— Ну, и стал бы твой завод только людям перевод, — говорит Иван. — Вот так уж радость…
— А тебе какая же радость нужна?
— Вот какая — самая большая!
Вынимает тут Иван узорную веретеницу с челноками, веретенами точеными, чеканными; разноцветный веничек кладет на стол. Вот и весь его барыш. Братья так и зашипели:
— Простофиля ты, простофиля, все полотна за такую пустяковину отдал?
А на узорную веретеницу и глядеть не хотят. Мол, у нас челноков с веретенами и без того много.
Братья норовят Ивана из избы выгнать. И заварилась в тот день такая ссора промеж братьев — водой не разлить, не разнять. Не хотят Корней и Филипп больше и единого дня жить вместе с Иваном. Делиться — да и только.
Уговаривал их отец, а они не послушались. Поделили все на три пая. На долю Ивана пала эта узорная веретеница. Братья построили себе по избенке за оврагом. Иван с отцом в старой избе остались.
Сначала старшой переманил к себе отца: живи, мол, у меня, а то Иван нерадивый тебя голодом заморит. Перешел Вахрамей попытать хваленых пирогов. Году не пожил — надоел Корнею. Не тут сел, не по той половице прошел, много съел…
Филипп отца к себе зовет:
— Приходи ко мне, не обижу.
Через год и Филиппу надоел старик. Пришлось к Ивану проситься:
— Приюти, сынок, ради бога!
— Так что ж, полезай на печку да полеживай на здоровье.
Снова Иван с отцом стали жить вместе. Отец привык все время что-нибудь да делать. Лежит на печи, ощупью кудель тянет, тонко прядет. На столе сырая картошина, в нее воткнута лучина — девичья кручина. За станом Иван сидит, свое дело привычное правит.
Вскоре барин такой оброк закатил с ткачей, хоть себя закладывай. Тужат ткачи, а Корней с Филиппом больше всех. Иван говорит им:
— Ладно, попрошу-ка я узорную веретеницу. Не поможет ли еще разок.
И на этот раз не оставила его веретеница.
Пришел срок — у него в избе столько всего наткано, что всем хватит заплатить подати.
Не успели подать отдать — новая беда: все село погорело. Осталась только одна Вахрамеева старая избушка И тут узорная веретеница выручила: всех одела как умела.
Полотна Иван раздает, ни копейки ни с кого не берет. Не жадничает. Зато куда Иван ни поедет, куда ни пойдет — везде ему почет и уважение от простых людей.
Собрались братья сходить к Ивану помириться навсегда, забыли про свою спесь. Иван рад братьям. Если с добрым словом пришли — и встреча добрая. Дружно-то — не грузно, а врозь — хоть брось.
Снова братья стали жить сообща, от одного каравая резать ломоть.
Остался слушок надолго, что будто по тому ткачу Ивану и село-то стали звать Ивановом. А потом из этого села большой фабричный город вырос. Но об этом в другой раз, на этом и кончим сказ.
Да! Еще вот что: может, весь секретец-то не в узорной веретенице и дареной кудели, а, скорее всего, в самом человеке, в его деле. Вот в эту-то сторону и поглядывай.
Охлопочек-Отонышек
Все блага — от народа, от полей да от заводов. Как земля по весне травой покрывается, так и жизнь трудом украшается.
Слово у пословицы не из захудалого лубка и не из балаганного райка — оно из живого клубка. Клубок тот по всем дорогам за человеком катится.
Говорили, бывало: с голоду хоть вой, хоть плачь, но ступай в Орехово или в Киржач; был в селе горемычником, на чужой стороне станешь фабричником.
Да и чужая-то сторона в те поры была не добрее родной.
У нас за селом, как овраг-то перейдешь, прежде фабричка стояла. Так, небольшая, всего станков на восемь. Ткацкой светелкой называлась.
Богатый мужик Аплей Щипок ее построил. Восьмерых ткачей посадил за станки. Сам за подрядами катал в Юрьев-Польский к купцам Ганшиным, пряжу у них брал, а сработанный товар купцам сбывал.
Аплея в своем селе-то больше оплеванным звали. Бывало, особенно когда злой, плюнет через губу — обязательно плевок себе на бороду повесит. Так и ходит. Такой уж был Щипок, все так и норовит, как бы чело-века обидеть. И обманывал и обсчитывал. Ни во что народ не ставил.
Вот и ткал у него в той светелке дедушка Мирон. Мастер он был тик выделывать — это такой сорт ткани. И в мелкую и в крупную шашку, какой хочешь узор соткет. А зарабатывал уж больно мало. Сколько ни старался, а все он в долгу, как в шелку, у Щипка.
Однажды, по зиме дело было, ткет Мирон тик ряженый, торопится. Одной рукой бердо водит, другой — ременной погонялкой челнок шугает, перебрасывает со стороны на сторону, ногами подноженки под станом перебирает. На одну подноженку наступит — в основе половина ниток подымется; другая половина опустится — между нитями дорожка появится, по этой дорожке и катится челнок на маленьких каточках. Наступит Мирон на другую подножку — нити местами поменяются.
Дернул он посильнее ремешок-погонялку — челнок выскочил и вылетел в окно.
«Ладно, — думает Мирон, — рядок дотку, схожу найду челнок». Перед ним на полотне еще два челночка лежат: в одном — нитки красные, в другом — голубые.
Взял он другой челнок. Только было раз прокинул, и этот челнок, как на грех, на другую сторону выскочил, тоже в окно вылетел.
— Что за напасть нынче на меня… — погоревал Мирон.
Вышел он из светелки. Морозно. Сугробы чуть ли не по самую стреху 45. У окна стоит Аплейка Щипок, и варежки у него в снегу.
— Ты чего не ткешь? — крикнул Щипок на Мирона.
— Да вот челночки развеселились, выскочили…
— Ну, ищи. А не найдешь — смотри у меня! — пригрозил Щипок.
Искал, искал Мирон, все сугробы перерыл руками… Нет челноков. Вот беда-то на старую голову!
Щипок куда-то сходил и опять тут. Чванится, руки в карманы засунул:
— Эх ты, ворона старая! Ну, что теперь станешь делать? Только хозяина убыточишь. За эти два челнока я взыщу с тебя десятикратно. А потом вон, видишь, два стекла разбил челноками, — тоже взыщу.
— Мне и так есть нечего… Голодный сижу, — говорит Мирон.
— Потому и голоден, что лентяй ты! Почему же я сыт?
— А потому, что мои-то щи к тебе на стол ушли, — Мирон прямо в глаза ему.
И взлютился тут Щипок. С кулаками на старика лезет:
— Такой-сякой, смутьян! За эти слова всю твою бороду по мелкому клочку выщиплю!
Толкнул ткача.
Глянул Мирон горячо, но стерпел.
— Ладно, не трясись, я взамен этих двух выстрогаю, выточу четыре челнока, — утихомиривает он фабрикантишка деревенского.
— На что они мне твои-то, деревянные? Эка невидаль… Мои были железные, на каточках-поводочках. Железные покупай! Где хошь бери, хоть из-под земли доставай! — требует Щипок.
— И золотые купил бы, да моя-то трудовая медная копейка закатилась в твою семейку, — твердит свое Мирон. — Железа у меня нет, а прочного дерева, так и быть, добуду, сделаю не хуже твоих железных…
Прибрел Мирон домой за полночь. Старуха его, бабка Афанасьевна, за прялкой сидит, пряжу прядет с гребня.
— Что, старик, голову повесил? — спрашивает она.
— Новая беда, старуха, на нас с тобой: два челнока у меня нынче пропало. Опять мы в долгу у Щипка остались… Не Щипок ли плут ту потерю подобрал?.. Буду челноки строгать, — говорит он.
Сел старик на порог, стал мастерить. Режет он, строгает, точит, ниткой примеривает. Устал. Да и темновато в избе. Палец невзначай порезал, большая капля крови спелой земляникой упала на белый березовый шашочек.
— Батюшки, поилец, кормилец, что ты это наделал? Руку порушил? Как теперь пойдешь ткать? — испугалась Афанасьевна.
— Ничего, на живом-то заживет. Дай-ка мне щепоть болотной травки-сушеницы на закрепу да еще охлопочек на повязку, — просит старик.
Сняла старуха с гребня остаток кудели, проще сказать — горстку недопряденного льна, который уж не годится в пряжу, малехонький опрядышек.
— Вот тебе охлопочек, лечись.
Унялась кровь.
Старик положил охлопочек вместе с березовым отонышком-чурочкой в печурочку — такое боковое окошечко в печи.
Спать легли. Обоим не спится, не дремлется с горя. Тужат оба.
— Вот кабы, старуха, был у нас с тобой маленький внучек, уж он бы нам, старым, помог! Плохо нам с тобой жить. Замаял нас Щипок. Сколько ни работаем, а счастье все никак не найдет дорогу к нам в избу, — жалуется старик.
— Ох, дед, не заморозила бы нас зима холодом, не загнала бы нужда в гроб голодом, — охает старуха. Спина у нее разболелась.
Поговорили и уснули. А дверь в избенку у них и привычки не было на засов запирать — немного в избе добра: печь пустая да обгорелый сковородник.
Утром дед Мирон и говорит своей бабке:
— Ты знаешь, что мне привиделось во сие?.. Будто березовый отопок в печурочке за ночь пареньком стал. Нашим, стало быть, помощничком!
— Ну, где уж нам с тобой помощника дождаться, так и станем маяться…
Только это старуха промолвила, а на печке кто-то как чихнет! Дед — туда, а там, не мал не велик, лежит парнишка кудреватенький.
На стене, как раз над голбцем 46 сумка висит. Уж не забрел ли какой бездомничек?
— Эй, ночлежничек, вставай! Слезай с нами картошку в мундире есть! — зовет Мирон.
Проворно слезает с печки мальчонка, такой приглядыш пригожий.
Зато как не бывало охлопочка-опрядыша, не видно и березового отонышка…
Вот так гость!.. Румяненький, волосы, ни дать ни взять, — переяславский ленок — что волнисты, что шелковисты! А сам ростом мал, но складненький.
— Кто это тут у нас ночевал? — спрашивает старик незнакомчика.
— Это я! Ваш помощник, ваш заступник, ваш внучек! — раздается веселый голосок.
— Внучек? А все-таки кто же ты? — удивляется Мирон.
— Я маленький, удаленький, родился со смекалинкой! — отвечает малышок.
— Как же нам звать-величать тебя? — спрашивает дед.
— Так и будем звать — Охлопочек! — говорит Афанасьевна.
— А по батюшке?
— Отонышек! — улыбнулась бабка.