— Вы должны были вместе со своим взводом усиливать пост на Бендессенском перевале, а сами вместо того изволили шляться с охотниками.
Лицо Будищева в ответ на эту претензию осталось бесстрастным. Во-первых, такое нарушение на отдаленных постах не считалось чем-то выходящим из ряда, а во-вторых, во время этих поисков было уничтожено несколько партий текинцев, а победителей, как известно, не судят.
— Во время последнего дела вы и ваша команда оставили вверенный ее попечению транспорт и, вместо того чтобы охранять его, погнались за текинцами, убившими местного джигита, — продолжал Скобелев, внимательно наблюдая за выражением лица Дмитрия. — Правда, тут больше «заслуга» капитана Слуцкого, но уверен, что и без вас не обошлось.
— Так точно! — гаркнул Будищев, не выдержав совсем уж несправедливого наезда начальства.
— Что так точно? — удивился генерал.
— Не обошлось, ваше превосходительство, — уже более спокойным тоном отвечал кондуктор. — Нужно было кое-что проверить.
— И что же? — не предвещавшим ничего доброго голосом поинтересовался Скобелев.
В ответ Дмитрий сунул руку в карман и, вытащив на свет какой-то сверток, высыпал его содержимое на генеральский стол. К изумлению присутствующих, в нем оказались обычные бердановские патроны — точно такие же, как в сумках любого пехотинца.
— Как прикажете это понимать? — раздувая ноздри от гнева, спросил командующий.
— Эти патроны, ваше превосходительство, я нашел у перебитых нами текинцев, во время крайнего дела.
— Послушайте, кондуктор, — едва сдерживая себя, процедил генерал, — если вы хотите поведать мне о том, что масса текинцев вооружена нашими винтовками, ставшими их трофеями после неудач прошлогодней экспедиции, я прекрасно осведомлен и без вас!
— Эти патроны не могли быть захвачены во время экспедиции генерала Ломакина, — почтительно, но твердо возразил Будищев. — Они изготовлены в этом году и только что доставлены в Закаспийский край.
— Что?!!
— Посмотрите на маркировку.
Некоторое время Михаил Дмитриевич яростно смотрел на наглого моряка, как будто хотел прожечь в нем дыру, но встретившись с не менее упрямым взглядом, нервно дернул плечом и протянул руку к все еще лежащим на столе огнеприпасам. Причем сделал это так резко, что большая часть их раскатилась в разные стороны и попадала на земляной пол.
— А ведь верно, — озадаченно хмыкнул он, разглядев на донце гильзы цифры 80. — Может, в этом году захватили?
— Может, — не стал спорить Будищев, — вот только я уже у третьей банды нахожу новенькие патроны. Даже латунь не успела потемнеть.
— Разгромов наших транспортов давно не случалось, — поспешил вмешаться заметивший, что генеральский гнев миновал, Вержбицкий. — Разве что с убитого часового могли снять или посыльного казака.
— Нет, ваше высокоблагородие, больно много патронов для того, чтобы с одного часового снять. Ладно, внутри шайки поделились, но чтобы с тремя другими…
— Полковник, распорядитесь провести следствие, — решительно приказал Скобелев, прекращая дискуссию.
— Слушаюсь!
— Теперь с вами, господин изобретатель. Как выяснилось, у вас немало доброжелателей и заступников в Петербурге. Один из них, небезызвестный господин Путилов, любезно переслал мне копию именного указа о награждении вас орденом Святого равноапостольного Владимира четвертого класса. Как сказано в указе — «за изобретение беспроволочного телеграфа и прочую деятельность, послужившую к вящей славе Отечества».
— Ох… — удивился Дмитрий, но затем пришел в себя и внезапно охрипшим голосом ответил по уставу: — Покорно благодарю, ваше превосходительство!
— Меня не за что, — ухмыльнулся в густые бакенбарды генерал. — Это награждение произошло, когда вы уже находились в Закаспийском крае, и породило некоторые, скажем так, обстоятельства.
Договорив, Скобелев пытливо и даже с какой-то лукавой смешинкой в глазах посмотрел на растерянного кондуктора, как будто ожидая от него чего-то необычного.
— Простите, но я вас не понимаю, — искренне признался тот.
— Да что же тут непонятного, — не выдержал Вержбицкий, с тоской поглядывавший на уже накрытый стол. — Ты теперь дворянин и офицер!
— Как?!
— В Российской империи, — наставительным тоном начал объяснять полковник, неожиданно для себя перешедший с моряком на «вы», — есть два ордена, любая степень которых возводит кавалера в потомственное дворянство. Святого Георгия и Святого Владимира. Жаль, конечно, орден ваш без мечей, однако же, как ни крути, вы — дворянин и кавалер, а посему можете быть произведены в офицеры. Радуйтесь, кондуктор, вы стали человеком!
— Человеком? — нахмурившись, переспросил Будищев.
— Конечно!
— К копии указа приложен приказ по морскому ведомству временного управляющего вице-адмирала Пещурова о допуске кондуктора Будищева к экзамену на чин гардемарина, — добавил улыбающийся Скобелев. — Жаль только, сдавать его тут негде. Разве что оставите свою батарею и вернетесь на флотилию…
— Никак нет, ваше превосходительство, — мотнул головой свежеиспеченный «кавалер». — Я пулеметы не брошу.
— А вот за это хвалю! — по-своему истолковал отказ Дмитрия генерал. — Тогда сделаем так. Я как главнокомандующий имею право произвести унтера в обер-офицерский чин. Взаправду сказать, правом этим со времен Отечественной войны никто не пользовался, но тут — дело верное. Как-никак, кавалер и бантист. Это производство государь утвердит. Приказ будет готов завтра с утра, а пока поздравляю вас офицером, господин прапорщик!
С этими словами Скобелев протянул Будищеву руку, как бы показывая, что они теперь ровня. Почтительно пожавший ее Дмитрий не без удивления отметил, что генеральская ладонь оказалась мозолистой и крепкой, а рукопожатие получилось по-настоящему мужским, а не как обычно, когда начальник снисходительно протягивал подчиненному три вялых пальца.
— За такое грех не выпить, — подал голос поднявшийся со своего кресла полковник.
— И то верно, — охотно согласился генерал. — Шампанского, правда, нет, но кахетинское весьма недурно…
— Если можно водки, — охрипшим голосом попросил новоиспеченный офицер, отчего-то поморщившийся, когда услышал про «кахетинское».
Денщик, уловив пожелание господ, с видом заправского метрдотеля разлил прозрачную жидкость из графинчика по серебряным стопкам, после чего те дружно чокнулись и выпили по-гвардейски, не закусывая.
— Отдельная благодарность, — доверительно склонившись к Будищеву, продолжил Михаил Дмитриевич, — за пленного мальчишку. Ваше благородство разом уменьшило текинское войско на несколько тысяч человек, так как его родственники согласились держать нейтралитет. Я во всех подробностях написал об этих обстоятельствах его величеству, так что можете ожидать награду и за это.
— За Богом молитва, а за царем служба не пропадают, — вставил с усмешкой Вержбицкий.
— Что скажете об этом молодце? — поинтересовался Скобелев, когда новоиспеченный прапорщик вышел из кибитки, и они с начальником артиллерии смогли, наконец, поужинать.
— Странный молодой человек, — пожал плечами умудренный жизнью полковник, поддевая кусок жаркого вилкой.
— Чем же?
— Да как вам сказать, ваше превосходительство. Не трус, но в пекло дуриком, как это часто бывает с господами-офицерами, не полезет. Осторожен и ничуть этого не стыдится, однако если угодит в передрягу, то дерется отчаянно, а уж стреляет и вовсе так, будто ему черт ворожит. Еще очень внимателен к разным мелочам. Взять хоть эти патроны, будь они неладны! Никто ведь не приметил, а он углядел. При всем при этом еще и хитер, как десять маркитантов. Они, кстати, уже на него жаловались.
— Даже так?
— Случалось, — скупо усмехнулся Вержбицкий.
— И говорит странно, — припомнил Скобелев. — «Крайнее дело»…
— Точно. С его легкой руки теперь все охотники говорят не «последнее», а «крайнее».
— Но почему?
— Даже не знаю, Михаил Дмитриевич. Вроде как примета плохая.
— Стало быть, суеверен?
— В том то и дело, что нет.
— И впрямь странно. Ладно, поживем — увидим. Впереди поход, а вояка он знатный и офицер из него получится толковый.
Выйдя от командующего, Дмитрий с трудом перевел дух. За время ожидания он успел изрядно проголодаться, а поднесенная генералом теплая водка, оказавшись в желудке, настоятельно рекомендовала закусить и… выпить еще! Делать было нечего, и новоиспеченный прапорщик отправился к маркитанту.
После того как Шматов угодил в госпиталь, быт его пришел в полное расстройство. Денщика, или, как говорили на флоте, вестового, ему как унтеру не полагалось. Поэтому готовить и следить за платьем теперь приходилось самому, на что категорически не хватало времени. Хорошо хоть в Бами вернулся Майер, и его верный Абабков за скромное вознаграждение привел в порядок мундир к приезду Скобелева.
— Чего изволите? — скривился как от зубной боли при виде Будищева торговец, совсем недавно имевший неосторожность пожаловаться начальнику гарнизона на бравого моряка.
Конфликт, в сущности, был пустяковым. Карапет Арутюнов, так звали незадачливого коммерсанта, случайно продал кондуктору бутылку уксуса, по недоразумению назвав оную кахетинским вином. Дмитрий хотя и не был большим знатоком вин вообще и кавказских в частности, все же сумел по достоинству оценить вкус и букет, после чего вылил столь изысканный напиток в глотку маркитанта, а в качестве штрафа забрал из лавки две бутылки водки. Казалось бы, зачем поднимать шум? Увы, унтер-офицерские погоны Будищева ввели в заблуждение несчастного торговца, и он пошел искать правду к начальнику гарнизона. На его несчастье, Вержбицкий в тот день отлучился и жалобу принял замещавший его полковник Арцышевский, славящийся своей свирепостью к жульничающим маркитантам. В общем, дело кончилось тем, что Будищева попросили более не шалить, а Арутюнова выпороли.
— Как здоровье? — участливо поинтересовался Дмитрий у пошедшего пятнами торговца.
— Спасибо, хорошо, — прошипел тот.