тот миг во мне начало что-то умирать. Ты снова вернул мне жизнь, настоящую жизнь. Даже если ты вернешься к ним, я сохраню эту любовь и останусь с ней здесь навсегда. Отец Хасана служил у моего отца, — продолжала она. — Я знаю его и его братьев с детства. Они знают меня. Иначе я не смогла бы сюда приехать с тобой. Эти люди сохранили свободные души древних кочевников. Часто бывает, что иранцы, когда заработают немного денег, столько, сколько надо на жизнь, всей семьей отправляются кочевать в пустыню. А она почти так же велика, как Германия. Никому и в голову не придет искать нас тут.
Жена Хасана пригласила Ширин и Генриха к дастархану. Кто-то наигрывал на свирели, кто-то на тамбурине. Какая-то женщина танцевала. Так хозяева хотели отпраздновать приезд гостей. После ужина Ширин и Генрих пошли прогуляться. Генрих, глядя на густо усеянное звездами небо, сказал:
— Удивительно тепло для этой поры года. Тот, кто не видел неба над пустыней, не может и представить себе, что такое Восток.
— Теперь у тебя будет что рисовать…
— Это восхитительно! Восхитительно! — кричал Генрих, и его голос замирал в непроходимом море песка.
— Когда-то я искала счастья в красивых словах и в далеких странах. А ведь счастье есть даже в этом, — говорила Ширин, указывая на маленькое растеньице, растущее в песке. — Смотри, осенью оно было одиноко. Зимой мечтало о солнце. А сейчас весна, и оно зеленеет. Летом оно расцветет. А осенью даст семена. Звездочка, у нас так, а как у вас? — крикнула Ширин, глядя на расцвеченное звездами небо.
— Как по-персидски «я люблю тебя»?
— Дустет дорам.
— Дустет дорам! Дустет дорам! Дустет дорам! — повторял Генрих, целуя Ширин.
— Я люблю тебя, — ответила она, возвращая поцелуй.
— Дустет дорам.
— Я люблю тебя. Слышишь? Послушай, как говорит пустыня.
— Господи, как здесь тихо! Наверное, точно такая же тишина в космосе. Я знаю людей, которые не могут жить без моря. Сегодня я понял, что не смогу прожить без пустыни. В нее можно влюбиться, и я уже влюблен, — произнес Генрих, вглядываясь в залитые лунным светом пески. — И это ничем не нарушаемое спокойствие…
Утром они вернулись в город.
— Я хочу навестить отца по случаю Нового года. Может быть, это уже в последний раз, — сказала Ширин.
— Мне, наверное, надо купить много холста и красок.
— Да, в пустыне нет магазинов. Я тоже должна приготовить вещи. У нас в распоряжении всего два дня. Потом приедет Карл.
— Собирайся как можно скорее, — сказал Генрих, выходя из машины.
Он остановил извозчика и велел отвезти себя в одно из древнеперсидских святилищ. Перед входом в него он встретил дервиша, который окинул его внимательным взглядом.
— Вы меня не узнаете? — спросил Генрих.
— Да, теперь узнаю. Приготовить чаю?
— Нет, нет, спасибо. Мне бы только хотелось еще раз взглянуть на эти прекрасные картины. Кто их рисовал?
— Неизвестно, ведь это было очень, очень давно. В конце концов, неважно, кто рисовал, важно, о чем говорят эти картины.
— А о чем они говорят?
— Это самая прекрасная из всех историй, которые я когда-либо рассказывал. Написана она в двенадцатом веке поэтом Атором. Это история о короле птиц по имени Симург. В этом рассказе заключен весь смысл нашей религии. Это религия любви.
— Может быть, мы все-таки выпьем чаю, — напомнил Генрих.
— О нет, рассказы о Симурге лучше всего слушать за чашей вина.
— Прекрасная мысль.
— Здесь неподалеку живет старый еврей, он торгует прекрасным вином из ширазского винограда.
Извилистыми улочками они направились к дому торговца. Купили большой глиняный кувшин с вином, мясо, фрукты и вернулись к святилищу.
— Теперь я могу начать рассказ, — заговорил дервиш. — Как-то раз, много лет назад, сотни птиц отправились на поиски птичьего царя Симурга. Однако довольно быстро путешествие это им надоело, и под разными предлогами они стали отказываться от дальнейших поисков. И тогда удод, возглавлявший стаю, напомнил, что смыслом жизни является любовь, но настоящая любовь не бывает без страданий. Птицы пересекли семь долин, часть из них погибла от трудного пути, и до цели, места, где жил Симург, добрались всего лишь тридцать птиц. Но никто так и не смог увидеть царя птиц. Птицы взглянули вниз, на свои тени, и показалось им, что летит их множество. И тогда они поняли, что Симург находится среди них, а они сама живут в Симурге и вместе с ним составляют единое целое. Таким образом, «си» означает по-персидски тридцать, «мург» — птица, а значит, Симург — это «тридцать птиц». Бог является чем-то вроде солнца, а без солнца нет лучей. Поэтому я, — говорил дервиш, — ты, старый еврей, продающий вино, Магомет, Наполеон, вода, деревья, все вместе — это бог. И тогда каждый из нас может сказать: бог — это я. У дервишей есть такой танец, он называется «само». Во время этого танца каждый старается отыскать бога в себе, чтобы слиться с ним, как капля с морем.
— Море отдельно, и капли отдельно. Когда они соединятся, будет только море, — сказал заслушавшийся рассказом дервиша Генрих.
— Откуда вы это знаете?
— Мне сказала это та, которую я люблю.
— Вы счастливы?
— Мне бы хотелось увидеть этот танец «само».
— Зачем смотреть, танцуйте с нами. Мы скоро начнем. Может быть, тогда и вы скажете: бог — это я.
Внезапно неизвестно откуда появилась старая иранка, которая, увидев распивавших вино мужчин, сказала:
— Никто не видел ног змеи, глаз муравья и денег дервиша, но я их вижу. Год назад я одолжила тебе десять туманов и не могу получить их обратно, — обратилась она к дервишу. — Я хожу и хожу, а тебя или нет, или ты в пустыне, или у тебя нет ни гроша. Траву ты завариваешь вместо чая. И я сказала себе, что прощу тебе эти десять туманов. У меня нет денег, но и дервиш тоже беден. Зачем отбирать их у него?
— Ты говоришь справедливо, — ответил дервиш.
— И ты смеешь говорить о справедливости? Ты — бездельник! Распутник! У тебя нет денег, чтобы отдать долг, но устроить пир для этого неизвестного красивого парня ты можешь! — Иранка смотрела по очереди то на Генриха, то на мясо, фрукты и вино.
— Женщина…
— Ты хочешь сказать, что все, что я вижу собственными глазами, мне только кажется? Это неправда?
— Неправда, — решительно произнес дервиш.
— Нет?
— Нет! Потому что я гость этого господина.
— Ты думаешь, я тебе поверю… Чтобы армянин пригласил на пир дервиша?
Генрих с интересом прислушивался к их разговору. Потом достал бумажник, вынул из него банкноту в десять туманов и протянул женщине.
— У армянина я не возьму… Хотя, собственно, почему? Ведь это же мои деньги.
— Женщина, это гость моего святилища.
— Но ведь ты же сказал, дервиш, что сам его гость. Боже, слышишь ли ты? Все, что может испортиться, посыпают солью. Беда, когда и соль портится. Конец света, дервиш лжет! — закричала женщина и ушла.
Наступила неловкая тишина. Через минуту дервиш сказал:
— О чем мы беседовали?
— О танце, — ответил Генрих.
Но дервиш словно не слышал, взял в руки блюдце, в котором росла зеленая пахучая травка, и протянул ее Генриху:
— Это благовонное растение всегда будет свежим и зеленым. Это самое ценное из того, что может подарить тебе дервиш…
В святилище начали собираться верующие, желавшие принять участие в танце «само». Дервиш зажег свечи и расставил их вдоль стен. Потом он объяснил Генриху, как надо танцевать этот танец.
— Это очень просто, — сказал он, — надо только следить за движениями остальных и двигаться в такт музыке. Начинать надо с полной неподвижности и заканчивать быстрым вращением.
Генрих уселся в широкий круг. Кто-то запел, а остальные повторяли припев:
Будь благословенна, любовь, Врач всех наших болезней… Будь благословенна, любовь…
Дервиш подал Генриху кубок с вином, который стал потом переходить из рук в руки. Собравшиеся сначала одновременно покачивали головами, потом всем телом, ритмично, в такт музыке, затем поднялись и танцующим шагом стали двигаться все быстрее и быстрее, почти до потери сознания. Затем они падали на землю, постепенно приходили в себя, и танцевальный ритуал начинался сначала. Временами Генриху казалось, что он очутился совершенно в ином мире. Нарисованные на стенах святилища птицы при блеске свечей казались живыми. Свет луны странным блеском отражался от пола. Все это создавало необыкновенно торжественное настроение. Генриху, который двигался все быстрее и быстрее, стало казаться, что среди птиц он видит фигуру Ширин. Танцующие переместились во двор. Небо посветлело, приближался рассвет…
Молодой Витгенштейн остановил проезжавшего извозчика и велел отвезти себя в мраморный дворец. Весь дом был погружен в сон, только Ширин, одетая, спала, притулившись в кресле. Генрих сел рядом с ней, взял ее руку, коснулся губами.
— Где ты был, любимый?
— Я был с тобой, моя единственная, только с тобой. Ты была во мне. И теперь я уже могу сказать: бог — это я. Я был в святилище. Танцевал с дервишами. В танце «само» каждый искал своего бога, и я его нашел. Танцуя, я думал о тебе, о том, что ты во мне. Всем своим существом я ощущал тебя. Мы были нераздельны. Ты и я — это бог.
— Иди… иди… иди… Возьми меня, — произнесла Ширин своим прекрасным и низким голосом. — Уже все готово, мой самый милый. — Она показала на два больших чемодана, стоявших в углу. — Ты купил холсты и краски?
— Нет, но я еще успею.
— Ты мой бог, мое солнце, — говорила Ширин, прижимаясь к Генриху. — Мне хочется как можно быстрее уехать отсюда. Хочу быть уверенной, что ты навсегда мой. Пойдем.
ПЯТНО НА ФАМИЛЬНОЙ ЧЕСТИ
На следующее утро перед резиденцией барона Карла фон Витгенштейна остановилась молочная тележка. Пожилой мужчина снял с нее бидоны и отнес в кухню. Затем погрузил пустые бидоны и отправился дальше. Светало. Восходящее солнце золотило кипарисы в саду. Дом просыпался. Садовник, услышав автомобильный сигнал, открыл ворота. Это барон возвратился из Тегерана раньше, чем его ожидали. Он вошел в холл, повесил на вешалку пальто и шляпу. Вынул из кармана маленькую раскрашенную коробочку. Открыл ее и, с улыбкой взглянув на сиявшее бриллиантовым блеском ожерелье, направился прямо в спальню Ширин. Тихонько открыл дверь и увидел жену в объятиях Генриха. Обнявшись, обнаженные, они были погружены в глубокий сон. В полном шоке Карл с минуту стоял неподвижно, затем резко повернулся и вышел из спальни. Прошел в свой кабинет и тяжело опустился в кресло за столом. Неподвижно сидел с минуту, затем полез в ящик стола и вынул пистолет. Попытался зарядить его, но руки дрожали. Отодвинул оружие и положил ладони на стол. Через минуту немного пришел в себя. Машинально принялся читать письмо консула третьего рейха, лежавшее перед ним на столе. Внезапно до него дошло содержание письма. Это была повестка, призывавшая Генриха на службу в вермахт. Задвинув ящик, барон потянулся за трубкой. Закурил и глубоко затянулся. Руки уже не дрожали. Он сидел за столом, всматриваясь в один предмет — это была стоявшая перед ним фотография Ширин.