– Ветер! – воскликнул я. – Здесь! Быть не может!
При этих словах рядом со мной снова повеял ветерок, взметнув сухую сосновую хвою и рассыпав ее у моих ног. «Вот уж поистине примечательный случай», – пробормотал я про себя, ведь я бессчетное число раз был в этом лесу и до вчерашнего и нынешнего дня не чувствовал ни малейшего дуновения. Мне стоит поторопиться, может пойти дождь, хотя здесь я особо не вымокну, но двигаться все равно надо. Когда я встал, на меня вновь и вновь веяло холодным воздухом, а потом вдруг наступила тишина и все вокруг словно потемнело, над головой у меня слышался легкий шелест ветра, становилось холодно и зябко.
Я торопливо двинулся вперед, но тут же понял, что среди наступившей тьмы сбился с дороги. Я углублялся в дебри все дальше и дальше, мрак становился все гуще и гуще, ветер делался все холоднее и холоднее, то крепчая, то с жалобным стоном ослабевая вновь. Я храбро шел вперед, лихорадочно высматривая знакомое дерево или камень.
Ветер, обжигающе холодный, хлестал меня, сбивал с ног, будто я был не сильный взрослый мужчина, а слабый хилый ребенок.
Внезапно я остановился, решив определиться, где нахожусь, решив, что не стану покорствовать обстоятельствам. Я поднял голову, от леденящего ветра из глаз у меня хлынули слезы.
Мрак, черный мрак встречал меня со всех сторон. Сосны, когда-то знакомые, теперь казались вдвое выше – суровые, угрюмые и черные; нигде не было ни просвета.
– Боже мой, я вконец заблудился, – промолвил я вслух.
– Вконец заблудился, – повторил голос где-то вдалеке, а следом за этими словами раздался пронзительный хохот, от которого моя кровь похолодела и сердце замерло.
Героическим усилием заставив свой голос звучать ровно, я воскликнул:
– Кто вы? Помогите мне!
– Помогите мне! – прозвучал голос, и я содрогнулся, когда до меня донесся визгливый смех.
– Вы так и не покажетесь? – выкрикнул я.
– Покажетесь! – эхом отозвался голос, и, когда следом вновь раздался смех, мне почудилось, что смеются несколько человек – я слышал хриплый, грубый мужской гогот, пронзительное женское хихиканье и даже, я был уверен, детский смех.
Я устремился дальше, дальше – глотая воздух, шепча молитвы, надеясь вырваться отсюда, сбившись с пути, но вслепую пытаясь добраться до какой-нибудь спасительной гавани. Яростный порыв ветра внезапно подтолкнул меня вперед, и под ногами у меня вдруг оказалась трава. Со вздохом облегчения я поднял взгляд, думая, что это трава возле опушки леса, но застыл от ужаса и изумления, ибо я оказался на лесной прогалине, а передо мной возник тот самый разрушенный дом.
Я сказал «разрушенный дом», но он уже не был разрушенным! Моему изумленному взору он предстал в полной сохранности: приоткрытая дверь, в каждой стене по окну, сквозь которые мерцал слабый свет; два окна в верхнем этаже, и из одного смотрело бледное печальное лицо – а под одинокой сосной стоял человек с суровым зловещим лицом; одной рукой он держал за волосы рыдающего ребенка, а в другой – боже, какой ужас! – длинный острый нож, который поблескивал в тусклом свете, падавшем из окна.
Я не лишился чувств, не упал, ибо словно прирос к земле, словно окаменел. Ветер совсем стих; и, если бы оцепеневшим рассудком я не сознавал, что прежде видел здесь запустение и развалины, я подумал бы, что передо мной жилище какого-то работяги и в нем обитают человеческие существа. Но я сознавал, что это не так. В изумлении и ужасе я смотрел во все глаза. Втихомолку выругавшись, человек направился к двери, волоча за собой ребенка; когда он достиг двери, ветер удвоил ярость и завыл, засвистел, словно выпустив на свободу всю злобу. Я рухнул на колени, не в силах даже молиться; закрыв лицо ладонями, я ждал чего-то ужасного, не сомневаясь, что оно произойдет.
И оно произошло. Из верхнего окна раздался вопль, дикий вопль, исполненный неизбывного ужаса, а следом – пронзительный, страшный детский крик! Я в смятении приподнялся на одно колено и увидел, как тот человек, шатаясь, ввалился в дверь, где его ждали еще несколько человек, до этого скрытых от меня. Когда он вошел, одна женщина заговорила с ним, а потом засмеялась. Боже! Каким несказанно ужасным был этот смех! Один за другим эти люди заговаривали с вошедшим, и каждый, отходя в сторону, смеялся или фыркал, даже два маленьких мальчика, которые там были, визгливо захихикали. Я не могу этого описать, скажу только, что мне показалось, будто я слышу бесов из преисподней, столь гадкими, злобными, демоническими были эти жуткие звуки. Стоя на одном колене, не в силах шевельнуться, я отчаянно пытался овладеть собой и искал объяснение происходящему, но в глубине души понимал, что объяснить это невозможно. Я шепнул про себя: «Это смех реальный, человеческий, пусть и омерзительный», но я знал, что он не реальный и не человеческий. Всегда, до моего смертного дня будет отдаваться в моих ушах этот смех, издать который не могло никакое человеческое существо.
Внезапно ветер прекратился, в воздухе воцарилась тишина, смех умолк. Могу ли я, смею ли я шевельнуться, встать на ноги, отважусь ли посмотреть? Но не успел я об этом подумать, как ветер вновь задул с удвоенной яростью, налетел на меня, заставив согнуться еще ниже. Раздался жуткий треск, эхом раскатившийся по лесу. Ветер, словно исполинской рукой, повалил сосну, стоявшую с другой стороны от дома. Она рухнула с такой чудовищной силой, что часть строения, на которую она упала, развалилась, точно карточный домик! Покончить с остальным казалось не более чем детской забавой; ветер с пронзительным свистом влетел под крышу, которая и так уже едва держалась, и сорвал ее, чуть не обрушив и остатки стен, а сквозь его оглушительный вой доносились раскаты мерзкого хохота! Потом они понемногу начали стихать, и ветер тоже ослабевал, его судорожные порывы сменились рыдающими всхлипами, и наконец по лесу пронесся глухой протяжный вой, растворившийся в тишине, долгой тишине.
Только тогда я пошевелился, поднял голову, огляделся, прислушался. Тишину не нарушало ничто, ни единый звук; развалины выглядели такими же, какими я увидел их впервые, – обветренная груда серых камней, что-то похожее на камин, пять каменных ступеней, и ничего более. Я осмелился подойти поближе, пытаясь убедить себя, что жуткая сцена мне пригрезилась. Наверное, я увидел все это во сне, ведь, когда поднялся ветер, было темно, совсем темно, а раз так, то при каком свете я мог стать свидетелем все этого ужаса, ведь был же там какой-то свет? Кто были эти люди, которых я видел, откуда доносился этот жуткий смех? Я весь дрожал, меня трясло, я чувствовал себя совершенно больным, а до такого состояния никакое сновидение не доведет. Что же тогда это было?
Выходцы с того света? Но ради чего они сюда явились, ведь и они сами, и то, что они творили, было злом? Я резко развернулся, с одной только мыслью – покинуть этот лес и вернуться домой. Я взглянул на часы, которые на сей раз предусмотрительно завел, поэтому в их точности не сомневался, – еще только пять. Наверное, я сошел с ума, ведь я блуждал много часов в ночной тьме; как может быть еще только пять? Как я предположил впоследствии, размышляя о случившемся, именно осознание, что, вопреки моим ожиданиям, было еще только пять часов, а не гораздо больше, придало мне смелости еще на несколько минут задержаться возле развалин и приглядеться, чтобы получше запечатлеть их в памяти. Я встал примерно в трех ярдах от разрушенного дверного проема и произнес вслух:
– Это убийство!
И сквозь лесную чащу донесся насмешливый ответ:
– Убийство!
– О боже! – выдохнул я. – Опять они, эти бесы из преисподней!
– Из преисподней! – послышалось в ответ, а следом раздался мерзкий многоголосый смех.
Я развернулся и пустился бежать, зажимая уши руками. Помню, как я споткнулся обо что-то, упал – и падение показалось мне бесконечным, а потом все сменила пустота, и только через три недели, открыв глаза, я обнаружил, что лежу в своей уютной комнатке на ферме, а у кровати, с невозмутимым видом занимаясь вязанием, сидит миссис Мерри.
– Мерри! – прошептал я – и испугался слабости собственного голоса.
– Да, сэр, это я, – ответила милая старушка, – и явилась сюда как раз вовремя; но, с вашего позволения, сэр, мы не будем разговаривать, вам пора принять лекарства и поспать.
Я с радостью повиновался, не задавая никаких вопросов, и еще много недель подчинялся мягким, но властным распоряжениям миссис Мерри. Я был слишком слаб, чтобы возражать, хотя мне этого и не очень хотелось; только почти полтора месяца спустя мне позволили задавать какие-то вопросы и вообще делать что-либо самостоятельно. Наконец настал день, когда мне разрешили сесть в кресле у окна, откуда открывался вид, изобразить который можно только красками, – любые слова будут бессильны. Долгое время я молча смотрел, а потом сказал:
– Теперь я чувствую себя хорошо, Мерри, поэтому расскажите, что привело вас сюда, что стряслось со мной, где я был, – словом, я должен узнать все.
Она взглянула на меня, надела очки – она всегда так делала, когда намеревалась говорить строго, а потом вымолвила:
– Вы отсутствовали два дня, прежде чем вас отыскали.
– Два дня? – с недоверием переспросил я. – Где же я был?
– На дне старой свинцовой шахты, – ответила она, – на большой куче сухих листьев и папоротников. К счастью, шахта оказалась неглубокой, а листья и папоротники смягчили ваше падение, хотя загадка, откуда они там взялись.
– Но какая нелегкая… – начал я.
– Вот именно, сэр, – подхватила она, – мы все хотели бы знать, какая нелегкая вас туда занесла; наверное, вы отправились бродить, оступились и угодили в шахту. Во всяком случае, там вас и нашли, в неглубоком шурфе рядом со старым разрушенным домом. Вы были без сознания; наверное, сэр, в руке вы несли фотоаппарат, потому что он лежал рядом с вами, хотя как он не разбился – еще одна загадка.
– Принесите фотоаппарат, дорогая Мерри, – сказал я.
– Хорошо, сэр, – ответила она. – Полагаю, это вам не навредит.