.
Митридату было около 45 лет, и воинского опыта у него было мало. Аппиан пишет, что для этой первой, ключевой битвы в его карьере Митридат лично возглавил войска, собравшиеся в Синопе, поставив Дорилая во главу греческой фаланги. Баснословное богатство Понта было выставлено напоказ в рядах гоплитов с прекрасной работы бронзовыми шлемами и нагрудниками, позолоченными копьями и щитами, сверкавшими драгоценностями. Были и лучники, пращники и пелтасты (воины, вооруженные легкими мечами и дротиками), благородные персидско-каппадокийские всадники и скифские и сарматские лучники верхом на выносливых низкорослых степных лошадках, украшенных золотой сбруей. Союзник Митридата Тигран дал 10 тысяч армянских кавалеристов, ехавших на больших парфянских конях. 300 боевых кораблей Митридата и 100 пиратских бирем гордо выставляли напоказ великолепные носы и роскошные украшения. Денег не жалели: это величественное зрелище впечатлило собственных воинов Митридата и матросов, а также население и запугивало врага[237].
Будучи Верховным главнокомандующим, Митридат твердой рукой направлял стратегическое планирование. Он нашел наблюдательный пункт, с которого руководил боевыми действиями и мог отправить больше войск по мере необходимости. Среди его опытных полевых командиров были братья Архелай (который уже вступал в схватку с Суллой) и Неоптолем, способствовавший покорению Скифии.
Редким для него жестом доверия Митридат назначил своего сына Аркафия, юношу лет двадцати, главой драгоценной армянской кавалерии. Эллинистические цари обычно косо смотрели на то, чтобы позволять кровным родичам командовать войсками, которые могли обратиться против них. Историки задаются вопросом: почему же Митридат, который был печально известен своей паранойей, передал такой важный командный пост своему сыну? Мне кажется, ответ дает то восхищение, которое Митридат испытывал перед Александром. Все знали о том, что Филипп Македонский поставил своего восемнадцатилетнего сына Александра командовать кавалерией в важном сражении при Херонее в 338 г. до н. э. Отважные маневры Александра оказались ключевыми для великой победы Филиппа. Теперь, в 89 г. до н. э., когда Митридат взял на себя командную роль Ксеркса или мастера стратегии — Дария, наблюдая за сражением с высокой точки, он отдал своему сыну роль юного Александра.
К реке Амний полководцы Митридата привели только небольшой отряд — 40 тысяч легкой пехоты и 10 тысяч всадников из армянских кавалеристов Аркафия; численность вифинско-римской коалиции значительно их превосходила[238]. Но за рядами людей и коней захватчиков ждал смертельный сюрприз — 130 боевых колесниц Митридата, снабженных вращающимися серпами.
Колесницы, известные патриотически настроенным грекам из эпических поэм Гомера, снова вошли в моду после того, как Грецию завоевали римляне. Но в те дни колесницы использовали только для скачек или парадов, а не на войне. В римском цирке роскошные колесницы везли гарцующие «выставочные» кони и даже страусы и тигры. Боевые колесницы с крутящимися лезвиями в форме серпа, выступающими из осей, были архаичным оружием далекого прошлого, которые усовершенствовал предок Митридата Кир Великий.
Любитель войны на колесницах и скачек, Митридат прекрасно знал, что эти страшные военные машины персов не господствовали на поле боя с тех самых пор, как Александр сражался с Дарием III в IV в. до н. э. Митридат должен был изучить битву при Гавгамелах в 331 г. до н. э., когда Александр нанес поражение Дарию. В этом случае войска Александра были хорошо подготовлены к встрече с машинами смерти Дария. Македонцы просто открыли свои ряды и пропустили колесницы с серпами, позволив им проехать, а затем атаковали их сзади[239].
Внезапная тактика Александра в общем и целом положила конец эре войн колесниц. Однако в тот день в 89 г. до н. э. — более двухсот лет спустя — Митридат рассчитывал на то, что его современники забыли маневр Александра — уклонение.
Когда огромная армия Никомеда приближалась к нему по равнине, полководец Митридата Неоптолем послал своих людей захватить скалистый холмик. Началось сражение. Вифинский авангард ринулся на холм, и Неоптолем быстро продвинулся вперед с еще большим количеством людей, крича Аркафию, чтобы тот вводил в бой свою кавалерию. Армянские всадники Аркафия атаковали фалангу Никомеда — рискованное решение, которое могло привести ко множеству жертв. Кажется, этот боевой прием был подражанием подвигам юного Александра в битве при Херонее. Может быть, он пытался повторить поступок Александра, используя кавалерию как шоковое оружие для нападения в лоб вместо того, чтобы беспокоить фланги врага? Эта тактика сработала: атака кавалерии Аркафия дала фаланге Неоптолема больше времени, чтобы вступить в столкновение с ошарашенным врагом.
Пока Аркафий преследовал бежавшую с поля боя кавалерию врага, у него за спиной разразилась кровавая схватка. Может быть, Никомед одержит победу благодаря численному превосходству? Люди Неоптолема отступали. Архелай рванулся на помощь брату, направив вперед клин воинов справа, заставив вифинцев повернуть свои ряды и отбивать атаку свежих войск. Архелай повел себя по-умному: он медленно отступал, отводя вифинцев от войск брата и давая им шанс перестроиться.
Вифинская фаланга Никомеда теперь сомкнула ряды; люди стояли спиной к спине, стараясь защитить друг друга от братьев-полководцев, атаковавших на два фронта. Вглядываясь через пыль, клубившуюся над полем сражения, Кратер — начальник колесниц Митридата — хитро улыбнулся. Атакованная с двух сторон фаланга представляла собой идеальную мишень. Получив радостный сигнал своего главнокомандующего, кратер пустил в бой колесницы. Колесничие хлестнули своих мощных коней в галоп на полную скорость. Внезапно появились 130 боевых колесниц и, словно живые снаряды, вонзились в толпу людей Никомеда. Острые лезвия, крутившиеся со скоростью в три раза больше скорости самих колес, прорезали сбившихся в кучу врагов. Шок был чудовищным; произошла страшная резня.
На момент сражения натурфилософ Лукреций (100–55 г. до н. э.) был мальчиком, росшим в Италии. Позднее Лукреций написал описание атаки колесниц с серпами, от которого волосы встают дыбом. Его вводная фраза — «говорят» — заставляет предполагать, что эта сцена основана на воспоминаниях выживших или свидетелей[240].
Так, говорят, лезвия колесниц серпоносных нередко
Столь неожиданно рвут тела в беспорядочной бойне,
Что на земле увидать отсеченные руки и ноги
Можно в то время, как ум и сознанье людей не способны
Боли еще ощутить, причиненной стремительной раной…
Ибо весь ум у людей всецело захвачен сраженьем..
Часто не видя, что нет уже левой руки, и волочат
Кони ее со щитом средь колес и серпов беспощадных;
Не замечает один, что без правой он на стену лезет,
На ногу хочет другой опереться, которой уж нету,
А шевелит на земле она пальцами в корчах предсмертных…
Воинов Никомеда, как пишет Аппиан, эта атака повергла в ужас, «когда они увидели людей, разрезанных пополам и еще дышащих или растерзанных в куски, а их тела повисшими на колесницах. Вследствие отвращения перед таким зрелищем, скорее, чем вследствие поражения в битве, они в ужасе смешали свои ряды». Сам Никомед едва спасся: он и его римская свита бежали в лагерь Аквилия на границе; в том же направлении поскакала и его кавалерия. Брошенные своим царем, некоторые из воинов Никомеда все еще храбро сражались, пробираясь по расчлененным трупам товарищей. Но скоро и они были окружены и побеждены[241].
Половина войск Никомеда погибла. Выжившие сдались той же ночью. Ликующая армия Митридата захватила брошенный лагерь и взяла весь обоз. Понтийские полководцы были в восторге: они увидели, что в панике Никомед оставил всю полковую казну, — ларец, наполненный серебром и золотом: это были сокровища, которые, как они знали, он высосал из Анатолии. Тысячи пленных были отправлены в Синопу.
Митридат вышел, чтобы встретить пленных. Ликуя от радости победы, царь обратился к ним. Можно себе представить, как Митридат хвалится тем, что горстка праведных воинов, сражавшихся на стороне Истины и Света под руководством лучших греческих командующих, одолела гораздо большую по численности армию завоевателей. Он мог указать и на то, что большая часть его обширной армии пока даже не вступала в бой. Проигравшие, наверное, отважно сражались, но их обманули силы Тьмы. Указывая на повозки брошенных запасов, которые он захватил у Никомеда, Митридат сделал неожиданное заявление. Все пленники были свободны. Его люди распределили запасы, передав провизию Никомеда, еду, одежду и деньги всем и каждому вражескому воину, чтобы те могли отправиться домой.
Этот акт благожелательности и другие ему подобные, рассказы о которых передавались из уст в уста, дали Митридату репутацию человека, милосердного к врагам. Филантропия — милосердие к пленному врагу — была греческим идеалом, который разделяли эллинистические монархи. Как и они, Митридат восхищался репутацией Александра за то, что он был «столь же милосерден после победы, сколь и ужасен в сражении»[242]. Может быть, именно тогда Митридат стал называть себя Евпатором — «Добрым Отцом»?