Регалии запорожцев признавали Габсбурги, Ягайлы, Рюриковичи и Романовы, Гиреи и Османы. Их почитали как воинскую святыню, сохраняя в сичевом храме. Одно то, что Кош помимо основного стяга
и печати располагал также куренными инсигниями74, приравнивает его членов по меньшей мере к les chevaliers bannerets75 рыцарской пирамиды. В польской дипломатии Klejnot обозначал не только драгоценность, но и акт на дворянское звание. Царствующие дома соседних стран выступали по отношению к Кошу в качестве не инициаторов, а лишь гарантов его свобод. Отсюда дипломатическая двусмысленность, проявлявшаяся всякий раз, когда монархи пытались ограничить казацкую вольность или даже искоренить её: «Ибо, кто имеет, тому дано будет, а кто не имеет, у того отнимется и то, что он думает иметь» (Лк. 8: 18).
Беспотомственные потомки
В XVIII веке академик Иоганн Георги вплотную приблизился к вопросу, неразрешенному по сей день: следует ли считать запорожских казаков отдельным этносом? Ученый отыскал блестящий выход: «Запорожские козаки, — рассуждал он, — были беспотомственные потомки черкасских [т. е. украинских. — Р.Б.] Козаков, на Днепре поселившихся». Эта формулировка не вызывает сомнений относительно количественного преобладания южнорусского элемента среди запорожцев. Странно было бы, если бы показаченье миновало раздираемую с трех сторон Украину, а пополнение Низового Войска происходило бы, скажем, за счет Новгорода или Пскова. Но перестает ли от этого Сичь быть общим восточноевропейским (а в чем-то евроазиатским) явлением? Отправной точкой здесь должно стать то обстоятельство, что по типу общественного устройства Кош являлся ярко выраженным воинским союзом (Gefolgschaft), превентивно отгороженным от каких бы то ни было форм родового (Sippe) или племенного (Bund) строя. В среде запорожского братства рецидивы семейного солида-ризма не подтачивали, но ещё более укрепляли надплеменной, над-этнический, надгосударственный и даже в какой-то степени надрели-гиозный modus vivendi76 рыцарской республики.
| Запорожский настенный календарь XVIII в. Принадлежал престарелому казаку, принявшему постриг в Межигорском монастыре |
Если для западных орденов были характерны герметичность, скованность обетом, данным при посвящении, предельная устремленность ввысь, обеспеченная ограничением вширь, то в «низовом това-ристве» проглядывает прямо противоположная картина наружного поведения при достаточно близкой цели внутреннего делания.
Как вход, так и выход из Сичи не был особенно затруднен: «На Запорожье говорят, что они войско вольное — кто хочет, приходит по воле и отходит по воле». Определенного срока пребывания в Сичи не полагалось. Казак мог уйти, если хотел служить в реестровых войсках, ожениться или просто, как шутили, «зажир1в вщ козацького хл1ба». Затем, «узнавши, по ч1 м ювш лиха», вернуться. Порядок от
этого не менялся: сколько бы раз ни выходил и ни поступал казак в Войско, он по-прежнему обязан был соблюдать незыблемые регулы77товарищества.
Внутренний распорядок ордена тщательно оберегался от любознательных взглядов со стороны. «Числа не знасмо, бо календаря не маемо, год у книз1, а Мюяць у небЬ, — отвечали обыкновенно на депешу о том или ином беглеце, который скрывался в Сини от правительства своей страны. Приведенный ответ-притча поражает прямо-таки метафизической иронией по поводу всякой земной или даже космической власти, бессильной там, где ничего не хотят знать о времени и числе.
Неопределенность численности Войска была на деле умело пущенной «телегой». Лишь после падения Сичи стало достоверно известно о существовании архива не только при главной канцелярии, но и при каждой паланке, где строго велся учет воинского состава.
Песьеголовцы
Стремление автономного рыцарства на Западе сделаться «государством в государстве» и существование подобного государства в низовьях Днепра на «Божьей земле» — две ветви христианской трансформации одного древнего социального феномена. Жорж Дюме-зиль называл его «группой людей, стоящих вне закона», подчеркивая ритуальную функцию этого образования. Рассказ о таком сообществе оставил, например, историк Павел Диакон (VIII в.), когда описывал волчьеголовых воинов-лангобардов. Те были настолько свирепы, что питались лишь кровью врагов, а за неимением оной пили свою собственную.
Как подтверждает Франко Кардини, «песьеголовые»78 точно соответствуют военно-религиозному архетипу «война-зверя», распространенному среди народов Европы: «отверженные» у англосаксов,
210 _
ulfhedhinn и berserkr у скандинавов и т. п. Ряды их пополнялись за счет так называемых Friedlos — преступников, лишенных прав имущества.
До начала явного социального расслоения в Войске общепринятым самоназванием запорожцев было «сиромахи» (сирома), означавшее: сироты, бобыли, бесприютные, одним словом, сирые. Подобная установка, связанная с обетом нестяжания, имела место и в западных орденах: магистр ордена Святого Иоанна титуловался «попечителем нищенствующей Христовой братии», а к больным и бедным рыцари-иоанниты обращались — «наши господа».
Прозвище «козак-cipoMaxa» таило в себе ещё одну ассоциацию. В Украине «аромахой», «щроманцем» называли волка в смысле голодного скитальца. Это выражение перекликается со славянским эпитетом «серый», которым награждали хищника: «Что серо, то и волк», «Вали на серого, серый все свезет», «Есть в нем серой шерсти клок», «Серо, серо — да волюшка своя». Слова «cipoMaxa» в приложении к отдельному запорожцу и «cipoMa» — ко всему низовому товариществу наиболее адекватно отражали ту же идею Friedlose-Ulfhedhnar-Berserkir, отверженной стаи воинов-зверей, которая лежит у истоков средневекового рыцарства. Двойственность запорожского мистицизма проявлялась в вызывающем соединении «овечки Христовой» с легендарным «серым волком», ведь последний невоинским людом расценивался как отрицательный персонаж. Интерпретируя химеру «волка-агнца», следует принять во внимание прежде всего не евангельское противопоставление «овец» и «волков», а описание внутреннего мира, присущего Царству Божьему (чаемому христианами), где «волк будет жить вместе с ягненком» (ср. с. 137–138).
Некоторые легенды о характерниках79, способных «перекидаться» в животных, пословицы типа «Вдень чоловж, а вноч1 зв1рюка» свидетельствуют об оборотничестве, которым наделяла молва запорожских богатырей. Удаль, буйство, героическое безумие80, проявленные
_211
как в бою, так и на пиршестве, подкрепляли подобные представления. Прозвище Сирко (т. е. волк серый) носил самый любимый среди казаков кошевой атаман Иван Димитриевич, «Урус-Шайтан», как его величали татары. После смерти Ивана Сирка его мощи почитались чудотворными.
Дети
Несмотря на то что Сичь не была изначально союзом по посвящению юношей в тайны воинской магии, за время своего существования она с необходимостью приняла на себя целый ряд его функций. Свидетельством этого являются многочисленные случаи «подманивания» малолетних и тот факт, что казаки приводили на воспитание своих крестников, а также учреждение школы на монастырском подворье у Покровского собора. О том, что похищение детей было у казаков и гайдамаков ритуалом, свидетельствует обычай пленения на войне мальчиков-иноверцев — католиков, евреев и мусульман — с целью обращения их из еретиков в русских православных. Так, кошевой Алексей Петрович Белицкий родился в семье польского помещика Вельского (католика), казак Васюринского куреня (позже — старшина Малороссийского войска) Павел Чернявский являлся отпрыском губернатора Андрея Селецкого, также католика. Украденными в детстве евреями были казаки Семен Чернявский и Василий Перехрист… Столь незамысловатым способом сичевики проводили в жизнь две христианские максимы: «Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне, ибо таковых есть Царство Небесное» (Мф. 19: 14); «Предаст же брат брата на смерть, и отец — сына; и восстанут дети на родителей, и умертвят их»81 (Мф. 10: 21).
| Пороховница-натруска с изображением запорожской церкви и рыбы. 1744 |
Наряду с прочими привилегиями дети пользовались исключительным правом колядовать, поздравлять хлебом на Новый год, звонить в колокола на Светлой седмице, читать Псалтирь по усопшим и по убиенным на поле брани, подавать ладан и тому подобное. За это они получали изрядное количество съестных припасов и денежную плату, из которой складывалась школьная сумма. Вместе с тем, их также считали бойцами, наделяли свинцом и порохом. Сыновья Громады становились её наследниками не по плоти и крови, а войдя в «свободу славы детей Божьих» (Рим. 8: 21), в мистическое Тело Христово. «Вш i3 риби82 родом, од пугача плодом», — говорили о происхождении запорожца.
Для потомков оседлого казачества воспитание в Сичи вполне можно сопоставить с рыцарским Bonne nourriture83 — переходом из женских рук в мужские.
— Рщненькая мати!
Пусти мене з козаками погуляти,
Щоб батьювсько!' слави не розгубляти, — просит молодой воин — герой запорожской думы.