по отдельности; надеюсь, ланч придется вам по вкусу. Куда вы намерены отправиться, сэр?
И вновь цель моей прогулки вызвала интерес у достойной дамы, но на этот раз я решил, что не позволю ей так легко отделаться.
– Зачем вы спрашиваете, миссис Хьюз? – осведомился я.
– Это все Томми, сэр, это все Томми, – с заминкой ответила она. – Похоже, мальцу по нраву следить за вами, сэр, и он вечно выпытывает у меня, куда вы направляетесь, сэр.
Говоря это, добрая женщина отступала все ближе и ближе к двери и последние слова произнесла, когда дверь закрылась, разделив нас, так что я остался недоуменно взирать на дверь, совершенно не в состоянии уяснить, чем вызвано нынешнее беспокойство Томми насчет моих передвижений, ведь до сих пор малец даже не замечал моего существования.
Впрочем, любопытствующие остались ни с чем – никто, кроме меня, не ведал, куда я направлялся, а если бы я изменил намерения, никто бы об этом не узнал, потому что не их это дело.
Несколько мгновений я колебался, стоит ли нагружать себя художественными принадлежностями, и наконец меня посетила счастливая мысль: взять с собой мой «Кодак», заряженный новой высокочувствительной пленкой, и, если мне что-нибудь приглянется, сделать снимки, а потом при желании в тиши мастерской перенести отснятое на бумагу или холст. Поэтому с фотоаппаратом на плече и ланчем в кармане я отправился в путь, готовясь провести еще один счастливый спокойный день в Безмолвном Лесу. Но едва я сделал первые шаги, как задумался, так ли уж приятно будет мне исполнить свою клятву и обрушить месть на Того, Ту или То, чей насмешливый голос преследовал меня вчера. Однако я твердо решил отыскать, где прячется мой насмешливый друг, и разделаться с тем, кто посягнул на мое прибежище. Прежде всего, я не стал входить в лес по привычной тропинке, но решил обследовать его дальний конец, еще не знакомый мне, куда я часто подумывал добраться, но до сих пор ленился; мне было достаточно оказаться среди тишины и тепла, да там и остаться, предаваясь отдыху, сну или чтению; но сегодня я чувствовал себя энергичным, собранным, готовым ко всему, и вместо того, чтобы направиться к лесу по нижней тропинке вдоль реки, я пустился вверх по склону, пересекая поля и перелезая через труднопреодолимые изгороди, плотно обмотанные колючей проволокой, словно они должны были предотвратить вражеское вторжение, а не удерживать в своих границах двух-трех коров. Действуя по своему плану, я оказался на возвышенности, с которой лес выглядел темным треугольником, длиной этак в полмили, едва ли больше; с того места, откуда я на него смотрел, он казался небольшим пятном густо растущих деревьев в окружении колосящихся полей или еще не вывезенных стогов. Тут и там на полях трудились крестьяне и крестьянки; до меня доносился звук работавшей где-то жатки, а вдалеке отчетливо раздавались голоса играющих детей.
Сияло солнце, ветер не колыхал ни листа, ни травинки, но, несмотря на всю эту красоту и великолепие, меня влекла к себе темная чаща внизу. Я видел, как колеблются сосновые ветви, словно руки, призывая меня прийти и отдохнуть в их тени. Я знал, что мне делать, знал, чего я хочу, но медлил, упиваясь красотой полей и солнца, и неторопливо спускался по склону, пока не очутился у опушки, ровно в противоположном конце от того места, где обычно входил.
Еще одна изгородь, густо поросшая терновником и мелким кустарником, – и я в моем любимом лесу. Эта его сторона оказалась не столь темной, как противоположная, но почему-то она производила более угрюмое, более безрадостное впечатление – возможно, из-за того, что сюда добиралось еще меньше людей; так или иначе, я оказался здесь, и пришло время приняться за поиски. Сначала я, стараясь двигаться как можно тише, немного прошелся вдоль опушки, но ничего интересного не обнаружил, поэтому направился под сень сосен и почти сразу вновь ощутил разлитое в воздухе душистое тепло.
– Прекрасно, – пробормотал я. – Как спокойно, как тихо, но отдыхать еще нельзя, для начала нужно осмотреться.
И тут мне в глаза бросилось что-то похожее на дом. «Хорошенькое местечко для жилища», – подумал я, рассудив, что если здесь кто-нибудь обитает, то мой насмешливый друг обнаружен; улыбаясь собственной удачливости, я двинулся к дому – вернее, к тому, что я принял за дом, ибо – увы! – когда я его достиг, передо мной предстали развалины. Два угла и одна боковая стена почти не пострадали, а остальное, за исключением одной печной трубы, представляло собой кучу грубых серых камней. Судя по всему, дом стоял заброшенным много лет, поскольку упавшие камни поросли мхом, а сквозь трещины тут и там пробивался папоротник; наверное, когда-то здесь было уютное укромное жилище, но теперь оно пришло в крайнее запустение.
Положив на землю фотоаппарат и ланч, я, прежде чем сесть, обошел вокруг этих уединенных развалин, чтобы осмотреть их поближе. Не обнаружилось никаких признаков, которые позволили бы определить, сколько комнат было в этом доме, – хотя едва ли больше трех-четырех. Когда я вошел в границы развалин, передо мной оказалось то, что прежде, судя по всему, было камином, а сбоку, на два ярда выступая над землей, виднелись пять каменных ступеней; очевидно, раньше здесь находилась каменная лестница, ведущая в верхнюю комнату (или комнаты), хотя никаких следов второго этажа не осталось. Я не мог представить, чтобы каменное здание настолько разрушилось само по себе; создавалось впечатление, что из него нарочно выламывали камень за камнем, иначе оно не могло прийти в такое плачевное состояние.
Больше здесь осматривать было нечего, поэтому я вернулся туда, где оставил свои вещи, но при виде фотоаппарата вспомнил, что могу хотя бы заснять столь живописные руины, не беря на себя труд их зарисовывать. Мне показалось, что будет интересно сфотографировать пять причудливых каменных ступеней и разрушенные стены, поэтому я быстро навел фокус и сделал снимок с небольшого расстояния, захватив в кадр еще и толстую сосну. Она выглядела весьма необычно, как будто в свое время от нее отломали по меньшей мере половину. Затем я подошел ближе, чтобы отдельно снять ступени. На них падала тень от стены, поэтому пришлось выставить более долгую выдержку, хотя мне было жаль, что не получается сделать снимок с желаемого ракурса. У меня осталась последняя пленка; и я решил дождаться, когда солнце осветит развалины с другой стороны, и сделать снимки еще и там. А пока хватит, я заслужил перекус и отдых.
Почему-то мое мшистое ложе оказалось не таким удобным, как мне хотелось, – сам не понимаю почему, ведь с виду оно не оставляло желать ничего лучшего; спиной я прислонился к сосновому стволу, а мое лицо было обращено к дремучим лесным дебрям. Меня не тревожил ни ветер, ни какой-либо звук, кругом было тихо, спокойно, мирно, и все же…
Вновь и вновь я ловил себя на том, что невольно оглядываюсь через плечо на груду серых камней позади меня. Я не хотел смотреть на нее, я и так достаточно на нее нагляделся, однако я все равно упорно оборачивался, и мое воображение разыгралось, поскольку я мог поклясться, что рядом с тем местом, где когда-то находился дверной проем, промелькнула человеческая тень. Я был уверен, что, когда осматривал развалины, не упустил из виду ни одного уголка, а теперь оказалось, что там кто-то прячется. Значит, надо проверить еще раз. Для этого я прошелся вокруг развалин, заглядывая под каждый куст, но никаких признаков жизни не обнаружил, поэтому вернулся на свое ложе, чтобы продолжить отдых.
Я разжег трубку, но не успел выкурить ее до конца, как задремал, а потом резко проснулся, подскочив на месте, в полной, несомненной уверенности, которая осталась со мной и впоследствии, что кто-то положил руку мне на лицо. Я попытался вообразить, будто у меня по лицу проползло насекомое, будто меня задел упавший лист, даже попробовал воспроизвести это ощущение, закрыв глаза и уронив лист себе на щеку, – бесполезно; сколько усилий я ни прикладывал, но не мог себя переубедить, что это было не прикосновение руки.
Призраки! Я в них не верил, а россказни о подобных явлениях всегда считал следствием чересчур плотного ужина или слишком живого воображения, поэтому и на сей раз был склонен смеяться над мыслями, от которых так упорно стремился отделаться. Я попытался насвистывать, но если вы пробовали насвистывать с опущенными уголками губ, то догадаетесь, что это начинание потерпело крах. Я попытался напевать, но мой голос дрожал и получалось что-то заупокойное; я встал на ноги, начал притопывать, бить тростью по мягкой, ни в чем не повинной почве, делал все, что, как я думал, могло отогнать жуткое чувство, которое все сильнее овладевало мной, пытался подавить в себе тягу оглянуться, – бесполезно; я хотел было уступить этому побуждению, но взял себя в руки и рассудил, что хватит с меня этих развалин, пусть и впредь пребывают в своем уединении, а я сделаю еще один снимок и направлюсь дальше, сквозь мои любимые тенистые дебри, и выйду с противоположной стороны, которую знал как нельзя лучше. И все же один-единственный раз я посмотрел на изгородь, в ту сторону, откуда пришел, взглянул почти украдкой, словно в глубине души мне хотелось вернуться той же тропинкой, но то был лишь миг, ибо я знал, что мой путь пролегает через Безмолвный Лес.
Я взял фотоаппарат, сделал последний снимок, остановив выбор на противоположной стороне развалин, теперь освещенной солнцем, и экспонировал пленку. Щелкнул затвор, и солнце скрылось, будто на него внезапно наплыло плотное облако, а камера в моих руках дрогнула, словно ее толкнули, – мои руки были тверды, я уверен, однако я чуть не выронил свою драгоценную игрушку!
Наверное, кто-то кинул камень, решил я, но не отважился вызнавать, кто это был и где скрывался; довольно мне, что я сделал снимки, пора двигаться дальше через лес, а там и домой, пить чай.
Я прошел уже половину пути, развалины давно скрылись из виду, и тут я вспомнил о ветчине и хлебе, которые совсем вылетели у меня из головы. Надо бы их съесть, подумал я, и мне снова станет веселее; я уже добрался до моего излюбленного места, где царил теплый сумрак, устроил себе уютное сиденье и принялся за несколько запоздалый ланч. Закончив, я собирался, по обыкновению, сжечь бумагу, в которую он был обернут, как вдруг ее унесло внезапным порывом ветра.