– Привидение? И какое же привидение, Барни?
– Ох, черт меня возьми, если совру вашей милости. То был старый джентльмен высоченного росту, весь в белом, на плече лопата, а в руке большой фонарь. А только для чего ему все это добро, я не знаю, потому как глазища-то у него горели поярче всякого фонаря, не то что там луна или комета, которой и в помине не было. Старик и говорит мне: «Барни! – потому как он меня узнал. – Что это ты там делаешь с девицей, Барни?» Черт побери, тут у меня язык к глотке-то и присох. Мамзель Полин – та заголосила что-то по-французски и давай дёру; ну а я, понятное дело, поспешил за дамой и со стариком дальше тары-бары разводить не мог; побежал я, значит, со всех ног, а призрак вспыхнул и сгинул в пламени!
Оба джентльмена отнеслись к рассказу мистера Магуайра с нескрываемым недоверием; но Барни упорно стоял на своем и твердил одно и то же. Он предложил даже призвать в свидетельницы мадемуазель Полин, но Сифорт и Инголдсби наотрез отказались, поскольку ни одна из сторон не имела желания заниматься столь деликатным расследованием.
– Вот что я вам скажу, Сифорт, – произнес Инголдсби, после того как Магуайра отпустили с миром. – Тут какой-то подвох, и то, что привиделось Барни, – может статься, часть этого подвоха. Мошенник он или дурак – вам виднее. Как бы там ни было, я покараулю с вами нынче вечером, и поглядим, удастся ли мне поближе познакомиться со своим предком. А до той поры – никому ни слова!
Настал тот самый час в ночи, когда вершится колдовство,
Могил раскрылись пасти, извергая мертвецов[24].
Я бы с радостью расцветил свое повествование достойным ужасом и потому умоляю «благосклонного читателя» поверить, что, если все последующие события этой таинственной истории не будут изложены по порядку, читатель припишет их лишь постыдному влиянию современного упадка на здравые и достойные привычки наших предков. И верно, я могу ввести читателя в старинные покои с высокими потолками, где три стены из четырех покрыты панелями черного дуба, украшенными резьбой в виде плодов и цветов, – панелями, сделанными задолго до шедевров Глинлинга Гиббонса; четвертая же стена завешена прелюбопытными остатками древнего гобелена, на котором был изображен какой-то библейский сюжет, но какой именно – об этом ныне не скажет даже миссис Ботерби.
Мистер Симпкинсон, тщательнейшим образом изучив гобелен, утверждал, будто главная фигура на нем – это или Вирсавия, или пророк Даниил среди львов; в то время как Том Инголдсби отдавал предпочтение Огу, царю амореев. Однако все это были не более чем догадки, а предания о сюжете гобелена умалчивали. В дубовые покои вел высокий арочный проем, а арочный проем поменьше выводил из него; располагались они друг напротив друга, и каждая из дверей надежно запиралась изнутри на тяжелые засовы. Изголовье кровати также было сделано не вчера, а в ту легендарную эпоху, когда добротное ложе с балдахином почиталось достойным королей.
Сама постель, со всеми необходимыми принадлежностями – матрасами, тюфяками и прочим, относилась ко временам гораздо более поздним и выглядела неуместно комфортабельно; оконные створки с маленькими ромбовидными стеклами и железной окантовкой уступили место современным примитивным оконным рамам.
Однако это было далеко не все, что могло испортить интерьер комнаты, оставляя его привлекательным лишь для призраков столь экстравагантного вида, что, явись они, на них был бы елизаветинский камзол и к нему «невыразимые» из модной лавки на Бонд-стрит. Ибо у каминного экрана, до безобразия современного, утвердив ноги в зеленых сафьяновых туфлях на столь же безобразно современной каминной решетке, сидели два молодых джентльмена, облаченные в шлафроки из узорчатой ткани и черные шелковые носки, явно диссонируя своим обликом с плетеными стульями с высокими спинками, на которых устроились. Воплощенная мерзость, именуемая сигарой, смердела в левом углу рта у одного и в правом – у другого; удачное расположение способствовало тому, чтобы ядовитые табачные испарения поднимались через дымоход и сидящие не «коптили» друг друга, что непременно происходило бы, будь подход к табакокурению менее научным. Маленький раскладной стол стоял между ними, вмещая с каждой стороны по локтю сидящего и по стакану грога. Так в «уединенном задумчивом созерцании» коротали время два достойных джентльмена, когда «полночь языком своим железным двенадцать отсчитала»[25].
– Пробил час призраков! – сказал Инголдсби, извлекая из кармана жилета часы, похожие на золотую полукрону, и сверяясь с ними, – словно он подозревал, что башенные часы над конюшнями лгут.
– Тише! – воскликнул Чарльз. – Не послышались ли мне шаги?
Последовала пауза: раздались шаги – они звучали весьма отчетливо и вот поравнялись с дверью, замедлились, остановились и…
Том метнулся через комнату, распахнул дверь и увидел миссис Ботерби, которая шла в свою комнату на другом конце галереи, предварительно напоив одну из захворавших горничных джулепом по рецепту из «Домашнего лечебника» графини Кентской[26].
– Доброй ночи, сэр! – сказала миссис Ботерби.
– Подите к черту! – вскричал разочарованный охотник за привидениями.
Миновал и час, и другой – но привидения все не появлялись, и ничто не превращало ночь в кошмар; а когда башенные часы наконец пробили три, Инголдсби, у которого терпение и грог были на исходе, вскочил со стула и сказал:
– Все это адская чепуха, мой дорогой друг. Черт возьми, мы сегодня ночью не увидим ни одного привидения; их урочный час давно прошел. Я отправляюсь спать; а что касается ваших панталон, я застрахую их по крайней мере на следующие двадцать четыре часа и готов заплатить за них.
– Разумеется. О! Благодарю вас, конечно! – пробормотал Чарльз, пробуждаясь от задумчивости, которая успела уже перейти в крепкий сон.
– Спокойной ночи, мой мальчик! Крепко заприте за мной дверь и не обращайте внимания, кто бы сюда ни явился, хоть папа римский, хоть сам дьявол, хоть претендент[27].
Сифорт последовал совету друга и на следующее утро спустился к завтраку, облаченный так же, как и вчера. Чары были разрушены, демон побежден; светло-серые с красной полосой по швам панталоны все еще были in rerum natura[28] и украшали их законного владельца.
Том поздравил себя и своего напарника с результатом их ночного бдения; однако деревенская поговорка советует не хвалить коня на переправе, – Сифорту было еще далеко до берега.
На следующее утро стук в дверь застал Тома Инголдсби врасплох, когда он брился, и он порезался.
– Войдите, черт бы вас побрал! – сказал бедняга, прижимая большим пальцем ранку на лице. – Дверь открылась, и появился мистер Барни Магуайр.
– Ну, Барни, что стряслось? – спросил страдалец, переняв говор своего посетителя.
– Хозяин, сэр…
– Ну, что ему понадобилось?
– Он, ваша милость, просит одолжить ему панталоны.
– Как, неужели ты хочешь сказать, – силы небесные, это прямо великолепно! – вскричал Том, разразившись приступом неудержимого смеха. – Ну, Барни, ты же не хочешь сказать, что призрак снова завладел ими!
Мистер Магуайр не ответил на насмешку молодого сквайра; лицо его хранило самое серьезное выражение.
– Ей-ей, они исчезли, пропали, истинно так! Уж разве я сам не искал на кровати, и под кроватью, и в кровати, если уж на то пошло, и черт меня побери, если там нашлось хоть полштанины. Я совсем разумение утратил!
– А теперь вот что, мистер Барни, – сказал Том, неосторожно отняв большой палец от подбородка и позволив струйке крови «окрасить в красный цвет»[29] мыльную пену на его шее, – может, с твоим хозяином эти трюки и пройдут, но меня не обмануть, сэр. Ну-ка, живо признавайся, что ты сделал с одеждой?
Столь резкий переход от «бойкости к строгости» со всей определенностью застал Магуайра врасплох, и на мгновение он, казалось, был настолько смущен, насколько вообще посильно смутить ирландского слугу.
– Я? По мнению вашей милости, я и есть этот самый призрак? – после минутной паузы ответствовал Магуайр с легким оттенком негодования в голосе. – Неужто я стащу хозяйское добро? Да и что бы я стал с ним делать?
– Уж это тебе лучше знать; какова цель, я гадать не берусь и думаю, что ты не «стащить» панталоны собираешься, как ты это назвал; я твердо убежден, что ты заинтересован в их исчезновении. Чертова рана! Дай же мне полотенце, Барни.
Магуайр повиновался.
– Могу поклясться, ваша милость, – торжественно сказал он, – ничегошеньки я не знаю о тех панталонах; а уж после того, что увидал…
– Что увидал! Так что же именно ты увидал? Барни, я не желаю вдаваться в подробности твоих амурных дел; но не надейся, что тебе удастся меня провести невинно округленными глазами да побасенками про призрака с огненным взором!
– Да я видал призрака собственными глазами, как вижу сейчас вашу милость, не сойти мне с этого места! И как же мне было его не видать, когда мамзель Полин тоже его видала и…
– Хватит с меня этого вздора, вон отсюда, сэр!
– Но как же хозяин? – взмолился Барни. – Как же он без панталон-то? Еще схватит простуду да расхворается…
– На, забирай, негодяй! – воскликнул Инголдсби и швырнул бриджи слуге или, скорее, в слугу. – Но не следует думать, сэр, будто подобные проделки и впредь останутся безнаказанными; и не следует забывать, что существует такая вещь, как ступальная мельница, и что отец мой – окружной мировой судья!
Глаза Барни вспыхнули огнем, он расправил плечи и хотел было что-то сказать; но, не без усилия овладев собой, схватил панталоны и вышел из комнаты, невозмутимый, как квакер.
– Инголдсби, – сказал Чарльз Сифорт после завтрака, – это уже не шутки; сегодня последний день моего пребывания здесь; ибо, несмотря на удерживающие меня узы, приличия обязывают посетить отчий дом после столь долгого отсутствия. Я немедленно объяснюсь с вашим отцом о предмете, столь близкому моему сердцу, и отбуду, пока у меня еще осталась смена одежды. От его ответа будет зависеть мое возвращение! А пока скажите мне откровенно, – я спрашиваю это со всей серьезностью и как друг, – не стал ли я жертвой вашей хорошо известной склонности к мистификациям? Разве вы не причастны к…