— Гитлер ищет сырье и дешевую рабочую силу не здесь, а в России.
— Дорогой сэр, Гитлер знает, наверняка знает, с какой целью и как начать войну, но ни он и никто иной не знают, чем кончится такая война. Эта игра по-крупному, и победить в ней — огромное искусство. Я убежден, что Гитлер, планируя войну, не забывает также и о нас. Его политика на Востоке видна как на ладони. И поэтому эта чудесная девушка может стоить очень дорого.
— Какое отношение все это имеет к нам, ко мне и к Марте?
— Как раз об этом я и хотел сказать. Ее хитрость, ум, удачливость, а также чувство к вам побуждают ее к действиям. Любовь девушки всегда спонтанна и бескорыстна. Пока она влюблена, мы можем на нее рассчитывать, но когда вы на ней женитесь, может быть иначе. Ведь это вы сказали, что она мечтает о доме, детях и собственном салоне мод в Лондоне. Женщина — существо еще полностью не исследованное. Вы об этом прекрасно знаете.
— Я ей обещал. Надеюсь, вы понимаете, господин консул, что у меня есть обязательства по отношению к этой женщине.
— А вы знаете, что больше всего ценят в любви люди Востока? Ожидание, тоску, в этом они видят настоящее наслаждение любовью. Я уверен, что она будет ждать вас долго и терпеливо.
— Бахман ею интересуется. Я говорил вам об этом. А если он предложит ей выйти за него замуж?
— Это была бы неслыханная удача, Вильям.
— Не слишком ли это цинично?
— В нашей службе очень часто сценарий пишет сама жизнь. Мы играем свои роли, но не знаем финала.
— Но та девушка, ей-богу, здесь ни при чем.
— Не будем входить в компетенцию господа бога. Будем делать то, что мы должны делать.
Зазвонил телефон. Вильям поднял трубку.
— Звонила Марта. С письмом все в порядке.
— Значит, я не ошибся, — с удовлетворением произнес консул.
Ширин просматривала отчет, который в тот день ей принес Юзеф. Свои замечания она заносила в блокнот и машинально поглядывала через окно в сад, где Генрих расставил мольберт. Он рисовал. Наконец Ширин прервала свое занятие и вышла в сад. Она остановилась за спиной Генриха и принялась рассматривать его работу. Он делал набросок дворца Витгенштейнов.
— Свыше двух лет я живу в этом доме, а не знала, что он может так выглядеть… Но что вы нарисовали здесь, в бассейне?
— А что вы видите?
— Какие-то трупы, черепа.
— Вы хорошо видите.
— Но ведь ничего подобного в нем нет.
— Речь идет о правде, а не о том, чтобы буквально изображать натуру.
— Вы что, шутите?
— Прежняя дядина жена использовала в день несколько флаконов духов. Ее преследовал трупный запах.
Внезапно Ширин поняла настоящий смысл слов Генриха, но беседу прервали Август и Ганс Бахман, которые подошли к мольберту.
— Генрих, разреши, — сказал Август.
— Я и не знала, что ваш сын настолько проницателен, — сказала Ширин и вернулась во дворец.
— Карл хотел, чтобы ты с помощью Юзефа изучил работу фабрики с азов. Потом мы могли бы использовать тебя в качестве представителя нашей фирмы. Ты бы остепенился. Но вместо этого ты взял гитару и начал петь песни с рабочими.
— Но это же было после работы. Мы пели их народные, к тому же прекрасные, песни.
— Ты знаешь, Карл не любит братания с простонародьем.
— Это дядя донес отцу?
— Нет. Юзеф. Хотя он обещал мне, что ничего не скажет Карлу. Наверное, ты не знаешь, что консул беседовал с Карлом по поводу твоей службы в армии. Пока это как-то удалось устроить. Прими это во внимание и не делай глупостей. Хотел бы тебя еще попросить не рисовать работниц. Это не совсем подходящие модели.
Август вместе с Бахманом сели в машину. Ганс включил мотор и вывел автомобиль за ворота.
В тот вечер Ореш терпеливо и упорно выполнял очередную серию упражнений, которые велел ему делать доктор Иоахим. Наргис, которая принесла корзину фруктов и сверток с одеждой для выздоравливающего, присела на стульчик и молча смотрела на инженера.
— Сегодня во дворце празднуют. Поэтому у меня есть несколько свободных минут. Я принесла вам немного еды, фрукты…
Наргис достала украшенную ветку ели и поискала глазами, куда бы ее поставить.
— Зачем ты это принесла? Ведь у нас есть свои праздники.
— Их праздники не многим отличаются от наших. В такой вечер они едят вареную рыбу, а мы копченую, с рисом. У них елка, а у нас хафт-син.
— Ты наблюдательна.
— Я переписала стихотворение, — несмело шепнула Наргис.
— Наверняка выбрала прекрасное. Прочитай.
— Нет.
— Прошу тебя, почитай.
Наргис смущенно молчала. Ореш взял из ее рук тетрадь.
— Мне уже пора. Вы мне скажите, много ли я сделала ошибок, — стыдливо сказала девушка и выбежала из комнаты. Ореш читал вполголоса:
Однажды ночью из темной бездны,
Как звезда, я приду к тебе
На крыльях ветров, пронизывающих мир…
Утром, как никогда прежде в это время года, снег покрыл сады и улицы Шираза. Небо помутнело, солнце едва проглядывало сквозь тучи. В воздухе повисла холодная, пронизывающая сырость. Хотя это было только небольшое похолодание, Август, успевший привыкнуть к теплому климату Шираза, сразу его почувствовал. Старые болезни напомнили о себе.
— Я думал, что мне наконец удалось убежать от снега. Но нет, опять эта проклятая боль в суставах! — воскликнул он.
— Представляешь, отец, как там тепло и хорошо, — задумчиво сказал Генрих, рассматривая фотографию, на которой была запечатлена пустыня.
— Вот именно.
— Папа, ты будешь бурить, бурить и бурить. Пока пустыня не сдастся и все вокруг не провоняет нефтью.
— Это был бы упоительный запах.
Генрих вышел из комнаты. С террасы он увидел Ширин, садившуюся в автомобиль. Об подбежал:
— Вы не подвезете меня до города?
Ширин молча кивнула. По широкой аллее они поехали к центру Шираза.
— Не думал, что здесь, на юге, увижу снег. Он продержится до Нового года? — спросил Генрих.
— Возможно…
— А может быть, к тому времени уже растает? Может быть, зацветут розы?.. Вы всегда такая молчаливая?
Ширин не ответила.
— Вечером в сочельник вы тоже и не пели, и не разговаривали. Так велит ваш обычай?
— Не знаю.
— Чего вы не знаете? — спросил Генрих.
Ширин, продолжая молчать, повернула машину на одну из боковых улочек Шираза.
— Я вижу, с вами трудно договориться. Пожалуй, я выйду здесь.
Ширин остановила машину.
— Когда вы возвращаетесь? Может быть, вы меня захватите?
— Не знаю, — повторила опять Ширин.
— Да. Этого и следовало ожидать, — сказал Генрих и пошел по плохо освещенной улице. Ширин выглянула из машины и крикнула:
— Через час или два! Я просто еду в лес, прогуляться.
Генрих вернулся.
— Клянусь, я не произнесу ни слова, если вы мне позволите составить вам компанию.
Они поехали. Миновав несколько улиц пригорода, выехали на шоссе и через несколько минут оказались среди усыпанных снегом деревьев.
— Каждое воскресенье после обеда мы с мужем приезжали сюда на прогулку. Воскресенье в Иране — рабочий день, но Карл придерживается христианских обычаев. Воскресенье должно быть днем отдыха. Я привыкла к этому и приезжаю сюда даже тогда, когда он занят.
— Я не осмелился бы назвать это лесом, — сказал Генрих, глядя на несколько далеко друг от друга растущих стволов.
— У нас даже несколько деревьев называют лесом, потому что мы их уважаем. Древнеперсидская религия учит, что деревья живут так же, как и мы, что у них есть душа. Срубить дерево — все равно что убить человека. Как-то летом мы приехали сюда с Карлом и гостем из Германии. И тот, глядя на этот дуб, сказал, что он прекрасно подошел бы для гроба. Даже стал высчитывать, сколько гробов можно из него сделать и сколько на этом заработать.
— Они там, в третьем рейхе, уже чувствуют войну в воздухе.
— Войну? — недоверчиво спросила Ширин.
— В Европе война вот-вот начнется.
— Почему?
— Или потому, что слишком уж мы размножились и надо разредить человеческое поголовье, или же кое-кто хочет утолить свой огромный аппетит.
— Аппетит к чему?
— К доходам. Почему вы улыбаетесь?
— Мне вспомнилось: как-то Юзеф сравнил доход с любовью. Те, кто хочет получить слишком много, обычно теряют все.
— Но на войне теряют не сильные мира сего, а обычные люди, — произнес Генрих. Он наклонился, набрал полную ладонь чистого снега и поднес к губам. — Вы знаете, у него совершенно иной вкус, чем в Европе. Попробуйте.
— Но я же не знаю вкуса европейского снега.
Генрих снял шляпу, плащ и, как мальчишка, стал бегать по рощице.
— Если не хотите снега, то хотя бы немного побегайте.
Ширин побежала за Генрихом.
— О, хорошо! Еще лучше! Быстрее! Бежим! Раз, два, раз, два!.. — кричал Генрих. Потом он упал и начал кататься по снегу. Ширин молча глядела на него. — Где же эти персы, которые так любят природу? Ведь ее именно так надо любить. Так перед ней преклоняться. Уверяю вас, что эти деревья вовсе не помнят себя от радости. Они просто не умеют говорить, или мы не знаем их языка. Ведь я делаю то же самое, что они. Купаюсь в снегу, дышу тем же воздухом. Человеку всегда нравится в других то, что присуще ему самому. Так же и с деревьями. Если у них есть, как вы утверждаете, душа.
Ширин сделала движение, словно хотела снять пальто, но передумала. Они подошли к пруду. Только у берега вода была покрыта тонким слоем льда. Генрих молниеносно разделся и прыгнул в воду.
— Немедленно выходите! У вас будет воспаление легких! — испуганно закричала Ширин.
— Здесь тепло. Теплее, чем на берегу. Попробуйте.
— Выходите немедленно!
Генрих вынырнул и протянул Ширин руку с зажатым в ней камнем.
— Это образец для коллекции вашего мужа.
— Перестаньте паясничать и выходите из воды. — Ширин протянула Генриху руку.