Так продолжалось весь день. Скобелев со своим отрядом обошел Геок-Тепе по кругу, время от времени останавливаясь. Топографы занимались съемкой, артиллерия вела огонь по текинцам, держа их в почтительном отдалении. Иногда генерал приказывал ротам делать навесные залпы по крепости, и солдаты дружно палили по невидимому врагу. У Будищева были большие сомнения по поводу эффективности подобного огня, но прочие офицеры были уверены, что таким образом осажденным причинены немалые потери. Сам же он пока что не сделал ни одного выстрела по противнику. Сегодня генерал решил держать морские митральезы в резерве и так ни разу и не переменил своего мнения. И лишь когда русская колонна двинулась в обратный путь, тачанки сами собой оказались в арьергарде.
Заметив, что «белые рубахи» отступают, а губительный огонь русских пушек прекратился, обитатели крепости покинули свою цитадель и бросились в погоню. Одни желали отомстить за погибших при обстреле друзей и близких, другие, возможно, увидели в отходе врага случай отличиться, но то с одной, то с другой стороны от рекогносцировочного отряда стали появляться многочисленные группы всадников. Некоторые из них, держась на порядочном расстоянии, обстреливали врага из винтовок, другие старались подойти поближе, чтобы броситься в отчаянную сабельную рубку. Но и те и другие на свою беду оказались в досягаемости пулемета Будищева.
— Его превосходительство приказал вашему взводу рассеять вражеских стрелков! — прохрипел прискакавший ординарец с запыленным лицом.
— Слушаюсь! — сразу же оживившись, отозвался Дмитрий и, плотоядно усмехнувшись, велел вознице: — Егорыч, трогай!
— Есть! — мрачно отозвался тот и свистнул кнутом.
Обе запряжки пустились с места в галоп, и тачанки, почти синхронно выйдя из колонны, повернули к текинцам. Обходя по широкой дуге русский арьергард, они поливали огнем всех, кто имел неосторожность приблизиться, а затем мчались дальше. Быстро осознавшие опасность, исходившую от необычных повозок, уже получивших название шайтан-арба, преследователи принялись палить по ним, но те двигались слишком быстро, а в ответ прилетали все новые и новые порции свинца.
Артиллеристы также не остались в стороне и несколько раз делали остановки, чтобы обстрелять наседавшего противника. Шрапнель быстро вразумляла самых непонятливых, и отход продолжался. Так, чередуя пушечные залпы и пулеметные очереди, русская колонна к вечеру добралась до Егин-Батыр-Калы.
Будищев вместе с расчетом тачанки все еще прикрывал заходящие в лагерь войска, когда к ним подскакал какой-то джигит из числа поддерживающих русских туркмен, в котором Дмитрий признал своего давнего знакомца Нефес-Мергена. С уважением посмотрев на дымящуюся митральезу, он что-то сказал на своем наречии, приложив руку к сердцу, затем повернулся в сторону Геок-Тепе и прокричал с неожиданной яростью:
— Теке yok boldy![43]
После чего так же круто развернул своего скакуна и умчался.
— Чего это он? — хрипло спросил Федька, вытирая чумазое от пороховой гари лицо.
— Колдун это местный, — как можно более равнодушным голосом поведал ему прапорщик. — Должно, узнал, что вы тут про ихний рай толковали, вот и проклял.
— Да неужто?! — перепугался Шматов и растерянно повернулся к ездовому, как будто ища защиты. — Егорыч, как же это?
— Ох, Федя, как же ты до своих годов-то дожил! — еле проговорил тот, корчась от смеха. — А еще Егориевский кавалер!
Следующие несколько дней прошли в относительном затишье. Русские укреплялись в своем лагере в Егин-Батыр-Кале, лишь изредка выходя из него небольшими партиями для фуражировки или разведки. По обыкновению, царившему в Русской императорской армии, эти отряды составлялись из трех родов войск. Обычно роту-две пехоты, сотня казаков и взвод артиллерии[44]. В одну из таких экспедиций вместо пушек были включены митральезы.
Уже потом выяснилось, что диктуя приказ о формировании отряда, Скобелев имел в виду морские скорострельные орудия, но отвлекся и нечетко выяснил свою мысль, но адъютант его не понял, а потому, не мудрствуя лукаво, написал: «взвод морской батареи». Между тем две десантные пушки системы Барановского[45] только что заняли свое место в редуте перед лагерем, и заменить их было не то чтобы совсем нечем… просто Шеману это и в голову не пришло.
— Гардемарин Майер! — громко позвал он, получив бумагу из штаба.
— Слушаю, — высунулся тот из соседней кибитки.
— Берите свой взвод и отправляйтесь в распоряжение войскового старшины Верещагина.
— Есть!
— Что за шум, а драки нет? — поинтересовался подошедший к ним Будищев.
— Надеюсь, скоро будет! — весело отозвался гардемарин, которому хуже горькой редьки надоело томиться в резерве.
— На фуражировку, что ли? — догадался Дмитрий.
— На нее!
— Хорошее дело.
— Я тоже так думаю, — улыбнулся во все тридцать два зуба моряк.
— Главное, не забудь, что не все добытое тяжким трудом надо отдавать интендантам.
— Господин прапорщик, — строго прервал «инструктаж» лейтенант. — Считаю своим долгом заметить, что ваше поведение роняет тень на всех офицеров флота.
— В смысле? — искренне удивился подобному наезду Будищев.
— Я говорю о вашем постоянном сборе трофеев!
— Моем?!
— Прекратите балаган! — разозлился Шеман. — Стоит поблизости оказаться убитому текинцу, как на него коршуном бросается ваш денщик и тут же обдирает до нитки. Даже наши казаки, которые, по совести говоря, сами далеко не безупречны в этом вопросе, уже злословят на этот счет.
— Все казаки или один наш общий знакомый в чине хорунжего? — хладнокровно поинтересовался Дмитрий.
— Увы, но уже не только он, — отозвался лейтенант, правильно понявший, о каком именно знакомом идет речь.
— Кажется, я знаю, что делать, — задумался прапорщик.
— Никаких дуэлей до окончания похода! — попытался перебить его лейтенант.
— Надо поднять руку кверху, — продолжал Будищев, — потом резко ее опустить и сказать: «Хрен с ним!»
— Какой чудесный рецепт! — захохотал внимательно прислушивавшийся к их разговору Майер.
— Попросил бы вас! — вспыхнул Шеман.
— Вот что, братцы-кролики, — прервал их Дмитрий, — во-первых, трофеи мой Федька таскает не для меня!
— А для кого же, позвольте спросить?
— Для себя, естественно! Ну, хочет человек добиться успеха в жизни и стать купцом. Кто я такой, чтобы судить его?
— Допустим на минуту, что это так. Но он возит добытое с вашими вещами!
— Да где же ему их еще возить? Кстати, пока мы спорим, Верещагин уйдет один. Кстати, может, мне тоже прогуляться?
— Ну уж нет, — горячо возразил гардемарин. — Ты и без того из боев не вылезаешь, а я все в резерве да в резерве.
— Как знаешь, — не стал спорить Дмитрий. — Главное держи пулеметы наготове, чтобы прикрыть артиллеристов, пока они будут пушки разворачивать.
— Пушек не будет.
— То есть как? — нахмурился Будищев.
— В приказе об этом ни слова. Идут вторая рота самурцев, третья сотня таманцев и мы, многогрешные.
— Странно.
— Приказы не обсуждают, — пожал плечами лейтенант.
— Ну-ну, — неопределенно хмыкнул прапорщик, но спорить больше не стал и отправился по каким-то своим делам.
— Александр Александрович, — спохватился Шеман, когда тот ушел, — а вы случайно не знаете, отчего Будищев назвал нас братцами-кроликами?[46]
— Нет, Николай Николаевич, — отозвался Майер, — но мне это обращение обидным не показалось.
— Да мне тоже, просто никогда не знаешь, что нашему «изобретателю» может прийти на ум. Может ведь даже гадость какую сочинить, а мы и знать не будем, отчего над нами смеются!
— Да уж, с него станется.
Поначалу, когда русский отряд покидал свой лагерь, его тут же замечали текинские разведчики, после чего старались если не напасть на них, то хотя бы обстрелять, но нарываясь на ответный огонь артиллерии, в панике отходили назад. Особенно угнетающе на вольных сынов пустыни действовала шрапнель. В самих пушках для них не было ничего удивительного, более того, пушкари Геок-Тепе замечательно метко стреляли из своих древних орудий, но вот исправно разрывающиеся в воздухе снаряды, причем всякий раз непосредственно над скоплениями живой силы, вызывали у защитников крепости просто суеверный ужас.
Вероятно, именно по этой причине текинцы на сей раз не стали лезть на рожон, а следовали за маленькой русской колонной, стараясь держаться на почтительном расстоянии. Так что мечта Майера оказаться в гуще сражения пока что оставалась неосуществленной.
— Черт знает что! — сокрушенно вздохнул гардемарин. — Неужели мы и сегодня ни разу не выстрелим по неприятелю?
— Скучаете? — немного насмешливо спросил хорунжий Бриллинг, покачивающийся в седле рядом с ним.
— Вам ведь тоже надоело числиться штабным? — пожал плечами моряк, намекая, что его собеседник не так давно потерял должность адъютанта командира полка.
— Ваша правда, — и не подумал обидеться таманец. — Служить с Арцышевским, конечно, весело, но воевать приходится только с маркитантами да интендантскими чиновниками. А хочется иногда, знаете ли, забыться в горячей сабельной рубке. Настоящая война, либо ты — либо тебя! Не то что эти вот, железные штуковины… простите великодушно, я вовсе не хотел вас обидеть.
— Не стоит. Я, говоря по чести, иной раз думаю так же. Увы, у нас на флоте тоже наступил век машин, оставляющий все меньше места доблести и геройству! Ни тебе свалок с абордажами, ни артиллерийских дуэлей борт в борт. Все решают броня и пар, да еще вот мины.
Молодые офицеры разговорились и скоро стали чувствовать себя почти что друзьями. В конце концов, они были близки по возрасту, происходили из одного круга и даже, как оказалось, имели общих знакомых в Петербурге. К тому же им просто было скучно.