В Нью-Йорке на встрече с Левенталем и Стюартом было решено взять за образец форму вопросов и ответов.
– В этом вся душа книги, – настаивал я. – Повествование от третьего лица лишит текст спонтанности.
Правда, я не сказал, что столь радикальная переделка обойдется мне в шесть или даже больше месяцев тяжелой работы. К счастью, в издательстве со мной согласились.
Мы решили не мучиться с подделыванием фотографии Ховарда; после чтений в "Элизиуме" пропала нужда в лишнем подтверждении подлинности текста. Однако мне казалось важным освободить место для иллюстративного материала, сделанного Ральфом Грейвзом.
– "Лайф" платит четверть миллиона долларов, – объяснял я Дику в его октябрьский визит на Ибицу – Это журнал с иллюстрациями, так что нужно позволить им сделать вставки в текст. Я разрешу Дэвиду Уолшу сделать несколько картинок.
Англичанин Дэвид жил на Ибице, был нашим старым другом и отличным художником. Совсем недавно он женился на девушке из Голландии, и у них родился ребенок. А потом для него настали трудные времена – воспитание детей требовало больших средств, он постоянно был на мели, в долгах, и выдавал пейзажи как с конвейера.
– Похоже, у нас все получается совсем недурно, – сказал я Дику, – так почему бы нам не расширить работу? Я могу описать Дэвиду Ховарда, поработать с ним чуток, и мы получим кучу картин и зарисовок. Дэвид просто обязан попасть на обложку "Лайф". Они будут в восторге, Дэвид будет в восторге, все будут в восторге. К тому же это разрешит его финансовые проблемы.
– Клиффорд, у тебя большое сердце... – заметил Дик.
– Именно так, спасибо.
– Но крошечные мозги. Если Хьюз не позволяет себя фотографировать, так как слишком хреново выглядит, то с чего он вдруг разрешит себя рисовать?
– Потому что это ему польстит, болван.
Я привел Дэвида в студию в конце октября и объяснил задачу. Он был потрясен и взволнован.
– Вот это вызов! Написать портрет человека, которого никогда не видел! Но это будет чертовски трудно.
– У тебя получится, – не скупился я на заверения, – гарантирую.
Я отдал ему все фотографии Хьюза, которые мы собрали, и объяснил, как именно тот должен выглядеть сейчас.
– В дешевой одежде. Почти всегда носит бесформенную рубашку с короткими рукавами бледно-зеленого или голубоватого цвета и желтовато-коричне-вую-кофту с оторванными пуговицами. Белые носки обычно сползают к туфлям.
– Мне казалось, он предпочитает кеды, – сказал Дэвид.
– Не верь всему, что читаешь в газетных статьях, – их авторы обычно полные бездельники.
– А в какой позе он обычно сидит, когда разговаривает с тобой? Опиши мне какие-нибудь привычки. Он сутулится, кладет ногу на ногу? Как жестикулирует?
– Слушай, Дэвид, – сказал я, – изобрази его в разных позах, а я потом скажу, какая из них выглядит лучше. И не показывай его левую руку – она покалечена, Хьюз очень чувствителен по этому поводу.
Дэвид работал большую часть месяца, приходил несколько раз, чтобы показать мне предварительные зарисовки, и спрашивал о таких деталях, как кустистость усов Ховарда, длина волос и выражение глаз.
– Как ты скажешь, они пронзительные или задумчивые?
– Зависит от настроения. Нарисуй и то и другое.
В итоге он представил мне папку с семью эскизами маслом и двумя дюжинами черно-белых набросков.
– Есть! – воскликнул я. – У тебя получилось!
Дэвид залился краской от удовольствия:
– Это была та еще работенка.
– Но я знал, что ты сможешь, я в тебя верил на все сто процентов.
– А Хьюз увидит мои работы?
– Увидит и одобрит, – пообещал я и в подтверждение вручил Дэвиду тысячу долларов в качестве аванса того, что "Лайф" выплатит ему за иллюстрации.
Моя собственная работа шла неплохо, и во вторую неделю ноября я увидел свет в конце туннеля, полностью напечатав и проверив более семисот страниц. Дик разобрался с приложениями, и тогда я приступил к написанию черновой версии предисловия. Периодические переговоры с "Макгро-Хилл" проходили спокойно, они время от времени напоминали о мною же назначенных сроках, и я уверил их, что успею к обещанному первому декабря.
Затем, где-то во второй неделе ноября, позвонила Беверли Лу и, как обычно, взяла быка за рога, даже не удосужившись произнести приветствие. Новости походили на взрыв ручной гранаты, до того преспокойно лежавшей на заднем дворе. Она только что говорила с Джоном Маккартером, издателем "Домашнего журнала для леди". Они собирались печатать выдержки из книги Роберта Итона, и в прессе ходил упорный слух о том, что еще какое-то издательство, специализирующееся на серьезной литературе, собирается выпустить саму книгу. "Домашний журнал" объявит об этом менее чем через две недели.
– Но это же вранье! – вскричал я. – Октавио выведет их на чистую воду.
– Но я не могу им об этом сказать, – возразила в ответ Беверли. – Не могу признаться им, что у нас есть настоящая книга, – тогда мы разрушим всю секретность вокруг проекта.
– Беверли, ты должна их остановить.
– Ты меня вообще слушаешь? Я это знаю. Мы тут спорим по этому поводу целый день и решили, что есть лишь один путь. Октавио должен дать нам разрешение опубликовать официальное заявление о том, что именно мы издаем его настоящую автобиографию.
– Когда?
– Прямо сейчас. К концу следующей недели.
– Он на это не пойдет. Уверен, что не пойдет. И я даже не могу связаться с ним, чтобы сообщить обо всем.
– Ему придется это сделать. А тебе придется его достать.
Днем я объяснил ситуацию Дику по телефону. "Макгро-Хилл" и "Лайф" заняли предельно простую позицию, неважно, какая паника или истерия предшествовала ее принятию. Существование двух биографий Хьюза пошатнет доверие к обеим, и, кроме того, остался неприятный осадок от рискованно вложенных семисот пятидесяти тысяч долларов. Мы вернулись к исходной ситуации, которая имела место в сентябре, – только теперь "Макгро-Хилл" и "Лайф" не сомневались, что у них подлинник. Оппозицию же следовало раздавить. Однако контракт с Хьюзом запрещал и издательству, и журналу разглашать какие-либо факты об автобиографии до того, как истекут тридцать дней с последней выплаты. Любые изменения в соглашении могли быть внесены только в письменном виде.
– В письменном? – уточнил Дик. – Ты хочешь сказать, все поправки к контракту?
– Нет, я имею в виду письмо. От Октавио Хэрольду Макгро; оно им требуется прямо сейчас.
– Но ты же не можешь с ним связаться.
– Я так и сказал Беверли. Но ведь он может связаться со мной, правда? На самом деле, я жду его письма в начале следующей недели.
– О, – только и сказал Дик. После минутной паузы он добавил: – Но как, ради всего святого, он сможет написать Хэрольду Макгро? Он ведь в Нассау, а ты в Испании. Или у тебя в студии живет первоклассно обученный почтовый голубь?
– Поезжай завтра на Ибицу, купи билет на самый ранний рейс. Я объясню тебе весь план.
Дик приехал в понедельник в восемь тридцать утра, взяв такси от аэропорта до finca. Я все еще не мог проснуться. Эдит сделала ему кофе, а я наконец выбрался из кровати, зевая и почесываясь. Не успел я почистить зубы, как Дик поволок меня в библиотеку для объяснений.
– Не знаю, что ты задумал, но это не сработает. Я думал всю ночь и понял только в самолете. Ты кое-что упустил.
– Слушай, дай мне хоть кофе выпить сначала...
– Ты забыл, что, если "Макгро-Хилл" в ближайшие две недели объявит о книге, то есть до последнего платежа, мы не сможем получить последний чек и перевести его на счет Ханны. Все это дерьмо выплывет прямо через неделю или две после объявления, а ты просто не сможешь закончить книгу за этот срок. Блестящее письмо Хэрольду Макгро обойдется нам точнехонько в триста пятьдесят тысяч долларов.
– Нет, – сказал я, – всего лишь в тысячу. Дай мне допить мой кофе, договорились? А затем пойдем в студию.
Один из ключей от студии я отдал Банти, и, когда мы пришли, она уже работала, сидя в своей обычной позе – нога на ногу, одним глазом, прищуренным из-за клубов сигаретного дыма, вырывавшегося из уголка рта, просматривала страницы, точно и безжалостно изничтожая ошибки. Моя помощница знала о чрезвычайно секретном проекте "Октавио", как мы называли его в ее присутствии, так что совсем не удивилась, когда я рассказал ей о нашей особой работе и отпустил на весь день.
Как только она ушла, я отпер картотечный шкаф и вынул оттуда девятистраничное письмо на листах, которое Ховард Хьюз днем раньше написал Хэрольду Макгро. Первые три страницы пестрели неистовыми инвективами в адрес некомпетентности "Макгро-Хилл"; затем наш герой переходил к Роберту Итону, объявляя того обманщиком, мошенником и плутом и давая издательству право на немедленное объявление о публикации – если только одновременно с ним придет последний платеж в триста семьдесят пять тысяч.
– Теперь ты понимаешь, почему мы не потеряем ни цента? – сказал я Дику после того, как он прочитал письмо, напялив мои старые кожаные перчатки, чтобы не оставить на бумаге отпечатков пальцев. Сам я тоже надевал их, когда сочинял письмо. – Если старушка Макгро согласится с этим – а выбора у нее все равно нет, – то я собственноручно получу чек к Октавио во Флориду и отправлю его оттуда.
– Но... Подожди минуту. Письмо Хэрольду... – Лицо Дика исказилось от волнения – Как ты собираешься его отправить? Нет, постой, не говори мне. Ты, чертов сукин сын, – похоже, я заработаю свои двадцать пять процентов тяжким трудом.
– Совершенно верно. Сегодня ночью ты вернешься в Пальму. Утром вылетишь в Лондон. До Нассау ты должен добраться к среде. Позвони мне в среду утром из своей гостиницы, и тогда я скажу, отправлять письмо или нет. К тому времени я переговорю с Бев.
Я пытался выкинуть из головы все проблемы и сосредоточиться на работе. Однако от поездки Дика зависело так много, что мыслями я все время был с ним: добирался до Лондона, коротал ночь в Хитроу, то засыпая, то принимаясь за чтение какого-нибудь ужастика, вылетал десятичасовым рейсом до Нассау в среду утром.