Расходы дона Эусебио приводили в ужас его управляющего, который говорил всем и каждому: «Я наполняю карманы дона Эусебио, а Гауди их опустошает!»
«Опустошение» это продолжалось до рокового дня – 7 июня 1926 года, когда 74-летний Гауди попал под трамвай. В этот день он, как всегда, после работы шел по обычному маршруту на вечернюю службу. Он вполне мог бы выжить, но таксисты ни за что не хотели везти в больницу неизвестного оборванца.
Дух великого иррационалиста вознесся на небо, прах же был погребен там, где он жил и работал, в крипте недостроенного собора.
В 1936 году анархисты подожгли мастерские Гауди. Огонь уничтожил все его наброски и чертежи. Это на целых двадцать лет остановило строительство собора.
В недостроенном храме создан небольшой музей, посвященный жизни Гауди и его вселенским замыслам. Там – его посмертная маска и макет собора, сделанный им из веревок и грузов.
Заклятие
На средства, вырученные от посещения музея, стало возможным продолжить строительство. Но словно какая-то властная сила не дает этого сделать. Оно и понятно – у современных строителей нет божественного, как у Гауди, «соавтора».
Возможно, пять поколений барселонцев ждут завершения строительства совсем по другой причине. Ведь полное название последнего творения Гауди – Искупительный храм Святого Семейства. Напомним также, что строился он во славу католической церкви. «Соавтору» Гауди сверху было хорошо видно, что не может быть славы во грехе. Может быть, недавнее сенсационное всенародное покаяние Папы Римского Иоанна Павла II позволит снять наконец заклятие с храма, и недалек тот день, когда дух великого Гауди воплотится в современном архитекторе, который завершит дело, начатое 117 лет назад.
Дьявол и опальная валькирия
Она ушла из жизни во сне. Как праведница. В отличие от того, кто соблазнил ее дух. Мировые средства массовой информации сообщили о том, что 9 сентября 2003 года в Баварии на 102-м году жизни скончалась Лени Рифеншталь. Знаменитый кинорежиссер-документалист ХХ века, автор фильмов о Гитлере и фашизме.
Ее называли «нераскаявшаяся Лени», потому что она не признавала своей вины за все, что содеял воспетый ею человек и его режим. Лени Рифеншталь говорила: «Чего хотят от меня эти журналисты? Какого раскаяния? Я осуждаю нацизм. Разве можно предъявлять художнику такое обвинение – политическая безответственность? А как насчет тех, кто снимал во времена Сталина? Эйзенштейн, Пудовкин. Если художник целиком отдается своей художественной задаче и добивается успеха, он вообще перестает быть политиком. Надо судить его по законам искусства».
А вот родившийся 9 сентября 1828 года Лев Николаевич Толстой считал не так: «Нет раскаяния – потому что нет движения вперед. Раскаяние – это как пролом яйца или зерна, вследствие которого зародыш и начинает расти. Самое существенное деление человечества: на людей с раскаянием и людей без раскаяния».
Жизнь и смерть волею Высшей Судьбы сошлись в одном осеннем дне. И каждая из неразлучных сестер, как всегда, предложила нам свою версию того, что есть триумф Истины.
Два пути к одной встрече
Она появилась на свет 22 августа 1902 года в Берлине. Когда ему, Адольфу Шикльгруберу, было уже 13 лет. Чертова дюжина! Первая зловещая мистическая веха на пути сближения столь не похожих по рождению людей.
Австриец из обывательской семьи – и девочка из столицы кайзеровской Германии, где у нее были вполне обеспеченные и благополучные родители.
Впрочем, мать Лени заплакала, когда ей впервые показали младенца. В прозрачных бесцветно-голубых глазах новорожденной мелькнул какой-то таинственный свет, трагическое значение которого было понятно только матери. Но мать была женщиной типично кайзеровской эпохи, послушная главе семьи. И, естественно, она не решилась поделиться всякими мистическими глупостями с мужем! Тем более что муж был человеком не только жестким и тираническим, но и крайне раздражительным. По воспоминаниям самой Лени, он мог прийти в ярость от того, что пуговица на воротнике его кителя не так туго застегнута, как ему хотелось бы! И этим он мало отличался от австрийца Алоиса, отца Адольфа.
Быть может, потому и мальчик Адольф, и девочка Лени так безумно хотели бежать от родительского деспотизма. Скрыться от него в прекрасном и свободном мире искусства. Защититься языком высоких образов и понятий от базарного говорка приземленной черни.
Но Адольф не прошел в Венскую академию художеств. И превратился в ярого отрицателя современного искусства, да и всего мира с его традиционными христианскими ценностями. Он скитался по венским ночлежкам и писал свои непризнанные картины, где были разрушения домов, взрывы, пожары. И кое-кто покупал их у нищего самоучки. А Некто, названный великим Гете Мефистофелем, уже собирался купить не картину, а душу бедствующего австрийца.
Лени тоже ищет свой путь в искусстве. Деспотизм отца не только коверкал ее морально, но и привел к тому, что у нее с юности стала проявляться желчекаменная болезнь.
Но она презирает свои болезни. «Я хотела бы быть мужчиной, – пишет она в письме к одной из своих школьных подруг, – тогда мне было бы гораздо легче реализовывать планы, которые у меня есть».
Она мечтает стать танцовщицей, тайком берет необходимые уроки. Как ни странно, узнав об этом, отец не возражает. Он только разражается недобрым смехом: «Я не сомневаюсь, что ты бездарь и никогда ничего не добьешься!»
А она упорно занимается модными тогда «экспрессионистскими танцами», главной звездой которых стала Айседора Дункан. И тут в самый разгар ее турне по Европе случается несчастье. Она повреждает себе колено. Путь в танец ей отныне заказан. Как заказан путь в профессиональную живопись будущему Гитлеру.
В один из дней своего смятения и отчаяния она идет в кинематограф. И попадает на фильм Луиса Тренкера «Гора судьбы».
Лени пишет о впечатлении, которое произвела на нее встреча с фильмом: «Исполненная какой-то новой, странной тоски, я не могла спать всю ночь, и думала: что произвело на меня большее впечатление? Сами горы – или искусство, с которым они были сняты?»
А в Германии бушуют страсти двадцатых годов. Социальная несправедливость, версальское унижение германского духа, все нарастающие валы красного и коричневого экстремизма терзают души и тонких людей, и самых обычных обывателей.
Некоторые ищут выход из всего этого, уходя в горы. Кто-то – в прямом смысле этого слова. А кто-то – в кино. С гор можно озирать ристалище вечной человеческой битвы и думать о настоящей, Звездной Вечности!
Лени находит режиссера фильма, столь потрясшего ее воображение. Луис Тренкер влюбляется в молодую красавицу и помогает ей получить главную роль у другого «горного режиссера» – у Арнольда Франка в фильме «Священная гора», а потом и в фильме «Штурм Монблана».
Она становится звездой кино. Пока что немецкого. И решает снять свой собственный фильм. Ей уже тридцать лет. Ей хочется творить собственную реальность. А где может делать это человек, если он не Господь Бог и не великий политик? Только в кино!
И вот на экраны выходит пронзительный и романтический «Голубой свет». Баллада о деревенской девушке Юнте. Всю свою жизнь она видит голубое свечение в тех горах, где живет. Это сверкает прекрасный кристалл, быть может, волшебный камень той эпохи, когда валькирии свободно общались с отважными воителями, а теперь ушли подальше и повыше от людей.
Люди узнают о кристалле, потому что Юнта рассказывает об этом знакомому художнику, а он, в свою очередь, разбалтывает тайну всем. Кристалл разобран на сувениры. Юнта взбирается в горы привычной тропой, но не видит любимого света. И падает в пропасть. Не тот ли голубой свет увидела в глазах новорожденной девочки мать?
«Голубой свет» потряс многих в Германии. Но, кроме всех прочих зрителей, сентиментальную альпийскую историю посмотрел и руководитель одной из самых сильных политических партий Германии. Адольф Гитлер стал яростным поклонником и самого фильма, и его героини. И он пожелал увидеть эту женщину. И она тоже захотела этого. Потому что уже слышала о нем, как, впрочем, и вся Германия.
И каждый из них покинул свой воздушный замок, спустился со своей заветной горы, чтобы поговорить о вполне конкретных земных вещах.
Наместница киноимперии
Но прежде, чем поговорить с Гитлером с глазу на глаз, Лени увидела его на открытии спортивного праздника. Она услышала его речь. И поняла, что этот человек полностью завладел ее воображением.
И вот непосредственная личная встреча. Гитлер восхищен Лени не меньше, чем она им. В ней он видит эталон арийской женщины. А такая женщина в его представлении должна быть строгой, упорной, спортивной. Соратница истинного воителя. Не то что какая-нибудь Грета Гарбо.
От фюрера поступает предложение: снять фильм о съезде нацистской партии в Нюрнберге.
Смущенная Лени пытается отказываться. Ведь она так далека от политики. Но как вспоминает она сама: «Гитлер сказал мне: фройляйн Рифеншталь, я хотел бы, чтобы этот фильм снял художник, а не член партии».
И вот спустившаяся с горы, где больше не горит голубой свет, Лени, как истая валькирия, носится над улицами старинного Нюрнберга. Вернее, над ними летит ее камера, снижаясь до ликующих толп мужчин и женщин и тут же стремительно взмывая к тому, кто становится отныне божеством новой Германии. Задействовано множество необходимой техники. И все это получает имя «Триумф воли». Триумф воли одного человека. И человек этот доволен! Искуситель делится своими восторгами публично, что делает автора фильма недосягаемой даже для самой робкой критики.
Спустя годы Лени Рифеншталь скажет: «Я была бы счастлива, если бы этот фильм сгорел. Когда после войны в 60-м году в Англии я посмотрела его, у меня мороз побежал по коже».
Но это потом. А сейчас ей предстоит снимать еще более грандиозный фильм. О Мюнхенской Олимпиаде 1936 года.