– Некоторые ощущают себя потерянными в этой комнате, – призналась она. – Надеюсь, вы нашли там все, что вам нужно.
Услышав слова «потерянные» и «нашли», Даттон испытал сильное искушение рассказать ей про ирландского паренька, чей гоблин последовал за хозяином за море и «заимствует яркие красивые вещицы для своей коллекции». Однако он сдержал слово и ничего не сказал. Во-первых, хозяйка только подивилась бы услышанному, а во-вторых, он изрядно устал и не имел желания затевать беседу. Даттон мысленно усмехнулся. Неказистые костяные булавки, вороватый гоблин и просторная спальня, где некогда почивали члены королевской семьи, – вот и все, что это громадный особняк мог предоставить ему для отдыха и развлечения. На следующий день, в перерывах между теннисом и ланчами, «заимствование» продолжилось: вещицы, в которых он остро нуждался, исчезали в самый неподходящий момент, а позже как ни в чем не бывало появлялись снова. Верным средством их возвращения (неизменно на то же место, где Даттон видел их в последний раз) было игнорирование факта пропажи. Тогда потерянный предмет неожиданно сам собой попадался на глаза, проказливо поставленный стоймя и готовый вот-вот упасть на ковер, – и всегда имел при этом притворно невинный, а на деле насмешливо-ехидный вид, яснее ясного говоривший, что это – проделки гоблина. Булавка для воротничка была его любимицей; затем шли ножницы и серебряная точилка для карандашей.
В воскресенье вечером поезда и автомобили как будто сговорились удержать Даттона в особняке, однако он принял меры к тому, чтобы уехать в понедельник прежде других гостей, и отправился в спальню пораньше. Он хотел понаблюдать. Его охватило веселое чувство, что между ним и маленьким заемщиком установилось что-то вроде дружеских отношений. Возможно, ему даже удастся увидеть, как та или иная вещь исчезает, – так сказать, застать ее врасплох! Разложив блестящие безделушки в ряд на стеклянной крышке туалетного столика возле кровати, Даттон принялся читать, а меж тем исподтишка следил за этой щедрой и соблазнительной приманкой. Однако ничего не происходило.
«Это так не сработает, – внезапно дошло до него. – Вот я недотепа!»
И он погасил свет. Его одолевала дремота… На следующий день он, конечно же, сказал себе, что все, случившееся потом, было сном, и только.
Ночь выдалась очень тихая, сквозь оконный переплет в комнату робко заглядывала летняя луна. Снаружи слегка шелестела на ветру листва. С полей доносился крик козодоя, а за ними, в роще, ему отзывалась из своего потаенного гнезда пушистая сова. Интерьер был окутан темнотой, но косой лунный луч опустился на туалетный столик и прельстительно сиял на серебряных вещицах. «Похоже на удочку с приманкой, поставленную на ночь», – такова была последняя внятная мысль Даттона, которую он запомнил; смех, которым она сопровождалась, вдруг резко оборвался, и каждый его нерв напрягся в тревожном ожидании.
Из огромного открытого камина, разинувшего свой зев в темном конце комнаты, донесся тихий звук, тонкий, как перышко. Слабое, неуверенное, едва ощутимое волнение всколыхнуло воздух. Причудливый нежный трепет возмутил спокойствие ночи, и в полусонном мозгу человека, который лежал на большой кровати с балдахином, это породило картину, представшую словно бы вдалеке и выдержанную в черных и серебристых тонах: крошечный странствующий рыцарь пересекает границы сказочной страны, лелея озорной умысел в маленьком, неистово бьющемся сердце. Прыгая по широкому, толстому ковру, он пробирался к кровати, к туалетному столику, намереваясь заняться лихим грабежом. Даттон лежал неподвижно, как камень, наблюдая и вслушиваясь. Пульсация крови в ушах немного приглушала звук, но не затмевала его вовсе. Пожалуй, он был легче, чем взмах мышиного хвостика или подергивание кошачьих усов, – более настороженный, более продуманный, более неприметный и едва ли не вдвое более искусный. И все же тяжело дышавший человек в постели хорошо его расслышал. Звук становился все ближе и ближе – такой изящный и эфемерный звук смелого набега миниатюрного авантюриста из другого мира. Он стремительно пронесся мимо кровати, с чуть уловимым порханием – очаровательным, почти музыкальным – взвился в воздух перед самым носом у Даттона и вступил в озерцо лунного света на туалетном столике. Затем что-то заслонило его; видение стало нечетким, и наблюдатель упустил нужный момент: смешение лунного сияния с отражениями в зеркале, в стеклянной столешнице и в блестящих безделушках сделало картинку расплывчатой. Даттону понадобилась секунда-другая, чтобы вновь сфокусировать зрение. Раздалось негромкое дребезжание и такой же негромкий щелчок. Гость увидел, что точилка для карандашей балансирует на самом краю столика: как раз в этот момент она исчезала.
Не соверши Даттон глупый промах, он мог бы увидеть больше. Похоже, он просто не смог сдержаться. Он соскочил с кровати, и в тот же миг серебряная вещица упала на ковер. Разумеется – ведь от его слоновьего прыжка сотрясся весь столик. Но так или иначе, ему не хватило проворства. Он увидел, как отражение тонкой крошечной ручки скрывается в зеркальных глубинах стеклянной столешницы, с быстротой молнии уходя все глубже и глубже. Он думает, что видел именно это, хотя и признает, что свет был странно обманчивым в момент его стремительного и неуклюжего рывка.
В любом случае одно обстоятельство было неоспоримым: точилка для карандашей бесследно исчезла. Даттон зажег свет и потратил добрую четверть часа на поиски, после чего в отчаянии сдался и вернулся в постель. Утром он возобновил их. Но, заспавшись дольше, чем следовало, он уже не располагал временем, чтобы обшарить комнату вдоль и поперек: когда утомительные потуги гостя были в самом разгаре, явился паренек-ирландец, чтобы доставить его чемодан к поезду.
– Что-то потерряли, сэрр? – с серьезным видом спросил он.
– Нет, все в порядке, – ответил Даттон, ползая на коленях. – Можете забрать чемодан – и пальто.
В тот же день, вернувшись в город, он купил другую точилку и повесил ее на цепочку.
Уилла Кэсер
Происшествие на станции Гровер
Перевод Н. Роговской
Историю эту я услышал, сидя на задней тормозной площадке грузового поезда, пока он тащился от станции Гровер до Шайенна[85] по бурой, выжженной солнцем пустыне. А поведал мне ее мой однокашник по Принстону, Тихоня Роджерс, который теперь работал кассиром в Шайенне, в конторе железнодорожной компании. Вообще-то, он родом из Олбани[86], но, когда его отец потерял свой бизнес, дядя нашел Тихоне место на одной из западных железных дорог. С Принстоном ему пришлось распрощаться, и он напрочь исчез из нашего мирка. Вновь я увидел его только благодаря тому, что университет командировал меня на Запад с геологической экспедицией, которая отправилась на поиски окаменелостей в окрестностях Стерлинга, штат Колорадо. Роджерс приехал в Стерлинг провести со мной воскресенье, а я вызвался проводить его назад до Шайенна.
Когда после короткой остановки на станции Гровер поезд вновь тронулся, мы сидели и мирно курили, глядя, как появившийся на небе бледно-желтый диск луны заливает голые серые равнины нежным лимонным светом. Мелькали телеграфные столбы, расчерчивая небо точно нотную тетрадь, и звезды между линейками проводов казались нотами безумной симфонии. Тихая ночь, безлюдье пустынных равнин – все настраивало на таинственный лад. Так вот, мы только что отъехали от станции Гровер, а гроверского станционного смотрителя убили минувшей зимой, и с тех пор на линии только и разговоров было что об этом убийстве – каждый строил догадки и высказывал предположения. Роджерс был лучшим другом убитого смотрителя, и считалось, что он знает об этом происшествии больше, чем кто-либо, но если он и знал, то помалкивал, мы ведь недаром прозвали его Тихоней – из него вечно слова не вытянешь. И даже многоопытный репортер нью-йоркской газеты, проехав полконтинента с единственной целью – выудить у Роджерса какие-то подробности, в конце концов понял, что зря тратит время. Но мы-то с Роджерсом не чужие друг другу – вместе сидели на студенческой скамье; а с тех пор, как я начал копаться в известковых породах вблизи Стерлинга, у нас как-то само собой вошло в привычку разговаривать по душам: всегда приятно встретить знакомое лицо в чужом краю. Поэтому когда красный гроверский станционный домишко растаял вдали, я взял да и спросил напрямик, что известно ему об убийстве Лоренса О’Тула. Прежде чем ответить, Роджерс глубоко затянулся из своей вересковой трубки с черным мундштуком.
«Ну ладно. Расскажу тебе, как было дело, вопрос только в том, поверишь ли ты, а если да, сумеешь ли удержаться и не доложить об этом в Общество психических исследований[87]. До сих пор мой рассказ слышал один-единственный человек, наш начальник участка – солидный джентльмен, в годах… Так он под конец спросил меня, не пью ли я, часом, и посоветовал мне держать рот на замке, заметив, что буйное воображение – большая помеха в работе железнодорожного служащего. История и вправду жуткая, а мы ведь не любим напоминаний о том, что известные нам философские системы не могут всего объяснить ни про земную, ни про загробную жизнь. Но я, пожалуй, не против поведать эту историю человеку, который взглянул бы на нее беспристрастно и помог мне раз и навсегда списать ее в разряд обычных происшествий, где ей и полагается быть. Мне самому стало бы спокойнее, да и просто интересно узнать мнение человека с научным складом ума. Но лучше я начну с самого начала, с танцев, которые послужили прологом трагедии, точь-в-точь как в какой-нибудь пьесе. Я и раньше замечал, что Судьба не лишена художественного чутья и часто прибегает к испытанному приему контраста, чтобы сделать спектакль интереснее для нас.
Было утро тридцать первого декабря, вечером должен был состояться бал в честь вступления в должность нового губернатора, и я пораньше пришел на службу, зная, что впереди у меня трудный день, а я ведь тоже собирался на бал и хотел к шести свернуть работу. Не успел я отпереть дверь, как услышал, что по радиотелеграфу кто-то вызывает Шайенн, и кинулся к аппарату. Оказалось, это Лоренс О’Тул из Гровера: он сообщил, что приедет дополнительным поездом, прибывающим в Шайенн в девять вечера, и попросил меня зайти к мисс Мастерсон и передать ей приглашение пойти с ним на бал. Еще накануне он не был уверен, что сумеет вырваться: последний поезд на Шайенн, согласно расписанию, отходит из Гровера в 5:45 пополудни, но в 7:30 через Гровер проходит состав в противоположном, восточном, направлении, и диспетчер отказывался отпустить его раньше этого часа: вдруг поступят какие-то срочные распоряжения насчет этого семичасового, поди знай наперед. Поэтому Ларри не мог заранее сговориться с мисс Мастерсон – боялся ее подвести, пока не получил сообщение о дополнительном поезде.