вещали дядюшку. Прошло, пожалуй, года четыре.
– Но я прекрасно вас помню. Мы купались вместе и играли в теннис, вы были очень добры к застенчивому юноше. Вы по-прежнему здесь живете?
– Да. Я поселился в доме в Уэддерберне после смерти вашего дяди. Я провел шесть счастливых лет в качестве его секретаря и очень полюбил этот край. Мой дом сразу за оградой вашего сада, напротив калитки, ведущей в лес за бассейном.
Дверь открылась, и вошел Дики. Он заметил незнакомца и остановился.
– Поздоровайся с мистером Бэртоном, Дики, – сказала его мать.
Дики выполнил распоряжение с надлежащей вежливостью и принялся его разглядывать. Дики был мальчик стеснительный, но, рассмотрев гостя, приблизился к нему и положил руки ему на колени.
– Вы мне нравитесь, – сказал он доверительно и прижался к нему.
– Не беспокой мистера Бэртона, Дики, – строго сказала мать.
– Но он меня вовсе не беспокоит, – возразил Бэртон, притягивая к себе мальчика, так что тот оказался зажат между его коленей.
Сибил встала.
– Пойдем, Дик, прогуляемся по саду, пока не стемнело.
– А он тоже пойдет? – спросил мальчик.
– Нет, он останется поговорить с дядей Фрэнсисом.
Когда мужчины остались наедине, Бэртон сказал пару слов о Хорасе Элтоне, который был ему столь добрым другом. Конец, к счастью короткий, был ужасен, а лично Бэртону ужасным показался отказ умирающего видеть его в последние два дня.
– Думаю, он все же повредился умом по причине ужасных страданий. Так иногда случается – люди отворачиваются от тех, кто был им ближе всех. Я часто горевал из-за этого и испытывал глубокие сожаления. И я должен кое-что объяснить вам, мистер Элтон. Вы, несомненно, были озадачены, когда увидели, что я упомянут в дядином завещании как «преподобный». Это, в общем, правда, хотя сам себя я так не называю. Некоторые духовные сомнения и трудности заставили меня отречься от сана, но ваш дядя всегда считал, что бывших священников не бывает. Он был в этом уверен, и, думаю, небезосновательно.
– Я не знал, что мой дядюшка интересовался делами церковными, – сказал Фрэнсис. – И я забыл о его облачениях. Возможно, они нравились ему чисто эстетически.
– Ни в коем случае. Он считал их священными предметами, предназначенными для использования при отправлении культа. Кстати, могу я вас спросить, что стало с его останками? Помнится, он однажды выразил желание быть похороненным у бассейна.
– Его тело было кремировано, – сказал Фрэнсис, – и пепел зарыли там.
Вскоре Бэртон ушел, и Сибил, вернувшись с прогулки, испытала искреннее облегчение, не увидев его. Он ей отчего-то не понравился. В нем было что-то странное и зловещее. Фрэнсис посмеялся над ней: ему гость показался неплохим парнем.
Сны, разумеется, представляют собой смесь недавних впечатлений и ассоциаций, и в ту ночь Фрэнсис увидел очень отчетливый сон, который вполне мог быть вызван дневными событиями. Он увидел себя, плавающим в бассейне с Оуэном Бэртоном, а его дядюшка, толстый и румяный, стоит под иудиным деревом и смотрит на них. Это казалось вполне естественным, как часто бывает во сне, – разве что он вовсе не умер. Когда вышли из воды, Фрэнсис стал искать свою одежду, но увидел, что для него приготовлена алая ряса и белая, обшитая кружевом котта. Это тоже было вполне естественно, как и то, что Бэртон надел золотую ризу.
Дядя, очень веселый, облизывающий губы, присоединился к ним. Дядя и Бэртон взяли Фрэнсиса за руки и повели к дому, распевая гимн. Пока они шли, дневной свет померк, и, когда они оказались на лужайке, уже была ночь, в окнах дома горел свет. Продолжая петь, они поднялись наверх, в спальню дяди, которую теперь занимал Фрэнсис. Напротив кровати была открытая дверь, которой он до сих пор не замечал, и из нее струился очень яркий свет. Потом начался сущий кошмар: двое спутников крепко схватили его и поволокли к двери, а он отбивался, понимая, что там его ждет что-то ужасное. Но они тащили его шаг за шагом, он яростно сопротивлялся, и вот из-за двери вылетел рой больших жирных мух, которые с жужжанием кинулись на него. Их становилось все больше и больше, они покрыли его лицо, заползали в глаза и в рот, когда он уже задыхался. Ужас достиг высшей точки, и Фрэнсис проснулся в поту, с бешено бьющимся сердцем. Он включил свет. В комнате было тихо, за окнами занималась заря, начинали петь птицы.
Несколько дней отпуска пролетели быстро. Фрэнсис сходил в деревню посмотреть на дом Бэртона и обнаружил симпатичное небольшое строение, его владелец был чрезвычайно мил и любезен. Однажды Бэртон отужинал с ними, и Сибил даже признала, что первое ее суждение о нем было поспешным. Бэртон был очень мил и с Дики, что повлияло на мнение Сибил, а мальчик его просто обожал. Нужно было уже подыскивать для него учителя, и Бэртон с готовностью согласился заняться его образованием, так что каждое утро Дики бежал по саду и через лес, мимо бассейна, к дому Бэртона. Он изрядно отстал в учебе из-за слабого здоровья, но теперь рвался учиться и хотел радовать наставника, так что дело пошло быстро.
Как раз тогда я и познакомился с Фрэнсисом, и за следующие несколько месяцев, проведенных в Лондоне, мы стали близкими друзьями. Он рассказал мне, что недавно унаследовал от своего дядюшки поместье в Уэддерберне, но тогда я еще не знал всю предысторию, которую только что изложил. Как-то в июле он сообщил мне, что собирается провести август там; его сестры, которая вела хозяйство, и ее сынишки не будет первую пару недель – они уехали на море. И он пригласил меня разделить его одиночество и отправиться туда с ним, заодно я рассчитывал спокойно там поработать. План показался мне замечательным, и мы выехали вместе на машине очень жарким августовским вечером; было похоже, что скоро начнется гроза. Он сказал мне, что к нам зайдет отужинать Оуэн Бэртон, служивший секретарем у его дядюшки.
Мы приехали где-то за час до ужина, и Фрэнсис отвел меня, на случай, если я захочу искупаться, к бассейну, расположенному среди деревьев позади лужайки. У него было много хлопот по дому, и я отправился один. Место было очаровательное, вода недвижная и очень прозрачная, в ней отражались небо и зеленые деревья. Я разделся и нырнул. Я плавал и нырял в прохладной воде, а потом вдруг увидел, что вдоль дальнего берега пруда идет человек, уже немолодой и необычайно полный. Он был в смокинге и черном галстуке, и я тут же решил, что это мистер Бэртон пришел из деревни отужинать с нами. Стало быть, времени прошло больше, чем я полагал, – и я поплыл к навесу, под которым оставил одежду. Выбравшись из воды, я огляделся. Никого.
Я удивился – пусть и не слишком сильно. Странно, что он так внезапно появился из леса и исчез столь же неожиданно, но это меня не особенно обеспокоило. Я поспешил домой, быстро переоделся и спустился, ожидая застать Фрэнсиса и его гостя в столовой. Но оказалось, что мне не стоило спешить: часы показывали, что до ужина оставалась еще четверть часа. Я предположил, что Фрэнсис и мистер Бэртон находятся наверху. Чтобы скоротать время, я взял книжку наугад и немного почитал, но в комнате было довольно темно. Я встал, чтобы включить свет, и увидел за французским окном, выходящим в сад, силуэт мужчины на фоне закатного неба. Он заглядывал в комнату.
Я ни на минуту не усомнился, что это тот самый человек, которого я видел во время купания, и при включенном свете, разглядев его лицо получше, окончательно в этом убедился. Очевидно, мистер Бэртон, обнаружив, что пришел слишком рано, прогуливался по саду, ожидая назначенного часа. Меня перспектива этой встречи что-то не радовала: я хорошенько к нему пригляделся и понял, что есть в нем нечто пугающее. Он точно человек? Он вообще земное создание? Затем он тихо удалился, и тут же во входную дверь постучали, и я услышал, как Фрэнсис спускается. Он сам подошел к дверям, поздоровался и появился в гостиной в сопровождении высокого стройного мужчины, которого представил мне.
Мы очень приятно провели вечер: Бэртон оказался разговорчивым и любезным и не раз упоминал своего друга и ученика Дики. Часов в одиннадцать он засобирался домой, и Фрэнсис предложил ему вернуться через сад, чтобы срезать дорогу. Гроза так и не разразилась, но уже совсем стемнело к тому моменту, как мы трое вышли на улицу и встали под тем самым французским окном. Бэртона вскоре поглотила темнота. Потом вспыхнула молния, и в этот миг я успел заметить, что посреди газона кто-то стоит и словно ждет его – тот, кого я уже дважды видел. Меня подмывало спросить, кто это такой, но вдруг я понял, что Фрэнсис его не видел, и промолчал, потому что теперь окончательно убедился: это вовсе не живой человек из плоти и крови. Несколько тяжелых дождевых капель упали на мощеную дорожку, и при входе в дом Фрэнсис крикнул: «Доброй ночи, Бэртон!» – и ему ответил радостный голос.
Вскоре мы отправились спать. Он провел меня в свою комнату, большую, обитую панелями, с вместительным платяным шкафом у кровати. Рядом висел написанный маслом поясной портрет.
– Завтра покажу тебе, что хранится в шкафу, – сказал Фрэнсис. – Прелюбопытные вещицы. А это портрет моего дяди.
Я уже видел это лицо в тот самый вечер.
Еще дня два или три я не встречал ужасного посетителя, но ни на миг не чувствовал себя спокойно, понимая, что он где-то рядом. Уж какой инстинкт мне это подсказывал, не представляю; возможно, просто страх увидеть его вновь породил это убеждение. Я подумывал сказать Фрэнсису, что мне нужно вернуться в Лондон, но не сделал этого из-за желания узнать больше, заставившего меня побороть леденящий ужас. Очень скоро я понял, что Фрэнсису так же не по себе, как и мне. Порой, когда мы сидели вдвоем по вечерам, он был странно напряжен – прерывался посреди фразы, словно его внимание привлек какой-то звук, или отрывался от игры в безик и секунду-другую пристально смотрел в угол комнаты или, даже чаще, на темный прямоугольник открытого французского окна. Интересно, думал я, а вдруг он видит что-то невидимое мне и, как и я сам, боится об этом сказать?