Но в этом ей было категорически отказано. До самой смерти граф оставался убеждённым противником «дамского элемента» в Археологическом обществе и блокировал вступление туда собственной жены. Тем не менее, лишённая официального статуса, Прасковья Сергеевна продолжала заниматься археологией, помогая супругу во всём. Драматичные отношения Уваровых отражает случай, произошедший с ними на Кавказе. Их проводили к святилищу Реком, которое по преданию возвёл из камней сам святой Георгий. Старейшина предупредил, что порог святилища не должен переступать ни один чужеземец, однако из почтения к графу для него делают исключение. Но не для женщины. Прасковья Сергеевна (а к таким ситуациям она привыкла) осталась бродить около внешних стен. Старейшина объяснил, что через окно в храм столетиями бросают разные дары, предназначенные св. Георгию, но не все из них долетают, поэтому под проёмом образовалась целая куча предметов, многие из которых были довольно древними. Из этих приношений графине было позволено взять что-нибудь на память. Та увидела бронзовый обломок с головкой зверя и подобрала его. Уварову тоже разрешили взять предмет из святилища, и он выбрал бронзовый «стакан» без дна. Вечером, обмениваясь впечатления, супруги достали свои находки. К их изумлению, обломки оказались частями одного предмета — бронзового рога для питья, совершенно уникального памятника в своём роде.
Когда Алексей Сергеевич умер, графиня была сразу принята в Общество и единогласно избрана его главой. Графиня инициировала широкомасштабные раскопки на Кавказе, которые стали мировой сенсацией. После княгини Дашковой Прасковья Сергеевна оказалась второй женщиной в Петербургской академии, была зачислена во многие университеты и научные общества Европы. Её умом восхищались известный религиовед Эрнест Ренан и император Александр II. Да, графиня Уварова была реальным конкурентом для своего мужа.
| П.С. Уварова (в центре) с матерью П. Щербатовой и дочерью Прасковьей. Фото конца XIX в. Последний акт |
Всю жизнь Уваров писал свой главный труд — книгу о христианской символике. После его кончины ученики успели издать лишь первую часть. «Символический словарь» так и остался неопубликованным: в революционной неразберихе типографский набор был рассыпан, а большинство гранок не сохранилось. Остались только рукописи, которые граф постоянно правил и дополнял, возя с собой с места на место. Символы являются метакодом традиционной культуры. Знающий символику может понять предназначение любого предмета, если определит, какого мировоззрения придерживались заказчик и изготовитель. «Символический словарь» Уварова обогнал своё время лет на 50, и есть какая-то обидная фатальность, что он оказался недоступным для нескольких поколений учёных. Впрочем, советские исследователи вряд ли смогли бы им по-настоящему воспользоваться. Те стороны русской культуры, которые они привыкли считать «язычеством», граф блестяще объяснял как автохтонные формы православия.
Составляя «Символический словарь», Уваров будто готовил язык для воскресающего на его глазах прошлого, которым оно должно было изъясняться с потомками. Однако до того требовалось определиться с
| Факсимиле верхней части страницы из рукописи «Символического словаря». РАИИМКРАН. Ф.11 |
физическим центром, где история могла бы постоянно воспроизводить себя в сознании людей. В реаниматологии это соответствует стадии пролонгированного поддержания жизни. Таким центром должен был стать Исторический музей на Красной площади. Его проектированию
| Павлин. Рисунок к «Христианской символике» А. С. Уварова |
и строительству были посвящены последние годы жизни и последние капли некогда могучего здоровья Алексея Сергеевича.
В лице Ивана Забелина, поначалу с недоверием воспринимавшего инициативы графа, мало-помалу он нашёл себе настоящего соратника, стойко переносившего вместе с ним все невзгоды и интриги. Было их, к прискорбию, немало. Так, завистникам удалось сорвать торжественное открытие музея в 1883 году, которое планировалось в ходе коронации Александра III сразу после освящения храма Христа Спасителя. Императорских церемонимейстеров
_299
дезинформировали, что музей ещё не отделан. И всё-таки государь приехал, и Уваров лично представил ему лучших московских историков — Забелина и Василия Ключевского.
Треволнения спровоцировали инфаркт. Хотя Уваров кинулся поправлять здоровье, он уже не смог восстановиться. На Археологическом съезде в Одессе граф воспрял, но, вернувшись в Москву, вновь стал ослабевать. Устраивавший дела других, он так и не смог завершить своих фундаментальных работ, в число которых входил помимо «Символики» «Археологический словарь» и «Византийский альбом». Любимым символом Алексея Сергеевича всегда был Феникс, и он хорошо понимал, что последним актом реанимации того величественного прошлого, которое он хотел оживить, должна стать его собственная смерть. То, что не умерло, не может возродиться, а граф стал живым реликварием истории Руси.
Но полноте. Можно ли назвать «смертью» уход самого Реаниматора? Всё, что начал Уваров, завершили его последователи. Ни одна линия не оборвалась, ни один луч не погас.
ЭНЕРГИЯ ПЕТЕРБУРГА116
На наших глазах Санкт-Петербург превращается в центр распределения энергопотоков Евразии. Нам знакомо парадное, героическое, даже литературное лицо Северной столицы, но каков её сакральный облик? Какие идеи, кроме пресловутого «окна в Европу», лежат в основании одного из красивейших городов Земли? Имеют ли они естественно-научное основание? Как отражены в психофизиологии петербуржцев, коренных жителей города?
Роль Петербурга в российской истории уже давно стала «знамением пререкаемым». Для одних он — бастион Европы перед лицом «дикой азиатчины». Для других — чужеродная конструкция, отнявшая первенство у семихолмной Москвы. Для геополитика-евразийца Петербург — «атлантистский форпост», знак торжества «воды» над «сушей». Для либерала-европоцентриста — символ прогресса и при-300 _
общения к мировой цивилизации, разрыва с косностью, архаикой, инерцией.
Как бы то ни было, в основе жесткой оппозиции мнений лежит одна и та же мысль: Петербург — культурный плацдарм иной цивилизации, не имеющий ничего общего с исконной государственной традицией Руси. Нам предлагается только решить, хорошо это или плохо. Однако, так ли всё плоско?
Русский Константинополь
Священный архетип, который воплощает собой Петербург, восходит к эпохе, когда не было ни «Азии», ни «Европы» в современном понимании, а надо всем возвышалась одна Универсальная Империя и ее столица. Точнее, две столицы — Рим и Константинополь. Именно их образы и соединяет в себе Город Святого Петра. Идея о «Москве — Третьем Риме» общеизвестна. Столь же общеизвестно, что реальные черты Рима столица России приобретает лишь в петербургский период. «Коль ты прекрасен, Град! Ты Риму стал подобен», — напишет в 1756 году молодой Андрей Нартов.
Мысль о том, что Петр I сознательно противопоставлял Петербург Риму (центру католического папства) высказывалась неоднократно. А вот с Константинополем Петербург редко ставят в один ряд. Между тем, Санкт-Петербург сразу проектировался как мировая имперская столица, восполняющая потерю Царьграда. Более того — инициирующая процесс его возвращения. После Гангутской виктории 1714 года, в присутствии иностранных посланников, Петр декларирует основную цель создания Петербурга — реставрацию Эллинистического периметра: «Историки говорят, что все науки были сосредоточены в Древней Греции. Изгнанные оттуда превратностями времён, они распространились в Италию и затем по всей Европе. […] И мой разум почти предвещает, что науки когда-нибудь покинут своё прибежище в Британии, Франции и Германии, придут и на столетия поселятся среди нас. А после, возможно, вернутся в свой исконный дом — Грецию».
Культ Константина Великого должен был играть важнейшую роль в репрезентации нового города. В иконостасе Петропавловского
_301
собора помещают образ равноапостольного царя, большие иконы Воздвижения Креста Господня с Константином и Еленой становятся непременным атрибутом питерских храмов. Планировалось установить и гигантскую статую непобедимого христианского императора. Её модель хранилась у наследников первого городского архитектора Доменико Трезини (ок.1670–1734).
В исторических известиях начала XVIII века проводятся многочисленные параллели между рождением Константинополя и Санкт-Петербурга. Так же как Константин перед закладкой Царьграда, Пётр, выбирая место для столицы, видит парящего орла. Поскольку это произошло накануне Пятидесятницы, орёл однозначно воспринимался как знамение Святого Духа. Отыскав гнездовье геральдической птицы, Петр, по преданию, выкопал ров, куда поместил ковчег с мощами апостола Андрея Первозванного, первокрестителя Руси.
Венеция и Вена
Ещё менее известными, чем Константинополь являются два других образца, учтённые при строительстве новой столицы — Вена и Венеция. Эти города, в основе которых неслучайно лежит имя славянского племени венедов117 тоже выступали преемниками Царьграда. Вена воплотила в себе имперский центр (столица Габсбургов, сделавших символом власти двуглавого орла). Венеция унаследовала морскую и торговую функцию Константинополя, да и сама была основана выходцами из Византии.
Известно, что во время заграничного вояжа русский царь планировал посетить Венецию. Поездка туда Петра (через Милан и Падую) описана в ряде изводов его путевого журнала. Венеция — прототип города на воде, структурированного благодаря системе каналов. Поэтому на неё, а не только на Амстердам, где он обучался корабельному мастерству, ориентировался Пётр в своих замыслах градостроителя. Автор «Точного известия о… крепости и городе Санкт-Петербурге»