Все прекрасно знали о том, что случилось с первой женой Митридата — его сестрой Лаодикой; все знали и о том, что царь не желал сделать никакую другую женщину своей официальной супругой-царицей после предательства Лаодики. Митридата Монима очень привлекала. Он счел, что она станет жемчужиной его гарема, и начал переговоры с ее отцом.
Но сама Монима отвергла предложение Митридата — пятнадцать слитков золота. Ей нужно было больше. Монима потребовала брачного договора и стала настаивать, чтобы Митридат предоставил ей царскую диадему и титул царицы. Митридат считал Мониму неотразимой. Царь вырос среди сильных и своенравных женщин, был по характеру отчаянным азартным игроком, и его привлекали мощные личности, чей интеллект дополнял его собственный. В последний десяток лет встречи царя с женщинами ограничивались лишь легкомысленными свиданиями в гареме. Монима знала, что победа — афродизиак. Митридат ликовал из-за своей удачи, чувствовал энтузиазм и согласился на условия девушки. Царские писцы приготовили брачный контракт, и золото передали Филопоэмену. Митридат назначил отца Монимы своим управителем в Эфесе. После того как царь повязал пурпурно-золотую ленту вокруг головы своей новой царицы, пара удалилась в частные апартаменты в дворце Пергама, дабы познакомиться поближе[262].
Тревожные новости дошли до Рима: несанкционированная атака Никомеда IV на Понт по наущению Аквилия. Сенаторы слышали, как вестники пересказывают подробности этого позорного поражения, говорят о том, как бежали три римских полководца, за которыми следовал Митридат в своем триумфальном шествии через провинцию Азия. Утрата римлянами чести и владений требовала быстрых и решительных действий. Сенат объявил войну (постфактум!) царю Митридату VI Евпатору. Два консула-соперника, Марий и Сулла, бросили жребий, чтобы узнать, кто получит командование в уже давно ожидавшейся Митридатовой войне. Боги не благоволили Марию. Желанное место полководца получил Сулла.
Однако сам город Рим был разорван гражданской войной и убийствами; практически всю Италию охватил мятеж. Имевшиеся у Рима войска уже сражались сразу на нескольких фронтах; как же сенат мог найти «лишние» легионы, чтобы послать их через все Средиземноморье? Сулла был слишком занят гражданской войной против Мария и его союзников, чтобы отправиться в Азию. Превосходные разведывательные источники Митридата опять же позволили ему действовать как раз вовремя. То, что Рим отложил военный ответ, дало ему время, чтобы построить больше кораблей и машин для морской осады, дабы напасть на Родос, в то время как армии Митридата маршировали освобождать Грецию.
Кризисная обстановка в Риме сопровождалась тяжелой экономической ситуацией. Для финансирования легионов Суллы не было денег. Сенаты проголосовали за неслыханную чрезвычайную меру. «Их средства в то время были столь ограниченны, а амбиции неограниченны настолько», писал Юстин, что сенат захватил древние сокровища легендарного царя Рима Нумы, наследника основателя города — Ромула. Царь Нума оставил свои сокровища шестьсот лет назад, наказав использовать их только для святых жертвоприношений богам. Когда Митридат радостно пересчитывал золото в своей «бухгалтерии», агенты сената в отчаянии распродавали самые священные сокровища Рима тому, кто заплатит больше. Аппиан отметил, что рыночная цена наследства Нумы составила всего лишь 900 фунтов золота. «Это было все, что Рим смог потратить на столь великую войну»[263].
Между тем непосредственной целью Митридата был Родос. Остров приготовился к войне, обратившись за помощью к Тельмессу и другим союзникам в Ликии.
Аквилию удалось добраться до берега, отплыв с Лесбоса. Он уже слышал, что Оппий стал несчастным пленником Митридата; Никомед IV уже плыл в Рим; где был Кассий, неизвестно. Аквилий нанял судно, чтобы добраться до Митилены на Лесбосе. Там он надеялся устроить отъезд обратно в Италию. Согласно историку Диодору, Аквилий нашел убежище у местного врача. Однако жители Митилены были на стороне Митридата. Они послали отряд «самых отважных юношей в дом, где был Аквилий. Они схватили Аквилия и заключили ею в оковы» и отвезли его на корабле обратно на материк, где передали римлянина людям Митридата. Воины посадили драгоценного пленника на осла и выставили его напоказ перед улюлюкающей толпой. Во время всего пути в Пергам воины заставляли пленного повторять свое имя — Маний Аквилий — и исповедоваться в преступлениях против жителей Анатолии[264].
Все узнавали имя Аквилия по пути в Пергам. Испуганные римляне в этой области старались не высовываться и сидели дома. Все остальные проклинали память печально известного отца пленника — Мания Аквилия Старшего, бывшего римского правителя Пергама, бывшей столицы римской провинции Азия. Все отчаянно ненавидели его за удушающие налоги: он разрабатывал настолько вопиющие схемы отъема денег, что его даже отдали под суд за вымогательство, но оправдали. Все помнили, как Аквилий Старший отравил невинных людей — мужчин, женщин и детей, попавших в западню в городах, которые поддерживали мятеж «граждан солнца».
Недовольство из-за эксплуатации таких вымогателей налогов, как Аквилий и его сын, продолжало кипеть в Анатолии, считавшейся римлянами настоящим Эльдорадо, переполненным золотом и природными ресурсами, которые им оставалось только разграбить. Когда юный Митридат был еще в изгнании, старший Аквилий вмешивался вдела царства его матери — Понта, истощив казну займами под огромные проценты. Официально предполагалось, что проценты на налоги в провинциях должны были устанавливаться в Риме, но место сборщика налогов продавали тому, кто заплатит больше: затем откупщик выжимал сколько мог в личных целях, в то время как римские суды закрывали на это глаза. Аквилий-младший получил выгодное назначение в провинции Азия и, как и его отец, был виновен в том, что взимал завышенные налоги и брал взятки. А теперь, как все знали, высокомерный Аквилий-сын шантажировал царя Вифинии Никомеда IV, заставив его вторгнуться в Понт — из чистой жадности[265].
Греки и анатолийцы пылали ликованием и местью: они проклинали закованного в цепи римлянина на его жалком ослике. И какой бы унизительной ни была эта поездка, еще больше Аквилий страшился встречи с царем Митридатом. Ситуация перевернулась с ног на голову, римляне бежали, а Митридат правил Азией.
Человек на осле не мог и вообразить, что ждало его в Пергаме.
Глава 8.Террор
Во дворце в Пергаме Митридат проводил сразу два медовых месяца: один — политического, другой — личного характера. В перерыве между романтическими интерлюдиями с его новой любовью Монимой царь наслаждался победами и обдумывал публичное наказание для Аквилия. Римлянин заслуживал смерти за вторжение в Понт и разграбление Анатолии. Глашатаи царя собрали народ к Театру Диониса, возвышавшемуся на крутом склоне Акрополя, где Митридат только что произнес речь, объявлявшую войну против Рима.
Толпа смотрит, как в центре театра подбрасывают топливо в пылающий костер. Затем появляется гигантская фигура, хорошо известная в Пергаме, — невероятно высокий воин Бастарна (из племени бастарнов в Карпатах). Верхом на огромном коне он величавой поступью объезжает костер, таща за собой длинную цепь. За ним на цепи ковыляет Аквилий. Напряжение растет, драматизированное перечисление преступлений заключенного заводит публику.
Затем с преувеличенной торжественностью привозят горсть золотых монет из сокровищницы Митридата. Блестящие монеты позвякивают, когда их старательно укладывают в огромный каменный тигель, висящий над огнем. Через несколько минут монеты расплавлены. Слабая догадка о том, что случится, брезжит в сознании толпы и самого Аквилия. Тогда его тюремщики силой открывают ему рот и вливают расплавленное золото в глотку жадного римлянина. Последняя дьявольская трапеза для страстного любителя золота[266].
Своим шокирующим зрительным эффектом драматическая постановка казни Аквилия напоминает прилюдное убийство Митридатом его племянника Ариата на виду у двух вражеских армий и Каппадокии.
Поколением позже, в 53 г. до н. э., царь Парфии, подражая Митридату, влил золото в глотку другого богатого римского захватчика, бывшего предметом ненависти за его жадность, — М. Лициния Красса. Грубая символичность смерти от расплавленного золота сделала это зверство олицетворением жестокой — хотя и не лишенной поэтической справедливости — мести в Средние века и после. Образ разозленного порабощенною народа, который заставляет империалиста получить свою порцию золота, прочно укоренился в общественном сознании еще пятнадцать столетий спустя. Европейские историки и художники заимствовали эту сцену для того, чтобы изобразить, как Монтесума, последний император ацтеков, наказал ненасытную страсть испанских конкистадоров к желтому металлу