– Сколько экземпляров они собираются продать? – пристал ко мне Дик.
– Об этом же спросил меня Левенталь. Устроили встречу, на которую даже меня позвали, попытались все просчитать. Он повернулся ко мне и спросил, сколько, по моему мнению, они смогут продать, и я ответил: "Четыреста пятнадцать тысяч за первый год". Тогда он сказал менеджеру по продажам, что имеет смысл сделать первый тираж в сто пятьдесят тысяч. Сейчас они увеличили до двухсот и с клубом "Книга месяца" им придется дотянуть до полумиллиона. И это только первый тираж.
Дик выглядел озадаченным:
– Почему он спросил тебя о количестве? Что, черт возьми, ты смыслишь в таких вещах?
– Абсолютно ничего. Какие бы вопросы у них ни возникали в эти дни, они все время спрашивают меня и принимают мои слова, как истины из Писания. Это бред, но именно так все и происходит.
– Почему ты сказал "четыреста пятнадцать тысяч"?
– Да откуда же я знаю? Взял с потолка. Первое число, пришедшее мне в голову. Звучало вполне неплохо, не правда ли?
Дик не мог прийти в себя, даже когда мы сели в такси и я назвал адрес здания "Макгро-Хилл".
– Господи, – повторил он. В его голосе не было богохульства, только трепет от того, что выше нашей власти и понимания. – Может быть, ты прав, – пробормотал он. – Они могут опубликовать эту чертову книгу...
– А кто, скажи на милость, сможет им помешать? – спокойно сказал я.
Ответ на мой вопрос пришел раньше, чем ожидалось, – в тот же день. Эйфория не отпускала нас еще несколько часов, и мы с Диком потратили их, работая над рукописью в конференц-зале на двадцать девятом этаже здания "Макгро-Хилл". Роберт Стюарт, редактор книги, почувствовал, что я слишком сильно преуменьшаю свою роль в наших с Хьюзом беседах, проявляю излишнюю скромность, и сказал:
– Сделайте свои вопросы более заметными и глубокими. Они слишком легкие и отрывистые.
– Вы хотите сказать, вернуться к изначальным вопросам на записи? К тем самым, которые вы сказали удалить?
– Ну, в общем, да, – признал он, – что-то вроде того.
В это же время юристы "Макгро-Хилл" усердно вычитывали уже готовый вариант и вторгались в нашу рабочую жизнь со все новыми и новыми предложениями. Пасквильный отрывок о Норрисе Полсене, в прошлом мэре Лос-Анджелеса, пришлось выбросить целиком. Эпизод с Никсоном надлежало немного изменить – как из-за нелицеприятных намеков, так и сообразно с политической ситуацией. Описание Хьюзом Линдона Джонсона, "выбирающегося из бассейна Белого дома со своим техасским членом гигантского размера, выставленным на всеобщее обозрение", нужно было сильно сократить.
– Джонсон сейчас – частное лицо, – объяснил мне Фостин Джеле, – он может подать иск.
– Вы бы стали подавать в суд, если бы вам было под семьдесят и кто-то сказал, что у вас был огромный техасский член?
Джеле признал мою правоту, но продолжал настаивать:
– В этой книге отличный материал. Изъятие некоторых спорных моментов ей не повредит. Давайте не будем создавать проблем там, где не нужно.
Я оспаривал каждое замечание, сражался за неприкосновенность своего детища, а не Ховарда, и это делало меня настолько упрямым, что Фостин зачастую поражался, зачем я с такой яростью выступаю против возможной редакции текста.
– Взгляни, – объяснял он, – Хьюз описывает, как он управлялся с акциями "Транс уорлд эйрлайнз" на Нью-йоркской фондовой бирже, чтобы снизить свои грядущие убытки. Теперь я уверен, что это правда, иначе он бы так не сказал, – но акционеры "Транс уорлд эйрлайнз" могут спокойно вчинить иск.
– Фостин, если я это выброшу, он меня убьет. Этот человек решил говорить всю правду. Ради бога, я же не могу ее обескровить.
– А что с тем делом, когда он выплатил сто тысяч долларов демократам, чтобы аннулировать обвинение? – Джеле говорил о мошенничестве, приписанном авиакомпании Хьюза в 1948 году, когда компания использовала льготы ветеранов и закупила несколько Си-47 подешевле, затем переоборудовав их в роскошные самолеты для бизнесменов. – Его собственная компания огребет проблем по полной за ту аферу.
– Это через двадцать-то лет?
– Вполне возможно. В любом случае, их репутация после этого не восстановится.
– Подозреваю, что ему это до лампочки, – настаивал я. – Человек просто честен.
– Я читал рукопись, – ответил Фостин. – А еще он чокнутый.
– Это твоя единственная мысль после прочтения?
– Это заключение, которого трудно избежать. Он устанавливает свинцовый экран напротив своего телевизора, отсекая гамма-лучи. Говорит, что все, включая его дядю, хотят его убить, а цена за его голову – полмиллиона долларов. По-твоему, это речи совершенно нормального человека?
Я обдумал эту фразу.
– Мне придется сократить эти части, не хочу, чтобы у читателя сложилось превратное представление. Я очень многим обязан Ховарду.
В то утро Джеле тоже остановился у конференц-зала, обеспокоенный последним истеричным письмом от Честера Дэвиса.
– Ты разве не сказал Беверли Лу, – спросил он, – что твой коллега случайно встретился с Хьюзом в Калифорнии?
Дик посмотрел с другой стороны стола, где корректировал и разбирал свежие анекдоты, которые я добавил в рукопись после своей последней флоридской поездки.
– Это был я, – сказал он. – Ховард угостил меня черносливом.
– Что Ховард сделал?
– Предложил мне чернослив.
– Понятно, – устало произнес Джеле. – Ты собираешься включить эту сцену в текст?
– Не полностью.
Фостин привел секретаря, и Дик надиктовал краткую версию инцидента, который мы выдумали в ту странную неделю в Палм-Спрингс. Секретарь напечатал и принес обратно три копии. Адвокат прочел одну, кивая головой, удивляясь и недоумевая одновременно, затем отдал их на подпись Дику.
– Все произошло не совсем так, – сказал Дик, нахмурившись по мере прочтения страницы. – Я не спрашивал его, чистый ли чернослив. Хьюз сам это сказал. И из целлофанового пакета он его не вытаскивал. Там был бумажный коричневый пакет.
– Нет, – пустился я в объяснения, – это был целлофановый пакет. Мы вечно об этом спорим и никак не придем к соглашению. Он говорит целлофановый, а я – бумажный.
– Только наоборот, – поправил меня Дик.
– Неважно, – сказал Джеле. Он унес все три подписанные копии к себе в офис и вернул их уже заверенными нотариусом. Кажется, после этого случая у него сложилось впечатление, что Хьюз заразил нас своим безумием и мы оба стали слегка сумасшедшими.
– Я уже вижу свое фото в "Тайм", – размечтался Дик, – с одним из тех вычурных заголовков вместо подписи: "Ему предложили чернослив". Как ты думаешь, может, я смогу сняться в рекламе для "Сансвит"? "Мы с Хьюзом предпочитаем экологически чистый чернослив. Но если вам не удастся найти таковой в соседней бакалее, вы можете найти не хуже в "Сансвит"". Что ты об этом думаешь?
– Вполне может быть, – сказал Фостин. Он вышел, все еще качая головой.
Остаток дня пролетел быстро, мы работали, пока часов в пять не зазвонил телефон. Это была Беверли Лу, звонившая с двадцатого этажа.
– Спустись сюда прямо сейчас, – сказала она отрывисто.
Такого мрачного голоса я у нее еще не слышал.
– Что происходит?
– Просто спустись вниз. Это срочно.
Мне стало нехорошо.
– Слушай, из юридического отдела все вышли, и я просто не могу оставить рукопись без присмотра. Это ведь все крайне секретно. Лучше просто объясни, что происходит.
Беверли объяснила, я выслушал. Повесил трубку, повернулся к явно напуганному Дику. Пока Беверли говорила, он уже успел закинуть в рот таблетку успокоительного.
– Не думаю, что хочу это знать, – пробормотал он. – Я улетаю в Мадрид ночным рейсом.
– Нет, ты пойдешь со мной. Ты мне нужен. Это дерьмо может испортить нам все веселье.
– Тогда давай сбежим, пока это еще возможно.
– Мы не можем, – хрипло проговорил я. – Нужно набраться наглости. Послушаем.
Около десяти минут назад Ральф Грейвз позвонил Альберту Левенталю и сказал, что Честер Дэвис, официальный голос Хьюза, позвонил за час до того Дону Вилсону, рекламному директору "Тайм". Дэвис сообщил, что наш миллиардер хочет поговорить с Фрэнком Маккалохом, главой нью-йоркского отделения "Тайм". Тот был последним, кто брал интервью у Хьюза – где-то в конце пятидесятых годов, – и с тех пор несколько раз разговаривал с ним по телефону. По словам Честера Дэвиса, Ховард хотел обсудить семь вопросов: шесть, касающихся ситуации в Неваде, и седьмой – о книге, которую собиралось публиковать "Макгро-Хилл". Дэвис позвонит сам из здания "Тайм-Лайф" где-то с половины шестого до шести часов. Грейвз сказал Левенталю:
– Думаю, вам лучше быстро приехать туда и взять с собой Ирвинга. Руководство согласилось рассмотреть этот вопрос.
Мы с Диком заперли материалы в сейф и спустились вниз. Альберт, Беверли и Роберт Стюарт ждали лифта, уже в пальто и куртках. До того как кто-нибудь из них успел заговорить, я ринулся в атаку.
– Какого черта Грейвз и Вилсон на это согласились? Это просто один из приемов Дэвиса. Парень хочет потянуть время. Он собирается звонить Хьюзу не больше, чем я. Боже мой, да он даже никогда в жизни не встречался с Хьюзом. Это ловушка, – бубнил я, – уловка, а дураки из "Лайф" так глупо в нее попались.
Это не было блефом с моей стороны; я в это поверил, еще когда мы были на двадцать девятом этаже, и к тому времени, как лифт спустился на двадцатый, успел полностью себя убедить.
– Согласна, – сердито сказала Беверли. – Почему они лезут в наш бизнес? Это наша книга, а не их. Надо отменить все предприятие.
– Мы опаздываем, – проворчал Левенталь уже на стоянке рядом со зданием "Макгро-Хилл", нащупывая ключи от своей машины.
С тех пор, как я видел радостного Альберта на банкете несколько часов назад, у бедняги, похоже, успел развиться нервный тик. Он постоянно морщился, будто вставные зубы натирали десны. Втиснувшись на заднее сиденье между мной и Диком, Роберт Стюарт болтал без умолку, а Левенталь маневрировал в потоке машин, раз десять чудом избежав аварии.