— Как вы сказали? — оживился лейтенант. — Война кругом?
— Ну да.
— Пожалуй, это может сработать.
— Что именно?
— Пока ничего. У вас какие планы?
— Да особо никаких. Хотел присмотреть парочку хороших позиций да пострелять. Все равно с пулеметами работать не дают, а тут хоть какая-то польза.
— Тоже верно. Тогда отправляйтесь на свою охоту, коли есть такое желание. До обеда управитесь?
— Это вряд ли.
— Тогда жду вас к ужину. Непременно приходите. Разносолов не обещаю, но голодным не останетесь. Кстати, а почему вы нынче без своего верного Санчо Пансы?
— Оставил его на хозяйстве. У нас там какие-то саперные работы намечаются, так что мне велено было убираться подальше и не тревожить попусту неприятеля.
— Новую параллель тянуть будут?
— Аллах его ведает, — поморщился прапорщик, как будто вопрос был ему неприятен. — Ладно, я, пожалуй, пойду.
— Ни пуха, ни пера! — пожелал ему на прощанье лейтенант.
— Идите к черту! — ухмыльнулся Дмитрий и, подхватив «шарпс», отправился искать место для засады. Мощная и дальнобойная винтовка, волей судьбы попавшая к нему, позволяла метко посылать пули на такое расстояние, о каком и помыслить не могли текинцы, среди которых хватало хороших стрелков. Единственным ее недостатком был дымный порох, но с этим приходилось мириться. Поэтому сделав несколько прицельных выстрелов, он доводил своего противника до умоисступления, после чего спокойно менял позицию, не без удовольствия наблюдая, как текинские пушкари лупят из своих древних орудий по его прежнему местонахождению.
— У нашего друга какие-то трения с начальством? — не удержался от вопроса гардемарин.
— Еще бы, — усмехнулся Шеман.
— Но в чем причина?
— В том, что он бывает крайне не воздержан на язык. Помните дело 23 декабря?
— Это когда погиб генерал Петрусевич?
— Вот именно.
— Но ведь Будищева там не было?! Более того, вполне вероятно, драгуны Булыгина[58] не подверглись бы такому безжалостному разгрому, если бы с ними были наши митральезы.
— Именно так он и сказал после боя, а потом его слова передали полковнику Арцышевскому.
— Тогда понятно.
Уже темнело, когда вернулся перепачканный пороховой гарью и грязью Будищев. Тяжело опустившись на землю рядом с норой Майера, он положил рядом футляр с винтовкой и тяжело вздохнул.
— Вы не ранены? — обеспокоенно поинтересовался гардемарин.
— Нет, — помотал головой прапорщик. — Просто устал.
— Как «охота»?
— Так себе. Текинцы после обеда будто вымерли. Я им всех часовых перестрелял, а они хоть бы хны.
— А ведь они что-то затевают, — насторожился Шеман.
— Пожалуй. Знать бы еще что?
— Очевидно, вылазку. Вы есть будете?
— О да. Только ради всего святого, дайте умыться!
— Абабков! — велел Майер. — Принеси их благородию воды.
— Сей секунд! — сделал оловянные глаза вестовой и бросился выполнять распоряжение.
Вода, принесенная им, неожиданно оказалась теплой, а в придачу к ней полагался изрядный кусок мыла, благоухающего каким-то восточным ароматом, и почти чистое полотенце.
— Ты где пропадал? — спросил у матроса Дмитрий, покончив с водными процедурами.
— В госпитале лежал, — с трагическим видом поведал Абабков. — Потому как я был наскрозь ранетый!
— Вот даже как!
— Так сами, небось, знаете, господин прапорщик, что у нас как кровь проливать за отечество, так одни, а как кресты давать, так кому-то иному!
— Ишь ты, — ухмыльнулся Будищев, хорошо знавший, что храбрость не входит в число добродетелей вестового.
— Обидно! — даже немного всхлипнул матрос, страстно желавший украсить свою голландку[59] крестом, но при этом упорно избегавший передовой.
— Как я тебя понимаю, братан! — сочувственно отозвался Дмитрий. — А не хочешь ли пойти ко мне в пулеметчики? Гадом буду, но все мои по окончании похода станут георгиевскими кавалерами! Ну, те, кто выживут, конечно.
— Покорно благодарю, — поежился от подобной перспективы Абабков. — Только на кого же я их благородие господина Майера брошу? Ить он пропадет без меня, ровно дите малое!
— И то верно, — ухмыльнулся Будищев.
— Ну, где вы там? — крикнул ему гардемарин. — Ваш ужин уже неоднократно остывал и новой поджарки просто не выдержит!
— Ничего страшного, я такой голодный, что того и гляди от твоего вестового кусок откушу, а он опять в госпиталь удерет.
— Я ему удеру! — рассвирепел моряк. — Будь моя воля, он бы у меня линьков[60] получил, как в блаженные времена Николая Павловича, а не лечение! Трус, дезертир, подлец!
— Грех вам, Александр Александрович, наговаривать на меня, — забубнил матрос, но его прервал обеспокоенный Шеман.
— Тише! — крикнул он, и все дружно начали прислушиваться к звукам канонады, внезапно раздавшимся на левом фланге.
— Что за черт? — удивился Дмитрий, так и не взявшийся за ложку.
— А ведь хорошо бьют! — заметил, присоединившийся к ним Берг.
Встревоженные офицеры собрались у бруствера и стали напряженно вглядываться в темноту, пытаясь понять, что же там происходит. Тут кто-то на центральной позиции догадался пустить ракету, затем еще несколько, и скоро весь горизонт осветился огнем. Стало ясно видно, что наши траншеи левого фланга на всем протяжении атакованы противником и оттуда ясно доносятся звуки боя и яростные крики дерущихся.
— Они сделали вылазку! — констатировал лейтенант и, повернувшись назад, во всю мощь своих легких закричал: — Гарнизон, в ружье!
— Блин, — выругался Будищев, — там же мой Федька!
— Мы ничем не можем им помочь! — почти простонал Майер.
— Надо обстрелять крепость, — подумал вслух Берг, и в этот же момент, как будто соглашаясь с ним, загрохотала вся русская осадная артиллерия. В текинскую цитадель полетел целый рой снарядов, бомб и ракет, послышались взрывы, трескотня ружей.
— Но почему они не атакуют нас?
— Тише! — заорал Шеман, и все замолкли в тщетной попытке расслышать за громом пушек звуки шагов подбирающихся к русским позициям текинцев.
— Идут, — хладнокровно заметил Дмитрий, отстраняя в сторону матроса, только что занявшего место у митральезы.
Гардемарин проделал то же самое у второй, а подпоручик приказал зарядить пушки картечью. Гарнизон застыл в тревожном ожидании неизбежной схватки. Темнота, окружавшая Калу, казалась живой и враждебной, откуда вот-вот выскочат враги, и начнется кровавый хаос. Однако скованные дисциплиной матросы и солдаты каменными изваяниями застыли на своих местах в ожидании приказа. Наконец, подбирающиеся ко рву текинцы стали отчетливо видны, и лейтенант выдохнул:
— Огонь!
Первыми рявкнули пушки, за ними зарокотали, собирая кровавую жатву, митральезы, а сверху дружно ударили берданки пехоты.
— Алла! — закричал кто-то из атакующих, но крик его тут же захлебнулся.
Судя по всему, нападавшие рассчитывали захватить русских врасплох и, нарвавшись на столь плотный огонь, дрогнули. Некоторое время их еще пытались поднять в атаку командиры или муллы, но град пуль и картечи не дал им ни единого шанса, и вскоре охваченные паникой враги побежали.
— Слава богу! — перекрестился забывший о своем лютеранстве Майер. — Выстояли…
— Но что же случилось на левом фланге? — задал мучивший всех вопрос Шеман.
— Резня! — мрачно ответил Будищев, потом обернулся к расчету и строго приказал: — Пулемет почистить и смазать. Ленты снарядить. Проверю!
— Есть, ваше благородие! — вытянулись матросы.
Берг, в свою очередь, приказал комендорам пробанить орудия и зарядить их на всякий случай картечью. Остальные офицеры вновь собрались у бруствера, пытаясь понять, что же все-таки произошло. В этот момент к прапорщику робко подкрался Абабков и заискивающим тоном спросил:
— Кушать-то будете?
— Что? — не понял тот.
— Я говорю, остыло…
Утро 28 декабря выдалось ясным и погожим. Едва поднявшись над горизонтом в нестерпимо лазоревое небо, ласковое солнышко начало пригревать замерзшую землю и сбившихся в кучу упрямых и озлобленных людей в военной форме. Многие из них прошедшей ночью были ранены, другие потеряли в жарких стычках своих товарищей, третьи просто не могли взять в толк, как такое вообще могло случиться?
По описаниям немногих уцелевших, накануне вечером саперный поручик Санденецкий со своими людьми занимался разбивкой на местности очередной параллели, которая должна была пройти ближе к Геок-Тепе и тем самым еще больше стеснить неприятеля.
Работа шла своим чередом, сначала выполнили разметку на местности, потом взялись за лопаты, а между тем, едва ночная темнота вступила в свои права, несколько тысяч туркменских воинов вышли из крепости и в полном молчании направились к русскому лагерю. Сначала им приходилось красться, затем и вовсе передвигаться ползком, но ни один из них не издал ни звука. Ни у кого не звякнуло снаряжение, никто не кашлянул, не чихнул и вообще никак не выдал своего присутствия, и только когда до проклятых «белых рубах» оставалось уже рукой подать, кто-то из солдат заприметил непонятную темную массу, неумолимо надвигавшуюся на них.
— Чего это? — недоуменно спросил он у товарищей.
— Тебе лишь бы по сторонам пялиться, а не работать! — с досадой пробурчал отделенный командир. — Ну чего там может быть?
— Текинцы… — только и смог ответить сапер, увидевший, как в скупом свете звезд блеснуло лезвие туркменской шашки.
— Тревога! — заорал что есть силы унтер и, отбросив в сторону лопату, бросился в сторону стоявших пирамидой винтовок.
В три скачка добравшись до оружия, он успел схватиться за ствол берданки, но в этот момент в его спину вонзилось копье, с силой брошенное одним из нападавших. Холодеющие пальцы еще пытались нажать на спуск, но сил уже не хватало, и обливающийся кровью унтер-офицер неловко повалился в неоконченную траншею. Остальные солдаты не последовали его примеру, да и что они могли сделать против нескольких тысяч врагов, подобравшихся так близко? Единственным выходом для них было бегство к укреплениям, занятым батальоном апшеронцев.