Крепко поддерживая ее одной рукой за поясницу, Эдвин запрокинул ее назад. Ей часто казалось, что она вот-вот потеряет равновесие, но Эдвин всегда успевал вовремя поднять ее.
— Нет.
Они поцеловались. Песня закончилась. Они устроились на диване.
Позднее, обложившись турецкими диванными подушками, затягиваясь сигаретой в длинном мундштуке, в наброшенном на плечи кимоно, она снова вспомнила о задании.
— Наверняка после всех этих лет никому больше нет дела до проклятых планов Брюса — Партингтона.
Эдвин лениво рассмеялся. Он уже задремывал, тогда как она все больше просыпалась. Он утверждал, что наверстывает сон, упущенный за четыре года непрерывной пальбы.
— Таков закон, крошка. Секретность. Если бы все всё знали, началась бы массовая паника.
Она обдумала это.
— Тьма[45] слишком для многих стала привычкой, Эдвин.
— Ты зажжешь свет, Котенок. Ты у нас маяк.
Он погладил ее ногу. Она подумала, не ткнуть ли его горящей сигаретой.
— Негодяй, — фыркнула она.
Эдвин сел, бессознательно провел пальцами по своим (Джона Бэрримора) усам и приготовился слушать.
— Старые секреты, дорогой, — сказала она. — Их слишком много. А поверх них громоздятся новые.
— Нам просто нужно побездельничать еще несколько дней среди киношников, — ответил он, взяв ее за руку. — Потом, обещаю, мы найдем какое-нибудь славное дело с привидениями, жутко стенающую призрачную монахиню или замкового призрака в бряцающих цепях. Мы найдем этому объяснение при помощи сияющего света науки и разума. Мало-помалу мы изгоним тьму с этих островов.
Она стукнула его подушкой.
Чаще всего тьма действительно исчезала после их вмешательства. Но порой…
— Что еще нам нужно узнать про этот дурацкий фильм?
— Вообще-то, ничего. Я звонил Борегарду и сообщил ему все, что мы разнюхали. Он очень просил, чтобы мы присутствовали на следующей натурной съемке, представляя интересы нации.
— Интересы нации?
— Именно. «Голдуин компани» добыла разрешение снимать фильм в закрытых помещениях хранилища национальных коллекций, в подвалах Британского музея, — некую схватку между Холмсом и тем недоброй памяти профессором математики, — и мы должны быть там, присмотреть, как бы они ничего не сломали. Съемки будут идти всю ночь, после того как все сотрудники разойдутся по домам.
Катриона покачала головой.
— Я важная персона, — объявила она. — Я научный исследователь. Мое поле деятельности, где я публикуюсь и где меня хорошо знают, несмотря на юные годы, — исследование паранормальных событий. Я не возражаю, при определенных обстоятельствах, послужить своей стране в качестве более или менее тайного агента. Однако я категорически отказываюсь работать бесплатным ночным сторожем.
Он обнял ее, и она знала, что в конце концов сдастся.
— Неужели тебе никогда не хотелось узнать, что на самом деле хранится во всех этих тайниках? Мы сможем порыться в артефактах и рукописях, запретных для публики.
Это было нечестно. Он знал, что она не устоит перед таким искушением.
Она поцеловала его, вновь горя желанием.
— Ты будешь сиять во тьме, — сказал он.
Подвал был огромен, сводчатый потолок уходил вверх над заполненным ящиками пространством. Хотя кафельные стены были холодными на ощупь, в подвале было на удивление сухо. В одном из его концов незапакованная голова с острова Пасхи, задевая макушкой потолок, обозревала окрестности. Статуя была такой же длиннолицей и носатой, как и тот непривлекательный тип, которого изображал теперь классически красивый актер, сцепившийся в решающей схватке с эрзац-Наполеоном преступного мира.
— Похоже на подземную станцию метро, — заметила Катриона.
— Совершенно верно, умный Котенок, — согласился Эдвин. — Здесь и планировали сделать станцию «Британский музей», но строительство так и не было закончено. Компания обанкротилась. Большая часть линий была засыпана, но эту музей забрал себе под самые глубокие хранилища. Некоторые предметы слишком огромны, чтобы держать их в обычном подвале.
— Как глупо, — сказала она. — Ясно же, что подземной железной дорогой должна заниматься одна компания ради блага народа, а не соперничать и интриговать с конкурентами, которые источат всю землю под Лондоном, пока город не провалится.
Он не стал спорить.
Паркер воскликнул «стоп!», его усиленный мегафоном голос гулко раскатился по подвалу.
Бэрримор — губа наконец выбрита, без всякого ущерба для его внешности — остановился, и к нему кинулась девушка, чтобы подновить грим на его щеках. Место его боя с Мориарти теперь кишело обслугой, занимавшейся подобными же мелкими делами.
Юноша в бриджах помог Мориарти подняться на ноги. Профессора изображал довольно жуткого вида тип с всклокоченными волосами, глазами, будто огоньки поминальных свечей, и тонкогубой усмешкой. Помощник режиссера, который, она знала, был слегка влюблен в нее, сказал, что Мориарти играет австриец с совершенно ужасным именем Густав фон Зейффертиц. Во время недавней войны он взял себе дурацкий американский псевдоним Г. Батлер Клонбло.
Бэрримор мог включать и выключать своего Шерлока, будто электрическую лампочку, — мелодраматичный, когда включалась камера, но отчаянный шутник между дублями. Фон Зейффертиц, который нравился Бэрримору, поскольку по контрасту давал ему возможность выглядеть еще красивее, казалось, был «включен» все время и коварно ускользнул, когда режиссер снова принялся орать на Бэрримора.
Она подтолкнула Эдвина локтем и кивнула на Мориарти.
Актер продвигался прочь из круга искусственного света, к нагромождению ящиков, словно его так и тянуло помолиться у подбородка головы с острова Пасхи.
— Странно, — заметил Эдвин.
— Ты просто завидуешь.
До сих пор им так и не удалось воспользоваться возможностью порыться в запретных сокровищах. Бесценные древние артефакты были сейчас декорациями, и да помогут Небеса всякому, кто случайно забредет в поле зрения камеры. Режиссер имел здесь право судить и казнить на месте, как подобает командиру на поле боя.
Фон Зейффертиц явно что-то выискивал. Он вглядывался сквозь пенсне в нарисованные мелом на ящиках руны, недовольно ворча себе под нос.
— Старина Борегард велел нам быть настороже, — сказал Эдвин. — В его время в музее случилась какая-то нехорошая история, как раз перед юбилеем. Он немного сдвинутый на этом, на мой взгляд. Долгая безупречная служба и все такое.
С того момента, как они спустились под землю, Катриону бил озноб, но это был не просто холод. Тени за границей слабого света казались глубже, чем они имели право быть.
— Мистер Борегард редко ошибается, — напомнила она Эдвину.
Противникам пора было сойтись снова. Паркер велел помощникам убраться и свел Бэрримора и фон Зейффертица вместе, словно рефери на боксерском поединке. Казалось, австриец с очень большой неохотой оторвался от своих поисков ради такой ерунды, как работа.
— Держу пари, этому парню надоело, что его побеждают, — сказал Эдвин. — Я видел его в ролях негодяев в полудюжине фильмов.
Подобно ей, Эдвин был тайно предан новейшему искусству. Они ходили в кино гораздо чаще, чем в театр, и особую любовь питали к парижским сериалам, «Фантомасу» и «Судье». Когда ей самой случалось использовать псевдоним, Катриона часто выбирала Ирма Веп, по имени неоднозначной злодейки из «Вампиров».
— Интересно, не было ли у него когда-нибудь искушения подраться по-настоящему и победить героя. Всего однажды.
Она понимала, что имеет в виду Эдвин. Мориарти производил слишком сильное впечатление для пожилого профессора математики — в реальной жизни именно такого человека легче легкого сбросить в водопад, — и Шерлок пропускал удар за ударом.
Фон Зейффертиц уклонялся и нападал, словно он был намного моложе, и уже украсил прославленное лицо звезды несколькими потенциальными синяками. Бэрримор немного взмок. Неужели Профессор забыл сценарий? Он должен проиграть.
Фон Зейффертиц обхватил Бэрримора захватом и бросил его на пол. Режиссер крикнул «стоп!». Засуетились озабоченные люди. У звезды шла кровь. Мориарти приносил неискренние извинения.
— Мое лицо, мое лицо, — причитал Бэрримор, заполняя своим поставленным голосом весь подвал.
Эдвин кивнул ей, чтобы она взглянула.
Она подошла поближе к актеру с носовым платком наготове.
Струйки крови текли из обеих ноздрей, образуя на месте сбритых усов их красное подобие.
— У меня сломан нос?
Она остановила кровь и ощупала гибкие хрящи Бэрриморова носа. Решив, что его драгоценная физиономия пострадала не слишком серьезно, она так ему и сказала.
— Слава богу! — провозгласил он, целуя ее в лоб, исполняя мечту множества поклонниц.
Она почувствовала на своих волосах липкие и совсем неромантичные ошметки крови и осторожно сняла их ногтями, вытерев о стену.
— Я должен беречь себя, — пробормотал актер. — Все остальное не важно.
Бэрримор испытывал просто-таки невероятное облегчение. Она поняла, что он боялся за своего долгожданного Гамлета.
— Благословляю вас, дитя, — сказал он. — За милосердную весть. Невозможно играть Принца с нашлепкой из пластыря посреди лица. Лишиться его ради этой дешевки было бы просто невыносимо.
Все актеры немного чудаки.
Паркер объявил конец «ночной натуры». Пока нос Бэрримора не придет в норму, смысла продолжать не было. Помощник весело подсчитывал, во что обойдется эта задержка.
— Я хочу, чтобы завтра ночью ты измордовал этого окаянного австрийца до полусмерти! — потребовал Паркер.
— Даю слово, — ответил Бэрримор, уже значительно бодрее.
Оборудование демонтировали, и компания заторопилась наверх.
Эдвин тронул ее за локоть и отступил в тень, увлекая ее за собой.
— Что-то здесь не так. — Он был натянут как струна.
Она кивнула. Он был прав. Она тоже это чувствовала.
Осветительные лампы погасли, оставив после себя глубокий мрак и яркие круги перед глазами. Но тут был и иной свет — красноватое сияние, почти инфернальное.