, обменялись безмолвными репликами. Похоже, их разочаровала его незаинтересованность, но ему правда было неинтересно и почему-то противно.
Возобновились обычные развлечения: снова теннис и купание, но все это как будто потеряло для Фрэнсиса остроту первых впечатлений. В тот вечер он переоделся раньше остальных и сидел на широком подоконнике в гостиной, читая книгу, одолженную ему миссис Рэй. Чтение никак не шло – очень странный роман, и язык сложный, и он подумал, что вернет книгу: мол, не осилил. Но тут вошла миссис Рэй в компании дядюшки – они беседовали и не заметили его.
– Это бесполезно, Изабель, – сказал дядюшка. – У него нет любопытства, нет склонности, он испытает лишь отвращение. Не так нужно завоевывать души. Оуэн со мной в этом согласен. И он слишком наивен: почему, когда я в его возрасте… А вот и Фрэнсис. Что там такое он читает? А, теперь вижу! И как тебе?
Фрэнсис закрыл книгу.
– Не могу больше, – сказал он. – Не осилил.
Миссис Рэй рассмеялась.
– Я тоже согласна, Хорас. Но какая жалость!
У Фрэнсиса тогда отчего-то создалось впечатление, что они говорили о нем. Но если так, к чему именно у него нет склонности?
В тот вечер он лег довольно рано, а остальные остались играть в бридж. Вскоре он уснул, но вновь проснулся, как ему показалось, от звуков песнопений. Потом трижды ударил колокол, умолк и ударил еще трижды. Он слишком хотел спать, чтобы обратить на это внимание.
Поезд несся сквозь ночь, а Фрэнсис вспоминал о своем визите к человеку, чье поместье только что унаследовал – с обязательством выплачивать 500 фунтов в год преподобному Оуэну Бэртону. Он с удивлением обнаружил, насколько ясными и одновременно отчего-то тревожащими были эти воспоминания, которые уже четыре года как хранились под спудом в сознании. Только он погрузился в крепкий сон, как они снова потускнели, а к утру он более к ним не возвращался.
Едва оказавшись в Лондоне, Фрэнсис отправился к мистеру Энгусу. Нужно было продать некоторые ценные бумаги, чтобы оплатить налог на наследство, но управление поместьем не представляло особых трудностей. Фрэнсис хотел узнать больше о своем благодетеле, но мистер Энгус смог рассказать совсем немногое. Хорас Элтон последние несколько лет жил в Уэддерберне совсем затворником и близко общался лишь со своим секретарем, мистером Оуэном Бэртоном. Кроме того, у него часто и подолгу гостили две дамы. Их звали… – и юрист умолк, пытаясь припомнить.
– Миссис Изабель Рэй и ее дочь Джудит? – предположил Фрэнсис.
– Именно. Они часто там бывали. И нередко поздно вечером, примерно в одиннадцать, приезжали еще несколько человек, а буквально через час или два отбывали восвояси. Странно как-то. Всего за неделю до смерти мистера Элтона у него собралось довольно много гостей: полагаю, человек пятнадцать-двадцать.
Фрэнсис немного помолчал. Словно бы фрагменты мозаики требовали, чтобы их расставили по местам. Но их формы были уж слишком фантастичны.
– Касательно болезни и смерти моего дядюшки, – сказал он. – Кремация состоялась в тот же день, когда он умер, – по крайней мере, так я понял из вашей телеграммы.
– Да, так все и было.
– Но почему? Я бы незамедлительно вернулся в Англию, чтобы присутствовать. Разве это не странно?
– Верно, мистер Элтон, это было странно, но на то имелись причины.
– Мне бы хотелось узнать о них. Я его наследник, и было бы правильно, если бы я там присутствовал. В чем причина?
Энгус замялся.
– Это резонный вопрос, и я считаю себя обязанным на него ответить. Начну издалека… Ваш дядя, судя по всему, был в добром здравии еще за неделю до смерти. Очень полный, но живой и активный. Потом случилась беда. Сначала это походило на серьезное помутнение рассудка. Он отчего-то решил, что очень скоро умрет, и мысль о смерти вызвала у него болезненный, панический ужас. Он телеграфировал мне, потому что хотел внести кое-какие изменения в завещание. Я был в отъезде и смог явиться лишь на следующий день, а к тому моменту, когда я приехал, он был слишком болен, чтобы дать какие-либо внятные распоряжения. Но, думаю, он собирался исключить из завещания мистера Оуэна Бэртона.
Юрист снова умолк.
– Я обнаружил, – сказал он наконец, – что утром того дня, когда я приехал в Уэддерберн, он послал за приходским священником и исповедался ему. О чем именно, я, разумеется, не имею представления. До того момента он панически боялся смерти, но тело его было здоровым. Потом вдруг на него обрушилась ужасающая болезнь. Это было настоящая напасть. Врачи, которых вызвали из Лондона и Борнмута, не имели ни малейшего понятия, что с ним. Они предположили, что какой-то неизвестный микроб мгновенно и самым ужасным образом преобразил его кожу, плоть и кости. Это напоминало гниение изнутри, словно он уже умер. Я правда не знаю, что толку вам об этом рассказывать.
– Я хочу знать, – сказал Фрэнсис.
– Так вот – разложение. Из него выползали, словно из трупа, живые организмы. Сиделок, бывших при нем, тошнило. Вся комната кишела мухами, огромными жирными мухами, которые ползали по стенам и кровати. Он был в сознании и по-прежнему дико боялся смерти, в то время как можно было подумать, что человеческая душа была бы лишь рада прекратить эти мучения.
– А мистер Оуэн Бэртон был с ним? – спросил Фрэнсис.
– С того момента, как мистер Элтон исповедался, он не хотел его видеть. Тот как-то пришел к нему в комнату, и сцена была кошмарная. Умирающий пронзительно вопил от ужаса. Не желал он видеть и двух дам, которых вы упоминали; сам не понимаю, почему они продолжали останавливаться в его доме. Затем в последнее утро своей жизни – а он уже не мог говорить – он нацарапал на бумажке пару слов и будто бы хотел причаститься Святых Даров. Послали за священником.
Старый адвокат снова замолчал. Фрэнсис заметил, что у него дрожит рука.
– Тогда случилось нечто ужасающее. Я был в комнате, поскольку он дал мне знак быть рядом, и я видел все своими глазами. Священник налил вино в потир, положил хлеб на дискос и был уже готов их освятить, когда целое облако мух, о которых я вам говорил, подлетело к нему. Они наполнили потир, словно пчелиный рой, нечестивым сонмом облепили дискос, и за пару минут потир опустел, а хлеб они сожрали. Затем, словно вымуштрованное войско, они перелетели на лицо вашего дяди, так что его стало совсем не видно. Он задыхался, потом одна бурная конвульсия – и, слава богу, все было кончено.
– А потом?
– Потом мухи исчезли. Совсем. Но пришлось незамедлительно кремировать тело вместе с постелью. Действительно, сущий кошмар! Я бы не стал рассказывать, если бы вы сами не настояли.
– А пепел?
– Вы увидите, что в его завещании есть пункт, согласно которому останки его следует захоронить в Уэддерберне, у подножия иудина дерева, рядом с бассейном в саду. Так и было сделано.
Фрэнсис был юноша, начисто лишенный воображения, свободный от суеверий и праздных измышлений, и эта история, пусть и таящая намеки на нечто ужасное, не завладела его умом и не породила тревожные фантазии. Все это, конечно, ужасно, но ведь закончилось. На Пасху он отправился в Уэддерберн со своей вдовствующей сестрой и ее одиннадцатилетним сыном, и место им всем необычайно понравилось. Вскоре было решено, что Сибил Маршэм сдаст свой лондонский дом на лето и поселится там. Дики, мальчику хрупкому, несколько чудаковатому и похожему на эльфа, пойдет на пользу сельский воздух, сестра Фрэнсиса будет вести хозяйство, а он – помогать ей в свободное время.
Дом, построенный из кирпича и дерева, мог вместить с полдюжины жильцов и стоял на горе, возвышаясь над маленьким городком. Фрэнсис сразу по приезде обошел его и поразился: сам вид дома прояснил воспоминания в мельчайших деталях. Вот и гостиная с высокими книжными шкафами, окнами, выходящими в сад, и широкими подоконниками. Именно здесь он сидел незаметно, когда вошли, беседуя, миссис Рэй и его дядюшка. Наверху – обитая панелями спальня дядюшки, которую Фрэнсис решил занять сам, с большим шкафом, полным церковных облачений. Он открыл его – все было аккуратно упаковано в чехлы и просвечивало алым и золотым, а также тончайшей тканью с ирландским кружевом; от вещей слабо пахло благовониями. Рядом находилась дядюшкина гостиная, а за ней – комната, в которой Фрэнсис спал раньше и которую теперь занимал Дики. Эти комнаты располагались в передней части дома и выходили на запад, в сад, и Фрэнсис отправился вновь увидеть его. Под окнами были разбиты клумбы, пестревшие весенними цветами, за ними начинался газон, а еще дальше – деревья, окружающие бассейн. Он прогулялся по тропинке среди ковров из примул и анемонов и вышел на полянку у воды. Купальня располагалась в дальнем конце пруда, рядом со шлюзом, из которого вода шумно выливалась в канал: ручей, питавший бассейн, разлился после мартовских дождей. Перед рощей на другом берегу росло иудино дерево, все в цвету, отбрасывая колеблющееся отражение на водную гладь. Где-то под этими ветвями с пурпурными цветками была зарыта урна с пеплом. Он прошелся вокруг бассейна – здесь почти не ощущался апрельский ветерок, а над красными цветами роились пчелы. Пчелы и большие жирные мухи, много мух.
Фрэнсис и Сибил сидели в гостиной с широкими подоконниками, когда начало смеркаться. Слуга объявил, что пришел мистер Оуэн Бэртон. Разумеется, его приняли, и гость был представлен Сибил.
– Вы меня едва ли помните, мистер Элтон, – сказал он, – но я был здесь, когда вы на