– Я ищу ферму мистера Ламли, – объяснил землемер. – Это ведь вроде бы его лес… – Тут он замолчал, потому что перед ним был не человек, а просто игра листвы и светотени. Он шагнул назад, чтобы вновь увидеть необычную иллюзию, но здесь, на опушке, листья сильно трепал ветер, и подобия фигуры из них больше не складывалось. Шелест листвы казался необычным. Солнце зашло за облако, и лес от этого преобразился. Но как же его мозг мог обмануться дважды? Удивительно, он ведь чуть ли не слышал ответные слова егеря – или то был скрип деревьев? – и видел, как тот указал хворостиной на ближайшее дерево с прикрепленной к нему доской. Слова продолжали звучать у него в голове, хотя не приходилось сомневаться, что он их выдумал: «Нет, это не его лес. Он наш». К тому же над потрепанной временем табличкой потрудился какой-то деревенский остроумец, и «Нарушители караются законом» превратилось в «Нарушители караются сурово».
Перечитывая с усмешкой эти слова и уже подумывая о том, как будет рассказывать о своем приключении жене и детям, пораженный клерк сказал себе: «Треклятый лес задумал меня выпихнуть. Но я пойду снова. В конце концов, там не больше акра. Если идти напрямик, я непременно выйду к полям на той стороне». Он вспомнил о своем положении в конторе. Надобно как-никак блюсти достоинство.
Облако рассеялось, и солнечные лучи проникли всюду, вплоть до самых неожиданных уголков. Он решительно двинулся вперед. В лесу его охватила растерянность: свет так резко сменился тенью, что зрению было трудно к этому приспособиться. Наконец, на его удачу, деревья снова немного расступились и из просеки открылся вид на поля и красный домик за ними. Тропу, однако, перегораживала еще одна калитка, через которую нужно было перелезть, потому что она не открывалась, и он неуклюже начал карабкаться, но тут ощутил нечто странное: калитка под его весом словно бы поехала в сторону, на деревья. Она скользила вместе с человеком, как движущиеся лестницы в универмаге «Харродс» или на станции Эрлс Корт. Это было ужасно. Чтобы избежать столкновения с деревьями, он отчаянным усилием попытался спрыгнуть, но запутался в зонте и перекладинах, ботинки накрепко застряли между первой и второй, он грохнулся на землю и остался лежать с дальней стороны, раскинув руки в траве и крапиве. Секунду-другую пробыв в позе распятого вниз головой, он принялся высвобождать ноги из ловушки, образованной зонтиком и перекладинами, и тут через чащу мимо него стремглав пробежал тот же человечек в темно-зеленом. Коротышка смеялся на ходу. Просеку, ведущую к калитке, он пересек в полусотне ярдов от клерка и на сей раз был не один. Его сопровождал спутник, во всем ему подобный. Клерк, успевший подняться на ноги, наблюдал, как они скрылись в тени чащобы. «Это не егери, это какие-то побродяги», – процедил он отчасти раздосадованно, отчасти злобно. Но сердце его бешено колотилось, и высказать все свои мысли до конца он не осмелился.
Он осмотрел калитку в поисках какого-нибудь скрытого механизма, потом поспешно продолжил путь, но тут заметил со страхом, что за просекой теперь не видно поля: она плавно поворачивала направо. Что, во имя всего святого, с ним происходит? На зрение больше нельзя полагаться. Внезапно солнце засияло вновь, разливаясь по подлеску лужами серебра, и одновременно зашумели кроны под мощным порывом ветра. Со всех сторон застучали по листьям капли, словно бы затопали бесчисленные ноги. Вся роща содрогнулась и наполнилась движением.
«Вот черт, дождь», – подумал клерк и стал искать зонтик, но обнаружил, что потерял его. Он повернул назад, к калитке: зонтик лежал по ту сторону. К его удивлению, в конце просеки виднелись поле и красный дом, подсвеченный закатными лучами. Ему стало смешно: без сомнения, в пылу борьбы с калиткой он не заметил, как развернулся и упал не перед ней, а за ней. Перелезть на сей раз удалось легко, и он пошел дальше. Серебряного кольца, как он заметил, на зонте больше не было. Конечно же, оно оторвалось случайно, зацепившись то ли за ногу, то ли за гвоздь, то ли еще за что-то. Совершенно обескураженный, клерк бросился бежать.
И пока он бежал, весь лес бежал вместе с ним, кружил, надвигался и отступал; деревья, как живые твари, меняли очертания; сворачивались и разворачивались листья; метались туда-сюда стволы; большие просветы в сплетении сучьев, едва открывшись, смыкались вновь, не дав в них заглянуть. Повсюду звучали шаги, смех и жалобные голоса; прямо за его спиной, как он знал, сходились толпы каких-то существ, множились, и вот уже вся просека ими кишела. Голоса и смех, конечно, нужно было отнести на счет завываний ветра; фигуры – на счет солнца и облаков, погружавших рощу попеременно в тень и ослепительное сияние. Но все это ему не нравилось, и он припустил во всю силу своих крепких ног. Он был всерьез напуган. Это не та история, какую можно поведать жене и детям. Он несся как ураган. Но мшистый дерн под ногами скрадывал стук шагов.
Затем, к его ужасу, на просеку начали наступать густые поросли трав и крапивы, она сужалась, пока через двадцать ярдов не оборвалась совсем, затерявшись меж деревьев. Что не удалось хитро устроенной калитке, того легко достигла извилистая вырубка: завлекла его в непроходимые лесные глубины.
Оставалось лишь одно: развернуться и очертя голову устремиться обратно, в толпу преследователей, что ступали по пятам, едва не толкая его в спину. А для такого вселяющего ужас шага пришлось набраться храбрости. Отчаянным прыжком поменяв направление, выставив вперед плечи, нагнув голову и руками заслонив лицо, он, как загнанное животное, на полной скорости ринулся назад, на сей раз навстречу ветру.
О боже! В обратном направлении просека смыкалась точно так же: следа тропинки нигде не было. Затравленно озираясь, он высматривал какой-нибудь просвет, путь для бегства – высматривал лихорадочно, перепуганный уже насмерть. Но листва по-прежнему образовывала стену, сучья преграждали проход; стволы стояли плотно, недвижно выдерживая напор ветра. И именно в этот миг солнце скрылось за большую черную тучу. Роща потемнела и смолкла, наблюдая за ним.
Внезапно наступивший мрак стал, вероятно, последней каплей, после которой он уподобился безумцу. Как бы то ни было, он, не дав себе собраться с мыслями, вновь бросился в чащобу. Ощущая себя в плотных, удушающих силках, он понимал, что должен любой ценой вырваться на открытое пространство, к благословенным полям и вольному воздуху. Поддавшись этому необдуманному порыву, он прямиком налетел на дуб, который будто намеренно преградил ему путь. Землемер видел, как дерево сместилось на добрый ярд, и, будучи человеком профессиональным, привычным к теодолиту и мерной цепи, обязан был знать, что последует. Он упал, из глаз посыпались искры, тысячи крохотных пальчиков принялись щипать его руки, шею и лодыжки. Несомненно, это были укусы крапивы. Так он стал думать впоследствии. А в тот момент происходящее казалось бесовскими проделками.
Но для еще одной поразительной иллюзии такого простого объяснения не нашлось. Ибо в то же мгновение лес вокруг, полнившийся шелестом листвы и смеющими голосами, мириадами шагов, прыжками и перебежками миниатюрных обитателей, поплыл перед глазами землемера; два человечка в темно-зеленом рывком подняли его… и, открыв глаза, он обнаружил, что лежит на лугу у перелаза, где и началось его невероятное приключение. Лес стоял на своем обычном месте и, залитый солнечным светом, смотрел прямо на него. В отдалении, как и прежде, виднелся красный дом. Над головой ухмылялась потрепанная временем табличка «Нарушители караются законом».
Измученный душой и телом, изрядно поколебленный в своем профессиональном достоинстве, клерк медленно поплелся через поле. Но по дороге, глянув еще раз на карточку с инструкциями, он с тоскливым удивлением обнаружил, что вычеркнутая фраза все же вполне поддается прочтению: «Если решите пойти через лес, который я хочу срубить, то сможете срезать путь». Однако было не совсем ясно, не прятались ли под кляксой после «решите» еще две буквы – «с» и «ь».
– Дело в том, что роща загораживает мне вид на Даунз, – объяснял ему позднее клиент, сверяясь с картой местности и указывая рукой в окно. – Я хочу, чтобы ее вырубили и вот тут проложили дорожку. – Его палец прочертил направление на карте. – Ее до сих пор называют Волшебным Лесом, и она куда старше, чем этот дом. Ну что ж, если вы готовы, мистер Томас, давайте пойдем и посмотрим на нее…
Коллекция гоблина
Перевод С. Антонова
Даттон принял приглашение по самой что ни на есть ничтожной причине: он не успел вовремя придумать благовидный предлог для отказа. Крупный, застенчивый, неуклюжий, он не обладал той непринужденностью, тем лоском и остроумием, которые так полезны на вечеринках в уик-энд. Кроме того, он терпеть не мог эти шикарные особняки – они его подавляли. Напыщенно-важные дворецкие действовали на него угнетающе. Он всегда покидал подобные сборища в воскресенье вечером – как только светские приличия позволяли ему улизнуть. На сей раз, прибыв на час раньше, чтобы успеть переодеться, Даттон отправился наверх в огромную комнату, так плотно набитую драгоценностями, что он почувствовал себя проходным экспонатом, выставленным в музейном коридоре. Он с покорно-печальным видом улыбнулся, когда слуга, который нес его багаж, начал возиться с замком. Впрочем, вместо замогильной речи, которую он с опаской ожидал услышать, склоненная фигура заговорила очень приятным человеческим голосом с безошибочно узнаваемым ирландским акцентом. Это определенно утешало.
– Здесь заперрто, сэрр, но, возможно, у вас есть ключ?
И они вдвоем согнулись над потертым чемоданом, напоминая парочку муравьев, сомкнувших свои антенны на дне какой-то громадной пещеры. Гигантская кровать с балдахином надменно взирала на них, буфеты красного дерева сохраняли строгий и удивленный вид, открытый камин распахнул свой зев, который мог бы в одиночку проглотить все мольберты Даттона – да что там, почти всю его маленькую студию. В такой обстановке гость счел человеческое присутствие рядом в лице слуги-ирландца чем-то вроде руки помощи, бесспорно ободряющей и отрадной.