— Не соврал перс, — еле выговорил пересохшим ртом Будищев и, схватившись за флягу, сделал несколько скупых глотков, стараясь смочить маленькой порцией воды всю глотку.
— Какой перс? — спросил Майер, жадно смотря, как ходит кадык на небритой шее товарища.
— Перебежчик, — пояснил прапорщик, протянув емкость гардемарину. — Всю жизнь в рабстве провел, а теперь воспользовался тем, что хозяина убили, и дал деру. Я при допросе присутствовал.
— И о чем же он поведал? — заинтересовался этой историей Шеман.
— Ну, по его словам, — счел нужным уточнить Дмитрий, — в Геок-Тепе сейчас тысяч десять-двенадцать воинов и примерно столько же мирных жителей.
— Теперь уже меньше, — вмешался Майер и с усмешкой показал заваленное трупами поле.
— И мирными здешние жители могут считаться весьма относительно, — вставил свои пять копеек лейтенант.
— Верно, — согласился с ними обоими прапорщик и продолжил рассказ: — Хлеба в крепости не то чтобы вдоволь, но на месяц или даже два хватит, а вот с мясом затык. Тех баранов, что взяли с собой, уже съели, а новых, как вы сами понимаете, брать неоткуда. Поэтому они с вылазками и зачастили. Глядишь, повезет нанести нам большие потери, и тогда Скобелев будет вынужден снять осаду, ну а нет, тоже профит. Едоков меньше.
В этот момент их прервал одинокий выстрел из пушки со стен текинской цитадели. Видимо, неведомому канониру показалось невыносимо смотреть на поле боя, усеянное его павшими соотечественниками, и он выпалил, чтобы хоть как-то досадить гяурам. Вреда его врагам от этого, правда, не было никакого, ибо снаряд бессильно воткнулся в земляной бруствер, и не подумав разорваться.
— Хорошо взял прицел, сукин сын, — похвалил его только что подошедший Берг. — Ей-богу, взял бы его к себе во взвод, случись такая оказия!
— Это ведь из захваченной у нас пушки стреляли? — уточнил на всякий случай Будищев.
— Совершенно верно, — отвечал артиллерист. — Нашим друзьям в Геок-Тепе удалось раскрыть секрет стрельбы из современных орудий, и, как видите, они делают это с большим искусством. Но вот привести в боевое положение гранату или шрапнель они не догадались, а потому проку от такой стрельбы ничуть не больше, чем от чугунных ядер, коими они нас потчевали прежде.
— И что, она совсем не может взорваться? — удивился Дмитрий.
— Только если случайно. Дело в том, что приготовить их для разрыва не так просто. Гранаты надобно распластырить, а в шрапнели, напротив, вкрутить боевые винты.
— Ну и ладно, — потерял интерес к теме подрыва снарядов прапорщик.
Отбитие вражеской атаки на войне — обыденность, но когда она отбита с таким блеском и почти без потерь, почему бы ее не отпраздновать? Тем более что Майер с Будищевым были молоды и полны сил. Да, смерть бродит где-то совсем рядом, но пока жив, надо жить, так почему бы не отметить успех бутылкой вина в хорошей компании?
Сказано — сделано, и наши герои отправились к ближайшему маркитанту, устроившему свою лавку практически на передовой. Небольшой участок траншеи во второй линии был немного расширен, чтобы разместить в нем разнообразный товар и обеспечить минимальные удобства продавцу.
Надо отметить, что над головой здесь нередко посвистывали текинские пули, но чтобы обезопасить себя, предприимчивый армянин насыпа́л в освободившиеся из-под товара мешки землю. Труд его не был напрасен, и скоро закуток был со всех сторон закрыт самой настоящей баррикадой, именуемой среди военных на французский манер — габионом[72].
Ассортимент в этой убогой лавчонке совершенно не поражал воображения, но зато она находилась от потенциальных клиентов так близко, что им не надо было идти куда-то еще, а потому старый знакомый Будищева — Ашот — процветал.
— Дмитрий-джан, дорогой, как я рад тебя видеть! — расплылся в фальшивой улыбке маркитант.
— Привет, — ничуть не обманулся его деланым радушием прапорщик.
— Господа офицеры что-то желают?
— Дай-ка нам, братец самого лучшего вина, что у тебя есть! — потребовал пребывавший в приподнятом настроении Майер.
— Вах, у Ашота все только самое лучшее! Вот специально для такого случая приберегал, — с этими словами армянин вытащил из ящика, на котором сидел сам, изрядно запыленную бутыль из мутно-зеленого стекла с запечатанной сургучом пробкой.
— Смотри-ка, — восхитился гардемарин, которого даже бушующая вокруг война еще не успела избавить от некоторой наивности, — даже опечатана!
— Сашка, может, лучше водки? — с сомнением спросил Дмитрий. — Ведь один черт знает, что он туда намешал, а беленькой, по крайней мере, не отравимся.
— Вах! Зачем так говоришь! — оскорбился в лучших чувствах маркитант. — Я никогда такие вещи не занимался!
В этот момент в верхний мешок оборонительной конструкции ударила пуля, осыпав всех находящихся внутри доброй пригоршней песка, отчего Ашот тут же присел, продолжая прижимать к себе вожделенную бутыль.
— Ладно-ладно, — поспешил притушить едва не разразившийся скандал миролюбивый Майер. — Дай нам еще, пожалуй, печенья или, если есть, шоколаду.
— Есть, как не быть, — обрадовался торговец. — Вот, настоящий швейцарский, самого лучшего качества…
— Если он вполовину так хорош, как ты рассказываешь, то давай четыре плитки, — вмешался Будищев и тут же пояснил опешившему от подобного транжирства товарищу: — Девчонкам в госпиталь отнесу!
— Хороши девчонки! — ухмыльнулся гардемарин, морщась от очередной порции пыли, поднятой текинской пулей. — Графиня, баронесса и вдова подполковника.
— Да хоть бы и герцогини, сладенькое все любят, — усмехнулся Дмитрий, после чего повернулся к маркитанту и от увиденной картины резко замолк.
— Твою маман! — снова попытался перейти на французский его приятель.
Как оказалось, последняя пуля, угодившая в мешок, каким-то неведомым образом изменила траекторию, и шлепнула Ашота прямо в темечко, прикрытое только шапкой из тонкого войлока. Занятые беседой офицеры поначалу этого даже не заметили, а теперь с изумлением смотрели на армянина, мягко опустившегося на свое место и не подававшего признаков жизни.
— Он ранен? — выдавил из себя Майер, заметив тонкую струйку крови, вытекающую изо рта.
— Сейчас посмотрим, — буркнул Будищев и приложил два пальца к шее торговца.
— Ну что? — не выдержал ожидания гардемарин.
— Наповал, — вынес свой вердикт прапорщик, не почувствовав биения жилки.
— Как же это…
— Пуля виноватого найдет, — грустно усмехнулся Дмитрий, после чего подобрал весь заказанный у маркитанта товар, положил рядом с торговцем вытащенную из бумажника ассигнацию и поманил за собой все еще потрясенного такой нелепой смертью приятеля. — Пойдем, заодно и помянем.
— Но нельзя же его так бросить!
— Зачем же бросить? — удивился моряк и, выглянув из лавки, гаркнул во все горло расположившимся неподалеку стрелкам из туркестанского батальона: — Эй, служивые! Тут Ашота убило. Оттащите его в сторону, да дайте знать другим армянам, пусть приберут барахло да похоронят по своему обычаю.
— Интересно, есть ли у него семья?
— Сашка, ты на проповеди у отца Афанасия давно ли был?
— Даже не припомню…
— Оно и видно. А то бы знал, что «многия знания — многия печали»[73].
Прибытие графини Милютиной и героическая гибель подполковника Мамацева, помимо всего прочего, привели к тому, что все три представительницы прекрасного пола, которых судьба занесла на окраину мира в забытые богом пески Закаспийского края, стали жить вместе. Пока они служили в госпитале, хозяйство их вел денщик покойного Дмитрия Осиповича, а имущество охранял верный Сердар, зорко следивший, не несет ли кто чего-нибудь вкусненького, и в случае обнаружения такового, немедля пресекавший безобразие.
— Держи, оглоед, — угостил щенка зашедший в гости Будищев.
Сердар мгновенно проглотил подношение и снова уставился на прапорщика просительными глазами, как бы говоря: «Это и всё?»
— Не наглей, — ухмыльнулся Дмитрий и пошел дальше, а будущий волкодав и гроза всех кошек покатился за ним, не теряя надежды еще что-либо упромыслить.
— Здравия желаю вашему благородию, — поприветствовал его растапливающий огонь солдат.
— Привет, Севастьян, — узнал тот денщика. — Как дела?
— Да какие тут дела, — отмахнулся служивый. — Барышни мои носу не кажут из больничных кибиток, все за ранеными ходят. Оно, конечно, дело богоугодное, но нельзя же так-то! Надобно и отдохнуть когда.
— Ничего, возьмем Геок-Тепе, тогда и отдохнем.
— Скорее бы уж, — вздохнул солдат и потрепал по голове подошедшего к нему щенка. — Что, разбойник, опять ищешь, где бы набедокурить?
— Опять? — улыбнулся Будищев.
— Снова, ваше благородие. Это ведь не собака, а божье наказание! Давеча этот паразит у отца Афанасия сапог сгрыз, пока тот спал. Чего смеетесь, батюшке заутреню служить, а он одной ногой босиком! Сплошное поношение христианской веры…
— Дмитрий Николаевич?! — обрадованно воскликнула выглянувшая из палатки баронесса.
— Я, Люсия Александровна. Добрый день!
— Здравствуйте. Вы так давно у нас не были. Если бы не ваш Шматов, то мы бы даже не знали, живы ли вы еще.
— Да что мне сделается. Лучше расскажите, как вы, как Катя, как Елизавета Дмитриевна.
— Неужели Федя ничего вам не рассказывал о нашем житье-бытье? Впрочем, заходите, я угощу вас чаем.
— С удовольствием, — не стал отказываться Будищев, — только, кажется, Севастьян еще не ставил самовар.
— Это ничего, — мягко улыбнулась барышня. — Я нагрею воды на примусе.
— На чем? — удивился прапорщик.
— Это такое приспособление, — охотно пояснила баронесса. — Его совсем недавно прислали госпоже Милютиной из Петербурга. Очень удобная вещь. Вы, наверное, о таком еще и не слышали?
— Да как вам сказать… — улыбнулся Дмитрий.
— Господи, какая же я глупая! — всплеснула руками баронесса. — Да ведь на нем клеймо фабрики Барановского — Будищева. Дмитрий Николаевич, не смейтесь!