С успехом воспроизведя внутри себя модель «большого мира», Сичь перестала быть собственно воинским орденом (что сильно напоминает причины упадка тевтонского рыцарства) и практически утратила былую вольницу. Быть может, поэтому предпоследний атаман Филипп Федоров (1694–1795), «подякував СЛч за панство», удалился в Самарский Николаевский монастырь. Можно утверждать, что процесс деградации инфраструктуры Коша достиг естественного рубежа, за которым он мог существовать лишь как полная противоположность своему былому идеалу. В период Новой Сичи чрезвычайно распространился редкостный дотоле обычай, когда богатые казаки, призванные к несению «очередной» службы, отправляли вместо себя наемников. Создается впечатление, что боевые действия интересовали новых казаков лишь как дополнительный способ наживы.
Аскетический типаж сичевика в XVII веке подробно описан поэмой «В1ршована хрошка»: «Земля — його л1жко, зелена трава — матрац, сщло — м’яка подушка, опонча — перина, попона — бше простирадло, стрши правлять йому за гребшь, блискуча шабля — за дзеркало, панцир — за плащ, плетений шолом — за шапку, тятива —
за пояс, пригорща — за чарку, джерельна i р1чкова вода — за алжантей вино; болотяна вода — щоб вуса добре росли, роса — щоб серце охо-лоджувати, сухар — за пряник, толокно — за торт, дика грушка, водяш ropixn та польова вода — за десерт».
Теперь для сравнения — опись покоев последнего кошевого Петра Калнышевского: «Длинный стол, 30 деревянных и 12 отделанных кожей стульев, шкаф со стеклянной и фарфоровой посудой, четыре канделябра, кровать с балдахином, оловянный умывальник, ванна, подсвечники с серебряными и мраморными украшениями…» Реестр имущества атамана составил внушительный-документ. О масштабе продовольственных запасов можно судить уже по тому, что в подвалах числилось 100 пудов сахара, 10 пудов «закусок греческих разного манеру», 16 пудов ореха-фундука, 20 туш свинины и т. д. Ко всему прочему, Калнышевский слыл разборчивым гурманом. Поблагодарив полкового есаула Федора Легкоступа за поднесенные соленые огурцы и арбузы, кошевой отослал ему пустую бочку с наказом повторить: «Только огурцы так посолить, как первой присылки посолили (а теперешней, другой присылки прокисли) и положить укропа и листа вишневого».
Крайнее средство
Для тех, «кои не хотели у Козаков работать», до поры до времени была открыта негласная возможность влиться в гайдамацкое движение, ширившееся по мере бюрократизации Коша. Объектом нападений запорожских гайдамаков сделались, с одной стороны, местные «доброго состояния козаки», с другой — украинские помещики, а также мусульмане — татары и турки.
Вопрос о том, насколько гайдаматчина была инспирирована духовно-рыцарскими авторитетами («дидамы»), вряд ли когда-нибудь будет разрешен однозначна Организаторами гайдамацких отрядов выступали, как правило, запорожцы. Крупнейшие базы гайдамаков располагались в малодоступных местах войсковых владений: стан на Мигийском острове, урочище Корабельное и прочие. Копируя Сичь в миниатюре, вожди гайдаматчины, тем не менее, не пытались (до
1768 года) делегировать себе её полномочия, как случалось, когда из-за раскола в Войске могли появиться двое атаманов, две старшины и так далее. Трудно дознаться также, чего было больше в вялых (опять же до 1768-го) карательных мерах Коша к отрядам сиромы: стремления перенести их активность вне Запорожья, отчитаться в своей непричастности перед гетманом и петербургской администрацией или ещё какая-то скрытая цель. Ведь при всей показной лояльности по отношению к России Кош никогда не переставал лелеять мечту о своей полной независимости. Показателен инцидент с греческим владыкой Анатолием Мелесом в 1759–1760 годах, который на ектениях110в Запорожье или вовсе не поминал синодального архиерея, или произносил его имя «неправильно и непристойно».
Войдя в «истеблишмент» империи, сичевое рыцарство могло остаться верным общественной роли «группы вне закона», только создав оппозицию… к самому себе. Та негативная репутация, которой ранее пользовалась Сичь, автоматически перекинулась на гайдамаков — новый жупел для социума. Эту репутацию поддерживала Синодальная церковь. Невзирая на то что сотни казаков сложили головы за освобождение единоверцев и родичей от польско-католического ига на Правобережье, епископ переяславский Гервасий (Линцевский) объявил «искоренение бесчеловечных гайдамак» «делом Божьим».
Восстание 1768 года, вспыхнувшее на следующий день после Рождества, показало, что дни Запорожской Сичи сочтены, ибо из оплота сирых и обездоленных она превратилась в их гонителя и палача. Июньская присяга 1768 года, требовавшая от каждого сичевика бороться с гайдамаками, где и когда бы последние ни появились, подписанная крестами во всех куренях, делала старшину в глазах сиромы слугами дьявола, а её веру — сатанинской верой. Ворвавшись к кошевому Петру Калнышевскому мятежники прежде всего подвергли ритуальному осквернению святыни его дома: растоптали иконы, разбросали мощи, «так, что с тех святых мощей ни одной части сыскать не могли».
Йл^/^7*******
Факсимиле подписи атамана Петра Калнышевского. 1762
Впрочем, религиозность Калнышевского была искренней, далеко не показной. Будучи кошевым атаманом, он щедро покровительствовал монашеству на православном Востоке, на Афоне, а на Украине возводил храмы. Его внимание к монастырской жизни носило провиденциальный характер. В 1776 году, по ходатайству произведенного им ранее в казаки Грицька Нечесы (князя Потемкина), Калнышевский в обстановке строгой секретности, под конвоем был отправлен «на смирение» в Соловецкую обитель. Большую часть немалых денег, которые были выделены на его содержание, атаман добровольно жертвовал обители. В 1801 году его освободили, но старец сам не пожелал оставить место монашеского подвига и скончался там 23 октября 1803 года ста двенадцати лет от роду.
***
В 1760-е годы казалось: ещё чуть-чуть, и запорожская старшина сольется с российским дворянством, а рядовые казаки станут государственными крестьянами, как это произошло в 1783–1785 годах с казачьими войсками Левобережья. Однако этому не суждено было случиться по причине все того же свободолюбивого духа, который сичевики не утратили даже накануне их бесславного превращения в помещиков. Государственная машина империи воспротивилась конвертации казацкой вольницы в экономически самодостаточную территорию с собственным политико-административным устройством.
Отступничество от принципов воинского союза, завершившееся падением Запорожья, надолго пережило Сичь. Его разрушительные тенденции разъедали большинство независимых вооружённых союзов христиан, продолжавших действовать в XVIII–XIX веках (среди них следует выделить упомянутых гайдамаков, галицких опрышков, разбойничьи братства). Их деятельность в оптимальном случае оправдыва-
| В. Ковалёв. Последняя рада на Сычи. Холст, масло. Конец XIX в. |
лась православно окрашенным лозунгом улучшения мирской жизни, но никак не отрешением от нее. Ни одно из этих воинских формирований не располагало стройной аскетической доктриной, которая регулировала жизнь сичевого казачества. Поэтому и сам образ рыцаря-запорожца остался никем не превзойденным идеалом свободного воина.
солдат и воин
Вырабатывая собственный продукт из материала, оставленного предыдущими поколениями, мы часто не можем обойтись без оболочек «старого мира». Используя клише, мы заполняем их другим содержанием, закрывая глаза на несоответствие дел словам, а слов — мыслям. Одним из таких идеологических фантомов, который уже не один век эксплуатируется в целях, совершенно противоположных его изначальному смыслу, является понятие войны и связанный с ней образ воина.
Мало кто из современников, даже профессионалов на военной службе, задается вопросом, почему в нашем языке участники войны
_249
называются попеременно двумя именами существительными: воинами и солдатами — и чем они между собой различаются. Эти разные (а в чём-то противоположные) фигуры, накладываясь друг на друга, незаметно размывают комплекс идей, породивший обеих. Фигуры солдата и воина берут начало в средневековой цивилизации Европы, в социальном измерении христианства. В чём же предназначение солдата с воином и в чём кардинальное различие?
Экономический минимум для рыцаря предполагал вооружённость и наличие боевого коня. Только свободный человек имел право носить оружие, а содержание боевого коня мог позволить себе черпающий ресурсы из той же самой, военной сферы. Доспехи тяжеловооружённого рыцаря-мечника, его лошадь и снаряжение в среднем были эквивалентны 25 волам, стаду из 250 овец или 250 четвертям пшеницы. Разрыв между стоимостью вооружения и пропитания целенаправленно закреплялся экономикой Средневековья, подчёркивался ювелирным украшением оружия и сбруи. Сегодня сопоставимое с этим вооружение, как правило, не является частной собственностью, но лишь выдаётся в пользование призванным или наёмным солдатам.
Однако перечисленного недостаточно, чтобы провести твёрдую границу между воином и солдатом, различие восходит к сфере, организующей не столько имущество, сколько психотип, ментальность.
Фигуры солдата и воина существуют в разных мирах, каждый из которых управляется собственными законами. Если мир солдата это мир долга, то мир воина — мир воли (причём в церковнославянском двойственном значении этого слова: воли-силы и воли-свободы). Богословски это миры Ветхого и Нового Заветов, Закона и Благодати, Адама и Христа. Недаром апостольская проповедь нигде не называет последователей Царя царей солдатами, но постоянно обращается к ним как к воинам. Выражение «солдат Христов» смехотворно. Воинствование во Христе — привилегия