— Дядя Савелий, ну как теперь ягода малинка, сочна? — Палей показывает свой ларец.
— И красна и сочна, а вот что она вкусна — этого еще не видно. А медведь-то, видишь, как на нее зарится. Значит, эта ягода должна быть еще привлекательнее, — сказал Савелий.
— Чего же не хватает?
— А вот чего: не вижу, что она теплая, солнцем согретая.
— Разве кистью это можно передать? — удивился Палей.
— Попытайся… Ты ее не только краской согревай, но и смекалкой, — подсказывает учитель.
Снова Палей — за свой ларец. А Люлех ставит на стол свой:
— Теперь, кажись, у меня здорово получилось?
— Здорово, да не очень, — говорит Савелий, сам повертывает ларец и так и этак. — Совсем не видно, что ягненок в жаркий день вышел напиться к ручью.
— А где же жару-то взять? Жара у солнца, — усмехается Люлех.
— Не только у солнца. Жара есть и в краске. Ты вот так ее положи, чтобы я видел, что дело было, допустим, в страду, — наставляет старик.
Люлех покачал головой, начал все сызнова. Теперь он понял, что значит не любить безделинку, а любить умелинку. Но умелинка не мотылек, сама не прилетит.
По весне — радость Палею и Люлеху. Взял Савелий Палея ларец, похвалил работу:
— Вот это так! Теперь ягода малинка и красна, и сочна, и вкусна! И видно, чем она медведя завлекла. Не только с цветом, но и с хорошим запахом удалась, Палей, тебе ягода. А медведь точь-в-точь такой, какой приходил вчера к нам на пчельник.
Подошел Савелий ко второму ларцу да и погладил волосы Люлеху:
— Вот это ручей! И ягненок теперь на месте… Верно подметил: капельки у него с губы падают, и кружочки бегут по воде… И волк настоящий разбойник, точь-в-точь такой утащил у нас козленка.
Открыли окна, выставили ларцы на подоконник. — посушить на солнце. Савелий, Палей и Люлех сидят в избе.
Идет мимо избы медведь с седым пятном на лбу, глянул на окно, остановился. Видит, его маленький братишка — косолапый мишка — малину собирает. Да такая малина, что у большого живого медведя потекли слюнки.
— Глядите: медведь под окном, — шепнул Люлех.
Палей скорее за аркан. Медведь встал на задние лапы, тянется к малине; ягода его к себе манит, да не сорвешь ее… Тут медведя и заарканили, на цепь привязали в сарае.
На другой день мимо окон волчище — рыжий бочище бежит; увидел он, как на ларце его меньшой брат с белым ягненком беседует, остановился, зубами щелкнул, глаза загорелись:
«Я вчера такого съел… И этого съем, отниму у глупого волчонка!»
Люлех скорее за аркан. Волк встал на задние лапы, силится ягненка схватить. Накинули на волка аркан, на цепь — и в сарай.
Вот и пришел день, когда главная хитринка художества перешла в их руки. Смастерили они еще по ларцу — поглядеть любо-дорого! Просят Савелия: скажи, мол, нам свое слово.
А он глянул на их работу, глаза загорелись у старика:
— Ребята вы мои, ребятушки! Не зря я вас учил. Теперь вы самую главную умелинку поймали. Кисти при вас, клык медвежий тоже, вся моя тайна с вами. Ступайте восвояси. А свататься вздумаете — приезжайте, да след к беглому Савелию воеводским псам не указывайте. Белянушка с Чернявушкой вас ждать будут.
Напоил, накормил братьев Савелий, хлеба им запас в путь-дорогу дал.
Вывели из сарая медведя и волка. Что с ними делать?
— За проступки следовало с вас обоих теплые шубы снять, — говорит лесным зверям Савелий. — Ну, так и быть, искупите свою вину: везите Палея и Люлеха на родину, к ним в село. Да слушайтесь же!
Сел Палей на медведя, Люлех — на волка. В котомках у них и ларцы, и кисти, и краски. Покатили. Хворост трещит, волк — ноги благо длинные — перескакивает через валежины; еле поспевает за ним ленивый медведь.
Волк замышляет: «В чащу Люлеха завезу, может, со спины стрясу, там его и съем…» Но не тут-то было, не такой седок попал: Люлеха и Палея не обманешь.
Долго ехали Палей и Люлех — и под дождем мокли и под солнцем сохли. Добрались наконец. Глянули — и места родного не узнали. И так-то селенье было не селенье, а тут уж осталось всего ничего. Одна родительская изба стоит на пригорке — ни окон в ней, ни дверей, а на месте остальных изб зола да пепел.
— Где ж народ-то наш? Что тут было, пока мы пропадали?
Посидели Палей с Люлехом у разбитой избы, пошли бережком вдоль реки. Зеленый бугор травой порос, березка над ним на тонкой ножке стоит. Под березкой — камень-дикарек, под камнем — жестянка. Глянули они в жестянку, а в ней грамота.
В грамоте написано: лежат-де под этим бугорком Елисей с Охромеевной; по весне ханы-баскаки били их прелюто, и соседей тоже. Схоронили их соседи, а сами тайное пристанище искать ушли, домишки свои огню предали.
Погоревали над могилою сыновья. Стали думать: что же теперь делать? Уходить ли отсель, здесь ли оставаться?
Сердце-то не велит уходить. И край-то свой им дорог, да и отец с матерью здесь лежат. Решили они остаться. Делить свое богатство стали:
— Вот тебе, Палей, горка зеленая.
— А тебе, Люлех, речка чистая, — отвечает Палей.
После-то, видишь, так и стали называть эту речку Люлехом, а село на зеленой горке Палеем, только воеводский писец, когда в книгу писал, перепутал букву, с той поры и пошло название — Палех.
Погрустили Палей и Люлех о родителях. Но не век же кручиниться. Живой о живом думает. Сняли с медведя и волка теплые шубы. Избенку обиходили. А потом решили и кисти попытать, правда ли — главную умелинку свою передал им Савелий.
Обрадовались братцы: ладно у них получается — что цветы, что узоры. И блеск и сияние ларцам умеют дать.
Взяли они себе в жены Белянушку с Чернявушкой. Стали жить по-доброму, по-хорошему. Еще семьи три набеглых в селенье пришли, построились. И те все приохотились к ремеслу братьев.
Вот от того кормя, говорят, палехский лазоревый куст и расцвел. И теперь, коли какого палехского с золотым ногтем в их светлой мастерской увидишь, так и знай: это, может, десятое колено от Палея и Люлеха.
Царь-Петровы паруса
Стала ткачиха Марья собирать сына Ивана в солдаты служить. Подала ему холщовый мешочек с двумя лямками. В мешке — хлеба каравай, полотенце да ниток клубок.
Мать наказывает:
— С похвалой домой приходи, с наградой, с почестью. Пуще сумку храни: в ней тебе будет и огонек и поводырек. Ежели грусть-тоска сердце затуманит, на клубочек погляди — и светлее станет. Если сильный на пути недруг-ворог будет, на клубочек погляди — удали прибудет. Если шибко ранят, если тяжко станет, на клубочек погляди — рану-боль затянет.
Перекинул Иван сумку-котомку за плечи, простился с матерью и пошел на службу.
В ту пору время было неспокойное: шла война со шведом. Захотелось шведскому королю Карлу, чтобы русские ему землю отдали чуть не по самую Москву. А царь Петр не из таких был.
— Исконная, — говорит, — русская земля не про их честь.
И двинул навстречу шведам свою армию. Наши пешочком идут к морю, а те на кораблях плывут. Подобрались поближе да и остановились: боятся. Наши тоже привал устроили; к делу готовятся, амуницию чистят, пушки заряжают.
Шведы хвастают:
— Где вам с нами совладать? Вы не только корабли, а и ворота вытесать не можете.
Про ворота шведы, конечно, набрехали, а кораблей хороших и взаправду у нас в то время мало было. А без кораблей война — не война. Немного было и корабельных мастеров, особо приметных. Задумался царь Петр. Но горевать, однако, не стал. По первому снегу разослал гонцов во все концы земли русской, строго-настрого приказал:
— Люди, кои плотницкому ремеслу обучены, от мала до велика с пилами и топорами чтобы к Питеру шли корабли строить.
Собралось народу видимо-невидимо, словно лес на берегу вырос. Все слободки заселили, а народ все подваливает и подваливает, как плотину прорвало — рекой течет. Войска в тех местах немало стояло, Петр поднялся на пенек высокий, поглядел на солдат да на владимирских плотников (владимирских особенно много пришло), улыбнулся и как гаркнет на всю округу:
— Что, ребятушки, призадумались? Али испугались моря синего?
А плотники ему в ответ:
— Моря синего николи мы не пугались. А боимся — дела всем не достанется. Эвон сколько нас собралось…
Петру ответ такой понравился:
— Не горюйте, дела всем хватит. Да с таким народом, ребятушки, горы своротить, все моря-океаны перейти можно! Построим корабли получше шведа, а по весне я со своими лебедями к морю выплыву.
Засучил рукава, сам первый за топор взялся и пошел тесать бревна. Закипела работа. Только лес трещит, только топоры звенят да пилы воют. На улице мороз, а Петр в одной рубашке орудует. Глядя на него, и остальные налегают. На крещенской неделе начали, а к посту все дело закончили. Петр последний гвоздь вбил и говорит:
— Корабли сладили. Дело за парусами.
Стал Петр думать, где бы парусины достать. Подзывает он к себе генерала Фемера, приказывает:
— Возьми из моей казны денег, купи парусов получше, да с делом этим не тяни.
Фемер был из немцев. Такой высокоплюй был: Петр с топором корабли строит, а он с тросточкой хмуро похаживает, солдат пошугивает, на плотников покрикивает.
Как услышал Фемер, что ему государева казна доверяется на покупку парусины, сразу повеселел. Приказывает солдату Ивану:
— Заложи тройку, будем ехать за парусами. Ты знаешь, где у вас хорошую парусину ткут?
Иван был родом из села Иванова. Говорит генералу:
— Лучших полотен, чем у нас в Иванове, нигде не сыщешь.
В Иваново так в Иваново. Покатили. Ванюха за кучера сидит, кнутом помахивает, песенки распевает. Радуется побывке: в Иванове у него ладушка осталась, ткачиха, первостатейная красавица.
Приехали, к купцу Павлу Веретенникову заявились: у того своя полотная фабричонка, да еще в избах на него мужики и бабы работали.
Фемер с купцом беседу ведет, а солдат к ладушке отправился, к своей, стало быть, красавице задушевной. Фемер тому и рад: лишнего глаза не стало.