Неслучайно, описывая в житии Сергия Радонежского его пострижение, Епифаний Премудрый указывает 7-дневный срок: «Когда [преп. Сергий] постригался, он не только постригал волосы на голове своей, но вместе с бесчувственными волосами он плотские отсекал желания; а когда одежды мирские сбрасывал, он с ними отвергал от себя эти желания. Это был тот, кто с себя ветхого человека совлекал и удалял, а в нового облачался. И, крепко подпоясавшись, приготовился он подвиги духовные мужественно начать, оставив мир и отрекшись от него и от всего, что в миру, от имущества и всех прочих житейских вещей… Находился блаженный в церкви семь дней, ничего не ел он, разве только просфору, взятую из рук игумена; от всего отстранившись, только лишь в посте и молитве пребывал». 7-дневным пребыванием Сергия в храме последний как бы обновляется, превращаясь в очаг божественного присутствия.
На это намекает и подбор псаломских стихов, вложенных в уста Преподобного: «Желает и скончевается душа моя въ дворы
136 _
Господня; сердце мое и плоть моя възрадовастеся о Бозе живе. Ибо птица обрете себе храмину, и горлица гнездо себе, иде же положи птенца своа. Блажении живущии в дому Твоем; въ веки веком въсхвалят Тя. Яко лучше есть день един въ дворех Твоихь паче тысущь; изволих привметатися в дому Богу моего паче, нежели жити ми въ селе грешничих». Жизнеописатель преп. Сергия, еп. Никон (Рождественский), специально останавливается на особой радости возвращения в духовные пенаты, открывающейся иноку: «Мир не знает и не может знать тех благодатных утешений, какие ниспосылаются от Бога трудникам спасения. Мир видит только жестокость и тесноту пути иноческого, и, не желая расстаться со своим широки путём, отвращается подвига монашеского, называя его бесполезным, неразумным, даже преступным самоистязанием. Не будем говорить ему о том, что ему неудобопонятно: слепому бесполезно говорить о красоте цветов; но пусть бы мир внимательнее присмотрелся хотя бы только к плодам подвигов иноческих, и тогда бы он познал их великую силу в жизни нравственной и не стал бы называть их бесполезным упражнением».
Поскольку постриг Макария не описывается ни до, ни после этого эпизода, 7-дневное пребывание у вдовы можно считать аллегорическим рассказом об этом. Принятие ангельского образа Сергием Радонежским свершилось уже в пустыне, куда он удалился; Макарию же ещё предстояло найти себе пристанище. Из дома вдовы святой отправляется в путь, «поднявшись в полночь, в мёртвое время». Сам архангел Рафаил под видом старца становится для девственника гидом.
— Куда бы ты ни замыслил пойти, я буду сопровождать тебя, — договаривается с ним божественный врачеватель (Рафаил с иврита — «врач Божий»).
— Наставь меня на путь жизни, господин, — отвечает Макарий, ещё не догадываясь, что перед ним ангел.
Трёхлетние странствия юноши и Рафаила — образец послушания старцу-учителю (изначально отсутствовавшему у Феофила, Сергия и Югина). «И пошёл я вслед ему по земле, и начали мы просить милостыню себе на пропитание». Приведя молодого человека в пустыню, архангел вдохновляет его: «вот ты вышел из тьмы и пришёл к свету».
— 137
Оставшись один, Макарий при помощи заклятия именем Божиим укрощает онагра (дикого осла) и оленя, т. е. плоть и душу. На каждого зверя у него уходит по 2 дня, в течение которых те заводят его всё дальше в пустыню, хотя тот не жаждет скрыться от людского общества («Приведи меня к месту жилища человеческого», — просит он онагра). Сталкиваясь с новым животным, предыдущее пугается и убегает.
На 5-е сутки к Макарию выползает змей (дракон в греческом тексте), который провожает его вплоть до дверей горной пещеры. Змий соответствует земной мудрости. Он не сбегает от Макария, а вдруг превращается в юношу, каким ещё недавно был сам святой.
В проложных редакциях онагр, олень и дракон заменены на льва, змия и голубя, которые нагружены несколько иным смыслом. Семь эпизодов, последовательно развёрнутые в других редакциях, в Прологе отсутствуют, из них оставлено лишь водительство ангела и животных. Следовательно, всё содержание этих эпизодов сведено к символам льва, змия и голубя, о чём ниже.
Усыновление скимнов
Юноша-змей сообщает Макарию новость: горняя пещера была уготована для него уже 12 лет тому назад. Приход подвижника свершился как нельзя вовремя — ещё чуть-чуть и случилось бы непоправимое. В пещере Макарий обнаруживает мёртвую львицу и осиротевших львят, поникших от голода, «ибо не имели они молока, чтобы сосать». «И кормил я их желудями дуба, а мать их схоронил».
Образ двух скимнов (т. е. молодых львов), ставших верными союзниками святого, пожалуй, один из наиболее загадочных. «Льви-чища», «отроки» или «детища», как именует их пещерник в разных списках, навещают его ежевечерне (что в первый раз до смерти перепугало пилигримов). Звери присутствуют на богослужении, а молящихся вместе с ним иноков норовят обнять лапами за шею или облизать.
Может показаться, что это очередная идиллия на тему совместного проживания животных и человека, нарушенная грехопадением и вое-
становленная Новым Адамом-Христом (pax profundis40 из Ис. 11: 6–8). Подобным образом «львиная» тема трактовалась в известных на Руси житиях преп. Герасима, мч. Маманта и др. В аскетизме хищники (особенно лев) олицетворяли личностные негативные установки — страсти.
Поговорка «жить в обидах, что со львом во рвинах» восходит к истории пророка Даниила, брошенного в львиный ров и оставшегося невредимым в течение 6 дней. На русских иконах Даниил часто изображён вместе со львами (клеймо южных дверей собора Рождества Богородицы в Суздале, 1222–1225). Причём число их (от трёх до семи) не просто отсылает к библейскому эпизоду, но декодируется образом Христа, воспринявшего природу человека, но непричастного страстям. В «Притче о пяти чувствах» XVII века говорится о первозданной бесстрастности человека: «Лютое и лукавое злодейство не вселилось ещё в его сердце. Так же как Даниилу, ввергнутому в львиный ров, Адаму покорялись лютые [звери], облизывая его ноги и никак не вредя плоти». На царских вратах того же столетия из Синозерской пустыни семеро Львов вокруг Даниила обозначают семь главных страстей, а их усмирение помимо пророческого имеет аскетический подтекст.
В Житии Макария Римлянина дело обстоит сложнее. К двум «льви-чищам», усыновлённым святым от мёртвой матери, позже добавляется ворон, носящий Макарию хлеб. Ворон считался в православии слугой пророка Илии, доставлявшим ему мясо и хлеб в пустыню (3 Цар. 17: 6). В этом качестве его помещали на иконах; сопутствовала эта птица и другим отшельникам. Вообще, крылатость и спуск с небес делали птиц символами божественных дарований. В окружении Макария ворон соответствует дару проницательности: по его прилёту во время визита монахов пещерник уверяется, что перед ним истинные рабы Божии.
Львы Макария напоминают райских стражей (которые являются львами на треть) и частично исполняют их функцию. Одна из древнейших композиций со «стражем священного места» (термин Жерара де Шампо и дона Себастьяна Стеркса) представляет львиную пару, расположившуюся по сторонам от символа светила, Мирового древа или божества41.
| Пророк Даниил во рву львином. Икона XVII в. |
Скимны находятся за гранью людской среды обитания: «от земли человеческой пришла братия ко мне», «от мира человеческого пришли ко мне гости», — на всякий случай успокаивает зверей отшельник. В финале он наказывает львам проводить Сергия, Феофила и Югина «до тёмных мест», т. е. до столпа Александрова. Там оба льва раскланиваются с путниками и поворачивают восвояси.
Макарий обнаружил львят в пещере, рядом со скончавшейся матерью, словно препоручившей ему детёнышей. И зовёт их «отроками», а то и напрямую «чадами». На портале собора в Мариентале Львица, заградившая лапами своего детёныша, символизировала неусыпную защиту от зла, которую обретают верующие в храме. Став приёмным отцом для львят, Макарий принимает попечительство над
| Полотенце 1865 г. Рыбинского уезда Ярославской губернии |
даром Божиим. Для его успешного возрастания необходима поистине отцовская бдительность (в аскетизме — трезвениё). Думается, что под скимнами подразумеваются благодатные способности, которые могут проявляться вследствие духовного бодрствования, выводя их носителя за границы обычного опыта и сближая с высшими мирами. Так, о преп. Макарии Египетском говорится, что, когда ему исполнилось сорок лет, он получил от Бога три дара: чудотворения, пророчества и власть над нечистыми духами. История искушения Макария-пещерника убеждает в этом выводе.
«Отец Сергий» как антитрадиция
…Мотив адюльтера подвижника пришёл в европейскую книжность с Востока и прочно там обосновался. В начале XX века его пере-открыл Лев Толстой, создав своего «Отца Сергия» (повесть была опубликована после смерти писателя). Литературоведы с самого начала обратили внимание на перелицовывание Толстым эпизодов житий преподобных Иакова Постника и Мартиниана, историй Скитского
патерика, поучений Пролога. Впоследствии круг гипотетических источников «Отца Сергия» был максимально раздвинут. Туда притянули даже Моисея Угрина из Киево-Печерского патерика и протопопа Аввакума Петрова. Литературовед Анна Гродецкая указала на отметки Л.Н. Толстого на полях истории искушения блудницей старца Философа и на житии Арсения Великого, где проскальзывает эпизод «соблазна женского».
Исследователи упускают одну деталь: Толстой не писал повесть о конкретном монахе, он создавал антижитие, принципиально заострённое против монашества как такового. Главным тезисом, который пытался оспорить писатель-философ, было традиционное представление о христианском посвящении, т. е. святости, как её понимало монашество, а вслед за ним вся Церковь. В истории князя Степана Касатского без труда обнаруживаются реалии Жития Макария. Создавая псевдожитийный текст, Л.Н. Толстой использовал разные приёмы агиографии, пытаясь собрать их в фокусе нужного для него образа. Житие Макария Римского по