— Так, значит, решение уже принято?
— Да. Теперь возвращайся и, если будет что-то новое, немедленно сообщи. Связь со мной тем же способом, что и всегда, — закончил разговор Бахман.
Макс вышел первым. Проходя через двор, Ганс издали увидел Маргит, разговаривавшую со старым заклинателем змей. Пораженный, Бахман спрятался за столб, ожидая, пока баронесса завершит разговор и уйдет. Потом он подошел к заклинателю.
— Чего она хотела?
— Это немка, врач, — ответил старик.
— Я спрашиваю, чего она хотела? — резким тоном повторил Бахман. Одновременно он вынул из кармана несколько банкнот и протянул их старику.
— Она расспрашивала о змее. Даже показывала мне фотографию, знаете, той, что мы поймали в пустыне.
— И что? Тоже хотела научиться ловить?
— Откуда я знаю? Может, и хотела. Что-то в этом роде.
— А откуда она о тебе узнала?
— Кажется, была в монастыре, у дервишей, и там ей кто-то сказал, где меня искать.
— О чем она еще спрашивала?
— О многих вещах… О повадках этой змеи, о том, поддается ли она дрессировке…
— О чем еще? Говори!
— Ну… — ответил, почесывая в голове, старик. — Спрашивала о вас.
— О ком конкретно?
— О немцах спрашивала. Ведь она, кажется, вас не знает. Так, вообще спрашивала. А может быть, и о вас тоже, — добавил он с хитрой улыбкой.
Ганс почувствовал, что старик чего-то недоговаривает. Но самое важное он уже знал.
Когда Ганс вернулся в город, солнце медленно склонялось к западу. Он остановил извозчика на одной из боковых улочек и расплатился. Подождал, когда извозчик отъедет, и только тогда перешел на соседнюю улицу, где оставил свою машину. Сел в автомобиль, переоделся и поехал в сторону резиденции Витгенштейнов.
В тот вечер Наргис, как обычно после ужина, внимательно наблюдала за Кристиной и Августом. Уже несколько вечеров она ждала подходящего момента, чтобы навестить Генриха. На этот раз ей повезло. Когда стемнело, Витгенштейны направились в сад. Август снова крутился поблизости от входа, а Кристина исчезла за дверью, увитой виноградом. Наргис подождала, пока они вернутся, и только тогда направилась к Генриху. Он с нетерпением ждал ее.
— Заходи! Я думал, что ты уже не придешь, — сказал он. — Располагайся, садись. Ты видела Ширин?
— Будьте же терпеливы. Сначала мне нужно найти связного. Я уже позаботилась об этом.
— Какого связного?
— Но ведь кто-то же должен проводить вас к госпоже Ширин? Пустыня так велика, как вся ваша страна, только живет там немного людей.
— А когда появится этот связной?
— Они приходят время от времени, продают овчины. Наверняка кто-то появится.
— Может быть, это Хасан?
— Вы его знаете?
— Да, это знакомый Ширин.
— Я как раз его жду.
Наргис все время говорила тихо, беспокойно оглядываясь на дверь.
— Не бойся. Видишь, двери покрыты материалом, который не пропускает звук. Я иногда кричу во сне, и они испугались, что кто-нибудь меня услышит. Ведь они держат в тайне, что я жив.
— А вы знаете, в салоне висит ковер с вашим изображением. Его соткали на нашей фабрике.
— Знаю. Мать мне говорила. Именно этого она не могла мне простить — что я не погиб как герой. Может, хочешь выпить свежего молока? Мне сегодня принесли.
— Может быть, вам налить?
— Нет-нет, это ты мой гость. Могу тебя и вином угостить. У меня есть. Хочешь?
— Нет, благодарю вас.
— Ну тогда возьми фрукты и шоколад. Попробуй, это вкусно.
— Спасибо, но это я должна вам что-то принести. Сядьте. Скажите мне, как случилось, что вы оттуда убежали?
— Ты слышала когда-нибудь, чтобы кто-то дезертировал из победоносной армии, вооружение которой во много раз лучше, чем у противника? Ведь эта армия продолжает завоевывать Европу! Я не был ранен, смерти тоже не боялся, попросту сказал: нет! Для этого тоже нужна отвага. В Польше мы заняли какую-то деревню. Наш командир приказал собрать на площади всех ее жителей — мужчин, женщин и детей, построить в шеренгу и расстрелять. Знаешь за что? Только за то, что они прятали польских солдат. А ведь те люди не представляли никакой угрозы для наших танков, самолетов… Мне приказали добивать тех, кто остался жив после расстрела. Я ненавижу войну, но понимаю, что если уж пришлось воевать, то нужно идти до конца, но то, что нам приказали делать, не было сражением. Это было избиение людей, уничтожение народа, убийство невинных. Тогда я сказал себе: довольно, я не буду убийцей. Решил дезертировать. Кое-кто тоже думал так же. Но они боялись. А мне уже было все равно. Я решил рискнуть. Рядом со мной упал смертельно раненный снарядом солдат. Лицо его было так изуродовано, что родная мать бы не узнала. Я взял документы погибшего, ему в карман сунул свои. И так официально я «погиб» на войне. Верховное главнокомандование вермахта известило, что Генрих фон Витгенштейн пал на поле славы.
Наргис с огромным волнением слушала Генриха. Когда он замолчал, она задумчиво сказала:
— Как хорошо, что у нас нет войны.
— Мне не хочется тебя огорчать, но все знаки на небе и на земле указывают на то, что она рвется и сюда.
— Сюда?
— Конечно. Понимаешь, шаху мерещится Великий Иран, и он рассчитывает, что Гитлер поможет ему осуществить его планы. А фюреру это на руку. Тысячи иранцев пойдут на резню только для того, чтобы третий рейх захватил иранскую нефть.
— Это страшно, — сказала Наргис.
— Они уже готовятся. Я сам видел, как собирают оружие. Ты думаешь, так трудно начать войну? Достаточно ничтожного повода… — Генрих внезапно раскашлялся.
— Выпейте горячего молока. — Наргис наполнила стакан.
— Спасибо. Это пройдет. Послушай! В следующий раз принеси мне горсть зерна, прямо с поля, чтобы оно пахло солнцем. Мне так этого не хватает — солнца. Поэтому в последнее время я его и рисую.
— Скоро у вас его будет много. А мне уже, пожалуй, пора, — сказала девушка, поглядывая на дверь.
— Не беспокойся. Сегодня они уже не придут. Ах, ведь я и забыл: ты завтра должна рано встать на работу, а сейчас уже ночь, да?
— Да, поздняя ночь. Надеюсь, что в следующий раз я вам принесу добрые вести. Спокойной ночи! — сказала Наргис, направляясь к выходу.
— Запомни: горсть зерна с поля.
— Хорошо, спокойной ночи!
— Мне все равно. Здесь нет ни ночи, ни дня. До встречи, — сказал Генрих, но Наргис уже этого не слышала.
На следующее утро в столовой Наргис, как обычно, кормя барона, украдкой поглядывала на Августа и Кристину. Молчаливые и испуганные, они сидели за столом. Это были уже не те высокомерные господа, которых она видела, когда начинала работать в резиденции. Тогда они были уверены в себе, окружены богатством, пришли из сказочного для простой иранской девушки мира. Сегодня она видела маленьких, отупевших от страха людей.
В тот день Маргит немного опоздала на завтрак. Сев за стол, она обратилась к Августу:
— Вы не хотели бы, дядя, посмотреть местные религиозные обряды? Кажется, они очень интересны.
— Где?
— Недалеко отсюда, за городом, находится священное место, там гробница потомка имама.
— Не знаю, так ли это интересно на самом деле… — Август не успел закончить фразу — в столовую вошел Ганс Бахман и начал говорить с порога:
— Извините, если помешал, я хотел только сообщить, что доставили эти картины из консульства. Если у вас есть время, то после завтрака их можно посмотреть.
— Вы знаете, — обратилась к Гансу Маргит, — я предложила дяде поехать посмотреть местные религиозные обряды. Говорят, вы прекрасно знаете персидские обычаи. Не могли бы вы быть нашим гидом?
— Охотно. Когда?
— Хотя бы сегодня.
— Нет. Предлагаю послезавтра. Это как раз день смерти имама, которого убили много лет назад. Это будет кульминационный момент обрядов. Стоит посмотреть.
— Значит, поедем послезавтра. Хорошо, дядя?
— А вы не боитесь этих дикарей? — вмешалась Кристина.
— Ах, мадам, — сказал Ганс, — наступит день, когда руками именно этих людей мы обеспечим здесь новый порядок, мир и цивилизацию.
— Так, значит, договорились? — заключила Маргит.
— Конечно, я к вашим услугам, — вежливо ответил Бахман и обратился к Августу: — Вы не зайдете ко мне, барон?
После завтрака осмотрели больше десятка привезенных картин. Несколько полотен маслом были выполнены по мотивам старогерманских мифов, другие, исполненные в манере примитивного символизма, являли собой апофеоз немецкого национализма.
— Предлагаю присоединить к ним несколько картин вашего сына и организовать посмертную экспозицию. Тогда и волки будут сыты, и овцы целы, — говорил Ганс.
Август слушал, погруженный в свои мысли. Наконец он произнес, виновато глядя на Бахмана:
— Вы знаете, Маргит изъявила желание, чтобы вы переселились в вашу прежнюю квартиру.
— Вы тоже этого желаете?
— Ну что вы! Вы нам не мешаете, как раз наоборот. Но пока у нее решающий голос.
— Я думаю, что здесь дело не в том, где мы живем, а в чем-то ином.
— Не понимаю.
— Знаете, барон, почему она пригласила меня и вас посмотреть эти обряды?
— Говорите ясней. — Август вопросительно взглянул на Ганса.
— Это часть следствия, которое она ведет. И касается того случая с ее отцом. Как-то она с вами беседовала об этом, помните? Ваша племянница разговаривала с Мартой, потом с садовником, а потом с ординатором психиатрического отделения. Узнала о связи между мной и санитаром, разнюхивала что-то на фабрике, потом отыскала дервиша, которого расспрашивала о ядовитых змеях, и даже добралась до святилища, где говорила с заклинателем.
— Откуда вы это знаете?
— Я оказался там случайно и видел, как она разговаривала с заклинателем, а потом сам с ним поговорил. Она узнала, что к нему приходили иностранцы, чтобы поохотиться на змей. Кое-кто из любопытства, кое-кто в иных целях. Сейчас она хочет устроить очную ставку и узнать, кто из нас поймал ту змею.
— Это невозможно! — произнес перепуганный Август.