— Ну и пусть холостякует, — махнул рукой кондуктор. — Лучше расскажите, что вы задумали?
— По какому поводу?
— По поводу духов, убивших джигита. Вы, кажется, сказали, что знаете, где они притаились?
— Ах вот вы о чем. Ну слушайте. Текинцы, или, как вы их называете — духи, частенько озоруют в здешних местах, но потом как сквозь землю проваливаются.
В этом распадке следов их стоянки нет, стало быть, они делают это в другом месте, но все же неподалеку.
— И где же?
— Мы тут нашли узкое ущелье, по дну которого и протекает ручей. Хотели обследовать, да наткнулись на кабанов, которых ваш денщик принял за кавалерию.
— Походу, не только он, — ухмыльнулся Дмитрий.
— Да уж, когда вы залпом отражали их атаку, пули над нашими головами так и свистели. Ну да ладно. Я почти уверен, что этим ущельем можно пройти в Беурму.
— Да, но там же наши!
— Верно, но совсем рядом есть весьма премилая впадина в горах с узким входом и родником. Если текинцы в нем, то их никаким чертом не обнаружишь.
— И вы предлагаете…
— Именно. Вот только пробираться придется по горам и путь этот будет совсем не легким.
— Я с вами, — решительно заявил фон Левенштерн.
— Но, барон, как же ваша нога?
— К черту нога! Уже все хорошо.
— Воля ваша, но учтите, если что… поедете верхом на своем Яне!
— Согласен.
Говоря о трудностях перехода, штабс-капитан нисколько не преувеличил. Весь вечер и половину ночи они сначала карабкались по отвесным склонам, затем шли узкими тропками, по которым не то что нога человека, но и копыто горного козла давно не ступало. Наконец, после полуночи миновав заброшенный аул, охотники услышали журчание ручейка, ясно показавшее, что ущелье, которое они ищут, совсем рядом.
Поминутно охающего барона пришлось оставить у входа вместе с большей частью солдат, а Слуцкий, Будищев и казаки продолжили движение, удвоив предосторожности. Будь на месте охотников кубанские пластуны или кавказцы, они бы, вероятно, сумели подобраться к текинцам вплотную и взять их в шашки. Но простые казаки, не говоря уж о солдатах, как бы ни старались, но производили шуму столько, что и глухой услышит.
Противник был уже совсем близко. В отблесках костра явно виднелись косматые шапки и халаты текинцев. Доносился запах табака и пекущихся в золе чуреков, да слышно было, как тревожно похрапывают кони. Слыша их, текинцы несколько раз поднимались, чтобы проверить, но на счастье русских охотников коней пугал какой-то зверь с другой стороны лагеря, отвлекая на себя внимание часовых. Наконец штабс-капитан счел дальнейшее движение излишним и приказал своим подчиненным целиться по скудно освещенному противнику.
— Где Будищев? — спохватившись, спросил он у Долбни.
— Не могу знать, вашбродь, — так же тихо отвечал ему приказный. — Только что тут был.
— Черт с ним, — досадливо поморщился офицер и, одновременно нажав на курок, скомандовал: — Пли!
Дружный залп из берданок разорвал окружающую темноту в клочья. Те из текинцев, кто был лучше прочих освещен костром, дернулись и тут же свалились, где лежали, нашпигованные свинцом. Особенно неудачно упал почтенного вида старик с роскошной седой бородой, угодивший лицом прямо в костер, отчего вокруг скоро распространился отвратительный запах горящей человеческой плоти.
Однако не менее четырех человек, державшихся до сих пор в тени, остались невредимыми и, не теряя ни мгновения, вскочили и бросились к лошадям. Все это произошло так быстро, что перед глазами охотников просто мелькнули неясные тени и тут же исчезли в окружающей темноте. Казалось, еще секунда-другая и удальцы выскользнут из западни, но не тут-то было. Между ними и коновязью внезапно возникла еще одна фигура, и раздалось несколько револьверных выстрелов подряд. Причем следовали они друг за другом так быстро, что казалось, будто огонь ведется не из обычного «смит-вессона», а из новомодной митральезы.
Не успело стихнуть заметавшееся между скалами эхо, как все было кончено. Тела погибших еще бились в конвульсиях, а победители уже заняли их лагерь. Тело горящего в костре старика оттащили за ноги в сторону, прочих просто спихнули с войлочных кошм, чтобы не мешали. Некоторые тут же выхватывали из углей недопеченный чурек и с жадностью поедали, нисколько не заботясь, что тот может быть обагрен кровью их врагов. Другие по-хозяйски осматривали захваченные вещи и оружие убитых. Третьи в изнеможении просто присели у огня, не в силах радоваться удаче.
— Будищев, это вы? — на всякий случай спросил Слуцкий у скрывавшегося в темноте стрелка.
— Я, Александр Иванович, — устало отозвался тот, выходя на свет.
— Как вам только пришло в голову эдакое безумие?
— О чем вы?
— Ну ведь свои же могли подстрелить… или текинцы зарубить, они ведь на саблях просто черти.
— Да ладно! Башибузуки как башибузуки. Ловки, конечно, сукины дети, но против этого шашка не пляшет.
С этими словами Дмитрий крутнул на пальце револьвер, как будто был шерифом на Диком Западе.
— А если бы не хватило патронов? — прищурившись, спросил штабс-капитан, но Будищев, не отвечая ему, выхватил второй «смит-вессон».
— Убедили, — махнул рукой командир.
Вместе они вернулись к костру и присели рядом с подвинувшимися охотниками.
— Эй, казачки, — обратился к шарящим по сумкам текинцев охотникам Будищев, — патроны там есть?
— А как же, вашбродь.
— Покажите.
Получив целую россыпь маслянистых цилиндров, Дмитрий принялся разглядывать их в отблесках гаснувшего костра, но вскоре был вынужден отложить в сторону.
— Ни хрена не видно, — с досадой буркнул он.
— Что вы хотите найти? — лениво спросил штабс-капитан.
— Да так, — пожал плечами кондуктор. — Не берите в голову.
— Вот и правильно. Посмотрите лучше, какая прекрасная ночь. Звезды мерцают, ветерок прохладный. Если бы не вонь от этого несчастного старика, лучшего бы и желать невозможно. Не находите?
— Нет, — мотнул головой Будищев и добавил вычитанную где-то фразу: — Труп врага всегда пахнет хорошо[25].
— Да вы философ, — засмеялся штабс-капитан. — Скажите, Дмитрий Николаевич, а не приходило ли вам в голову, что эти текинцы, или, как вы их называете, духи, в сущности, борются за свободу своей страны? Да-да, а мы с вами не более чем колонизаторы.
— Бремя белых — нести свет цивилизации, — зевнул в ответ кондуктор.
— А может, к черту такую цивилизацию, если ее надо насаждать штыками и картечью? К тому же, помяните мое слово, весь прогресс ограничится становым приставом и кабаком!
— А бордель будет? — заинтересованно спросил Будищев. — Если да, то все нормально.
— Нет, с вами решительно нельзя говорить ни о чем серьезном, — поморщился Слуцкий. — Вы непременно все сведете либо к похабщине, либо к чему похуже.
— А если серьезно, господин штабс-капитан, — грубо прервал его Дмитрий, — то подберите сопли и припомните того джигита, которого ваши «защитники отечества» давеча убили и ограбили. Мы его еще камнями закидали. Да, кабак, да, городовой, да, чиновник-взяточник. Но вот грабить, убивать и продавать в рабство ваши «патриоты» точно не смогут. По крайней мере, пока снова не станут независимыми.
— О чем вы? — удивился немного сконфуженный офицер, не ожидавший от грубоватого и не слишком хорошо образованного моряка такой отповеди.
Однако не склонный к пустопорожней рефлексии Будищев не стал ему отвечать, а поплотнее запахнулся в свой ватный халат и попытался заснуть.
«Гарнизонная стоянка». Только офицер, много лет прослуживший в армии, может понимать, сколько безнадежной тоски в этой фразе. Приличного общества нет, дам, хотя бы и неприличных, тоже. Все книги зачитаны до дыр, а газеты приходят с таким опозданием, что сведения о криминальных происшествиях во время святочных гуляний становятся известны посреди июльской жары. Что может быть хуже этого? Разве что гарнизонная стоянка в Закаспийском крае. Умножьте все вышеперечисленное на три, и вы получите хоть какое-то представление о жизни в Бами.
Жара. Скука. Из развлечений лишь редкие вечера в офицерском собрании да рассказы о стычках с воинственными туземцами. Последних, впрочем, тоже приструнили. Так что известия о нападениях на транспорты и отдаленные посты не приходили уже целую неделю.
И вдруг как гром среди ясного неба грянуло:
— Едет!
— Как? Уже? Слава тебе, Господи! — раздавалось со всех сторон, и сонная апатия мгновенно сменилась лихорадочным возбуждением.
— Да кто едет-то? — спросит непонятливый, и ответом ему будет гордое имя: — Скобелев!
Да, Белый генерал наконец-то закончил инспектировать линии снабжения и теперь возвращался к своей заскучавшей в диких песках армии.
Не успели нарочные принести эту весть, как только что сонный русский лагерь превратился в разворошенный палкой муравейник. Все куда-то бежали, всем сразу же нашлось дело. Военные приводили в порядок амуницию, интенданты документацию, маркитанты и те постарались прибраться у своих лавок и спрятать подальше залежалый и некачественный товар.
Не остался в стороне от всеобщего возбуждения и госпиталь. Хотя при докторе Студитском там и без того царили чистота и порядок, но все же у больных поменяли белье, а в кибитках лишний раз прибрались и проветрили. На первый взгляд все выглядело если не идеально, то максимально близко к этому, а стало быть, начальник госпиталя мог облегченно вздохнуть и присесть.
— Добрый день, Владимир Андреевич, — поприветствовал его непонятно откуда взявшийся Будищев.
— Добрый, Дмитрий Николаевич, — устало отозвался врач. — Вы к нам какими судьбами?
— Да вот, зашел моего обормота проведать.
— Кого, простите? Ах, вы, верно, про денщика. Шматов, кажется?
— Да-да, про него родимого. Как он?
— Как сказать. Раны все еще не хороши, но уже заживают.
— Да разве же это раны? Так царапины.
— Если бы сразу обработали, были бы царапины. Удивляюсь вам, Будищев. Вы вроде бы человек неглупый и нельзя сказать, чт