Гигантомахия (Битва гигантов) (73–71 гг. до н. э.)
Наступление
Все повторялось, снова Митридат вел армию на Запад, и снова тысячи жителей Анатолии с нетерпением ждали своего Освободителя: «всю Малую Азию охватил приступ прежнего недуга, ибо то, что она терпела от римских ростовщиков и сборщиков податей, переносить было невозможно » (Аппиан). Как и во время Первой войны, царь вел войска в Вифинию, маршрут он знал досконально, и рассчитывал на теплый прием населения, для которого оказаться под римским владычеством было хуже смерти. Совсем другие настроения царили у римлян, назначенный правителем новой провинции Марк Аврелий Котта был человеком в военном деле откровенно слабым, но как большинство римлян был очень амбициозен, а лавры победителя Митридата будоражили его воображение. А потому Котта решился на отчаянный поступок, который не иначе как глупостью не назовешь. Не желая делиться с Лукуллом славой триумфа над врагом, он решил дать бой понтийцам, судя по всему, он тоже пребывал в убеждении о невысоких боевых качествах народов Востока. Но пока римлянин стягивал отовсюду отряды и готовил к предстоящему сражению войска, Халкидон, где находилась ставка Котты, наполнился римскими беженцами, которые спасались от наступающей армии Понта. Проконсул решил действовать, но поскольку и сам осознавал свою некомпетентность в стратегии и тактике, то ведение боевых операций получил командующему флотом Рутилию Нудону. Даже в этом назначении проявилась его бестолковость: зачем флотского командира посылать воевать на суше? У римлян изначально все пошло наперекосяк, но они этого словно не замечали, а с воодушевлением готовились дать отпор страшному врагу.
Сначала Нудон, заняв римскими отрядами укрепленные пункты на равнине, пытался задержать вражеское наступление, но катившаяся понтийская лавина просто выметала их оттуда, и он вынужден был стянуть все имеющиеся у него войска на дальние подступы к Халкидону и попытаться там остановить врага. А между тем осложнилась обстановка и на море, к Халкидону подходил понтийский флот и присутствие командующего требовалось там. Но войска противников уже вступили в боевое соприкосновение на суше, легковооруженные бойцы с обеих сторон забрасывали друг друга метательными снарядами, а скифская конница Митридата уже кружилась вокруг римских когорт, поражая стрелами тех, кто не успел укрыться за большими щитами. По клубам пыли, которые поднялись над равниной, Нудон определил, что приближаются главные силы Митридата, и решил остаться с войсками на суше. На свой корабль он уже не мог попасть, поскольку бой на море уже вот-вот готов был начаться. А понтийцы подходили все ближе и ближе, уже можно было разглядеть изображения на щитах воинов в их передних рядах, а также знамена, которые развевал налетевший с моря ветер. Царь ехал на боевой колеснице во главе своих войск, увидев вдали готовые к бою римские когорты, он распорядился послать против них бастарнов, поскольку знал, каким свирепым и всесокрушающим бывает их первый натиск. Под грохот барабанов варвары начали выдвигаться вперед — все как на подбор рослые, в кольчугах и бронзовых фракийских шлемах, многие были без щитов, поскольку несли на плече громадные двуручные фальксы — остро отточенные серповидные мечи, которыми с одного удара можно было развалить человека пополам. Боевые рога бастарнов трубили атаку, и волна воинов Митридата покатилась на римский строй, подняв сверкающие на солнце фальксы, варвары с боевым кличем бежали на врага, невзирая на римские копья, которыми легионеры забрасывали атакующих. Врубившись с разбега во вражеские шеренги, бастарны начали кромсать своими страшными двуручными серпами легионеров, с одного удара отсекая руки, ноги, головы, разваливая людей пополам и разбивая тяжелые прямоугольные щиты. Какое-то время когорты держали строй, но затем дрогнули, заколебались и, сломав фронт, обратились в бегство, стремясь укрыться за стенами Халкидона от преследующих их бастарнов. Бросая оружие и снаряжение, легионеры со всех ног бежали к городским воротам, а варвары, легкие на ногу, быстро их настигали и рубили на бегу; видя разгром римской пехоты, скифские всадники Митридата погнали коней и, двигаясь вдоль охваченных паникой толп, поражали беглецов стрелами. Городские ворота были распахнуты настежь, и разгромленные войска вливались в них сплошным потоком; стоявший на стене Котта сорвал голос, тщетно требуя от них остановиться и построиться в боевые порядки. Однако сам проход в город оказался достаточно узок и не мог пропустить всех желающих сразу, образовалась страшная давка, в которой многих затоптали насмерть, и тут снова появились скифы! Сидя на конях, они подъезжали совсем близко к обезумевшей толпе и били на выбор обезумевших от страха легионеров, ни один выстрел не пропал даром, ни одна стрела не миновала цели. А уже приближались бастарны, которые гнали перед собой новые толпы беглецов, и Котта, запаниковав, велел закрывать створки, внизу поднялся такой вой, что даже скифы, удивленные, перестали стрелять. Нудон, который чудом уцелел в этой давке, но в город попасть не сумел, отчаянно кричал и махал руками до тех пор, пока ему со стены не скинули веревку и, обдирая руки в кровь, командующий флотом быстро полез наверх. Так же подняли на стены и некоторых других командиров, а остальным не повезло — тщетно они тянули руки к тем, что находились на городских укреплениях, подоспевшие бастарны и скифы перебили всех!
И на море судьба отвернулась от сыновей волчицы, четыре их корабля ярко горели и клубы черного дыма поднимались в небесную синь, а остальные суда спешно ушли в гавань и скрылись за заграждениями из медных цепей, которые натянули, чтобы остановить победоносный понтийский флот. Но навархи Митридата повели свои корабли в атаку на гавань и, прорвав заграждения, ворвались в гавань Халкидона. Понтийцы захватили 60 кораблей и пленили их экипажи, а сами суда взяли на буксир и потянули в открытое море; апофеозом дня стал прорыв бастарнов в городскую гавань и страшная резня, которую они учинили над находившимися там римскими моряками. И Котта, и Нудон все это видели со стен, но и пальцем не пошевелили, чтобы помочь своим соотечественникам, настолько был силен охвативший их страх, а потому бастарны свирепствовали до самой ночи, только она положила предел кровавой бойне.
Это был сокрушительный разгром, который произвел впечатление не только на население Малой Азии, но и на самих римлян, что очень кратко и емко прокомментировал Мемнон: «Так Митридатова удача поработила дух всех». Первые, кто горячо откликнулся на него, были легионеры Лукулла, открыто заявившие, что надо «бросить Котту на произвол судьбы, идти вперед и захватить Митридатовы владения, пока они лишены защитников. Такие речи вели главным образом солдаты, досадовавшие, что Котта своим безрассудством не только навлек злую погибель на себя и своих подначальных, но и для них становится помехой как раз тогда, когда они могли бы выиграть войну без единой битвы» (Плутарх). И доля правды в их словах была, потому что разгромленный Котта теперь был наглухо заблокирован в Халкидоне и помощь мог ждать только от Лукулла, других римских войск в Анатолии просто не было. А понтийские отряды рвались на Запад, они уже заняли большой город Лампсак, и возникла опасность их вторжения в римскую провинцию Азия, пожар войны растекался по Анатолии, и у римлян были все основания опасаться, что в ближайшее время он потушен не будет.
Что же касается самого сражения, то римляне понесли в нем страшные потери, причем в целом данные источников более-менее согласуются между собой. И Аппиан, и Плутарх называют примерно одинаковые цифры, а вот данные Мемнона стоят несколько особняком, исходя из его сообщения потери римлян на суше составили 5400 человек (у Плутарха 4000, а у Аппиана около 3000). Но дело даже не в этом, а в том, что он указывает и количество людей, погибших в морском сражении, — 8000, а также тех, которые были захвачены в плен на кораблях — 4500 человек. Косвенным подтверждением того, что так и могло быть, служит фраза Плутарха, что Котта «достиг того, что в один день был разбит и на суше, и на море, потеряв шестьдесят судов со всеми людьми». Тот же Плутарх указывает, что одних только солдат из Кизика погибло 4000, в то время как Аппиан говорит только о римлянах. С другой стороны, как уже отмечалось, когда античные авторы подсчитывают римские боевые потери, то они зачастую намеренно искажают цифры, а иногда просто о них умалчивают. Ярким примером подобного подхода служит то, как великий греческий историк Полибий обозначил потери столь горячо любимых им римлян в битве при Киноскефалах. Он написал четко — погибло 700 римлян, и это представляется совершенно правдоподобным, но вот о том, сколько же погибло их италийских и греческих союзников, не сказал ни слова, хотя основная тяжесть сражения легла на их плечи. Поэтому еще раз отмечу, что не доверять данным Мемнона нет никаких оснований. Да и потери воинов Митридата он указывает примерно те же, что и Аппиан, только в отличие от последнего называет не только бастарнов, но и другие войска. «Из Митридатовых воинов пало около тридцати бастарнов, а из остальной массы — семьсот человек». Таким образом, видно, что разгром был впечатляющим и что самое главное — разбиты были опять легионы, а не союзники или местные ополчения. Мемнон несколько раз это подчеркнул: «В этом сражении бастарны обращают в бегство пехоту италов и учиняют великую резню среди них». В другом месте он же отмечает, что «из пешего войска италов пало пять тысяч триста». Таким образом, у сыновей волчицы были все основания для печали, а Лукуллу предстояло решить непростую задачу: как со своими скромными силами остановить победоносное наступление понтийской армии?
Когда до него дошла весть о катастрофе под Халкидоном, Лукулл по-прежнему стоял лагерем в долине реки Сангария, откуда планировал двинуться на соединение с Коттой. Но теперь надо было срочно менять весь план кампании, да и боевой дух легионеров упал, когда они узнали об итогах сражения. Поэтому консул пока «поднимал речами павших духом воинов », а сам лихорадочно соображал: как ему быть дальше? И в итоге решил: двигаться на север, к Халкидону, и постараться помочь осажденным соотечественникам. Но Митридат, оставив под Халкидоном отряд для блокады, уже наступал на город Кизик, и Лукулл, рассудив, что теперь у Котты есть шанс удержаться, осторожно двинулся за царем, опасаясь столкновения с неприятелем, поскольку вел войска походной колонной.
Разбив лагерь на виду у неприятеля, Лукулл увидел, что все гораздо хуже, чем он себе представлял, — противник был гораздо многочисленнее, и римлянин решил в бой не вступать, а постараться, сколько можно затягивать войну и тянуть время; он надеялся, что Кизик выстоит, а у Митридата начнутся проблемы с продовольствием. Заметив, что рядом находится гора, которая господствует над окрестностями, консул внимательно изучил местность и пришел к выводу, что если он ее займет, то сумеет легко получать продовольствие, а вот армия Митридата этой возможности будет лишена. Но проблема была в том, что единственный проход, который вел на гору, тщательно охранялся, поскольку стратег Таксил убедил царя в необходимости удержать высоту за собой. Но когда бессилен меч, в дело вступает измена, и понтийский царь в очередной раз был предан человеком, которому доверял — Луций Магий, тот самый, который был послом от Митридата к Серторию, установил связь с Лукуллом и стал действовать в его интересах. Убедив царя в том, что бывшие легионы Фимбрии недовольны своим полководцем и готовы перейти к царю на службу, Магий присоветовал ему не обращать внимания на то, что римляне могут занять эту самую гору и укрепиться на ней. Трудно сказать, чем он аргументировал свое мнение и какие приводил доказательства, но факт остается фактом — Лукулл высоту захватил и укрепился на ней. Расчет консула оправдался, римляне недостатка продовольствия не испытывали, а вот положение армии Понта стало затруднительным, с одной стороны она была стеснена озером и реками, с другой — горами, и Лукулл мог запросто отрезать ее от поставок продовольствия по суше. В местности, разоренной войной, особенно поживиться было нечем, а выбить консула из укрепленного лагеря было довольно проблематично. Ну а если учесть, что приближалась зима и навигация по морю становилась опасной, то соответственно прекращался и подвоз припасов по морю, и понтийская армия оказывалась в ловушке. План Лукулла был хорош как со стратегической, так и тактической точки зрения, а консул был полон энтузиазма его реализовать на практике, благо самое главное условие этого плана — захват горы — он выполнил.
Однако в окружении царя нашелся человек, который этот план раскусил, — Марк Марий, римский полководец Сертория, главный военный советник Митридата. Выстроив понтийцев в боевые порядки, он стал вызывать своего земляка на бой, и Лукулл неожиданно согласился, вывел войска из лагеря и приготовился к битве. Две армии начали сближение, ну а дальше все произошло в лучших традициях научной фантастики: «противники уже вот-вот должны были сойтись, как вдруг, совершенно внезапно, небо разверзлось и показалось большое огненное тело, которое неслось вниз, в промежуток между обеими ратями; по виду своему оно более всего походило на бочку, а по цвету — на расплавленное серебро. Противники, устрашенные знамением, разошлись без боя. Это случилось, как рассказывают, во Фригии, около места, которое называют Офрия». Просто удивительно, что это небесное тело угораздило грохнуться именно между двумя армиями, а не где-то в другом месте, например, на римские легионы, — все шансы на победу были на стороне Мария, он сам обучал эти войска и в случае осложнения ситуации всегда мог получить подкрепление от Митридата. Да и Лукулл больше такой глупости не делал, а тихо сидел в лагере и собирал данные о противнике, которые его убедили в том, что с битвой спешить не следует, поскольку через несколько дней у понтийцев кончатся запасы продовольствия. А сам занялся тем, что этот самый провиант велел отовсюду свозить в свой лагерь и заготавливать в огромном количестве, он просто собирался отсидеться за частоколом и подождать, когда у врагов начнется голод. А между тем, шанс выйти из опасной ситуации у царя был, и Аппиан это отметил: «Митридат, может быть, и тогда еще мог, благодаря численности своего войска, пробиться через середину врагов; но он не захотел этого сделать». Почему? А потому что Евпатор сделал ставку на быстрый захват Кизика и в случае успеха он решал сразу все проблемы — и позиционные, и продовольственные. Дело было за малым — надо было быстро взять этот город.
Шансы на успешный штурм у Митридата были неплохие, как уже отмечалось, по сообщению Плутарха, городское ополчение понесло большие потери при Халкидоне, было потеряно 4000 воинов и десяток кораблей. Сам город Кизик стоит на острове и отделен от материка небольшим проливом — это создавало дополнительные трудности при осаде, но в условиях полного господства понтийского флота на море, вполне преодолимые. Окружив город с суши десятью лагерями и заблокировав пролив флотом, Митридат начал осаду под руководством военного инженера Никонида: началось строительство осадных машин и башен, копали рвы, возводились валы и насыпи, изготавливались навесы и тараны. И как только все было готово, Митридат дал команду к штурму, используя громадное численное превосходство, понтийцы атаковали сразу во многих местах — как со стороны суши, так и со стороны моря. Грохот катапульт заглушал команды командиров, от страшных ударов каменных глыб сотрясались и рушились стены Кизика, а к городским воротам поползли защищенные навесами тараны. И в довершение всех бед под стенами города гоняли пленных граждан Кизика, захваченных во время битвы при Халкидоне, а их было немало — около 3000 человек. Однако стратег Писистрат, командовавший обороной города, распорядился внимания на них не обращать и продолжать сражаться, сами виноваты, что сдались в плен. И сражение продолжалось, видя, что со стороны суши его войска успеха пока не имеют, Митридат распорядился усилить натиск с моря.
Громадная осадная башня, с которой на стены перекидывался мост, стояла на двух связанных между собой боевых кораблях, и царь распорядился подвести ее к стенам. Это был очень сложный маневр, поскольку в случае возникновения на море сильного волнения вся эта конструкция грозила опрокинуться, но понтийские моряки выполнили его блестяще, подведя гигантское сооружение вплотную к городской стене. Гоплиты Кизика, увидев вблизи это чудище, запаниковали, а потом на стену упал мост, и понтийские бойцы бросились по нему на стену. Но воинское счастье было на стороне оборонявшихся, по мосту перебежали всего четыре человека, а остальные замешкались и защитники этим воспользовались, бросившись в атаку, они сбросили храбрецов в море и начали бросать на корабли и башню зажигательные снаряды и лить смолу. Видя, что еще немного — и все сооружение превратится в гигантский костер, понтийские навархи медленно стали отводить назад корабли, а это было еще труднее, чем подвести их к стенам, отплывали не разворачиваясь, кормой вперед.
Но едва защитники Кизика отразили атаку с моря, как начался новый приступ со стороны суши, понтийские стратеги повели на город все осадные башни и усилили бомбардировку стен. Яростные бои закипели на городских укреплениях, воины Митридата отчаянно старались закрепиться на городских стенах, но это им не удавалось, горожане сражались храбро и отбивали все атаки. Сбрасывая со стен камни, они разбивали бревна таранов, с помощью петель отводили их в сторону, а подставляя под удар шерстяные плетенки, защитники ослабляли их разрушительную мощь. Огромное множество зажигательных снарядов, оставляя за собой черный шлейф, прочерчивали небо над Кизиком и падали на город, вызывая пожары и разрушения, — все кто мог, тушили огонь, стараясь не дать ему распространиться. Под вечер расшатанная и подожженная часть стены рухнула, но в город понтийцы прорваться не смогли, — в проломе полыхал пожар, и им пришлось отступить. Митридат отложил атаку до утра, ожидая, когда стихнет бушующий огонь, но когда перед рассветом ему доложили, что защитникам удалось восстановить стену в проломе, он отказался от штурма. Войска были измотаны непрерывными боями, им требовался отдых, и царь решил им этот отдых предоставить, он и предположить не мог, какие жестокие испытания ему вскоре предстоят.
Гнев богов
Недаром говорят: кого боги хотят наказать, того лишают разума, — именно это и произошло с понтийским царем. Потому что, вместо того чтобы продолжать победоносное наступление и начать освобождать города Малой Азии, где его с нетерпением ждали, а также постараться разгромить армию Лукулла, для чего у него были все возможности, Митридат затеял абсолютно ненужную и вредную со стратегической точки зрения осаду Кизика. Серьезной опасности этот город для него не представлял, его гарнизон и флот были ослаблены тяжелыми потерями под Халкидоном, а потому можно было просто установить его блокаду с моря. Но Митридат вцепился в него мертвой хваткой, и это имело трагические последствия не только для данной кампании, но и для всей войны в целом. Чем руководствовался Евпатор, когда принимал такое решение, сказать трудно, возможно, надеялся взять город быстро и с ходу, но, потерпев неудачу, озаботился вопросом личного престижа и решил довести дело до конца, другого объяснения просто не вижу. Ну а потом Лукулл искусными маневрами запер понтийского царя в ловушке, и тот посчитал, что, только взяв этот город, он из нее выберется. Хотя с осадами городов, в отличие от полевых сражений, Митридату фатально не везло — достаточно вспомнить осаду Родоса, — отступать он не собирался.
Но человек предполагает, а боги располагают, и они сказали свое веское слово: через несколько дней после неудавшегося приступа, в самый разгар подготовки к новому, подул сильный южный ветер, который крепчал с каждой минутой. Становясь все сильней и сильней, он разбушевался с невероятной силой и, наконец, превратился в страшную бурю, словно игрушечные, валила она все грозные осадные сооружения Митридата, разбивала и ломала боевые машины. Громадная осадная башня, стоявшая на двух боевых кораблях, раскачивалась из стороны в сторону и в итоге не устояла, медленно кренясь, она начала валиться на бок и рухнула в бушующие волны, потопив суда на которых стояла. С суеверным ужасом осматривал царь разрушения, которые причинил ему ураган, по войскам поползли слухи, что боги разгневались на их царя, а «друзья советовали Митридату удалиться, так как город явно под божеским покровительством» (Аппиан). Но Евпатор был упрям — и ни боги, ни люди не могли его остановить в достижении поставленной цели, — взобравшись на возвышающуюся над Кизиком гору Диндим, он распорядился вести от нее подкопы под стены, а также велел строить новые осадные башни.
Видя, что наступила зима и войско начинает все сильнее испытывать голод, а также желая сохранить свою кавалерию, от которой при осаде мало толку, он велел собрать всех лошадей, которые к этому времени уже ослабели от бескормицы и сбили себе копыта. Митридат отправил их кружным путем в Вифинию, откуда их должны были перегнать в Понт, а вместе с ними уходил весь обоз и отряды наименее боеспособной пехоты, на которую Евпатор уже не рассчитывал, а держать в лагере лишних едоков не хотел. Он прекрасно понимал, что столь удачно начавшаяся кампания потерпела неудачу, и теперь прилагал все усилия, чтобы хоть немного сгладить ее последствия. Но и Лукулл не дремал, видя оживление и суету в лагере врага, он на следующий день рано утром выступил из лагеря, ведя с десяток когорт пехоты и всю кавалерию. Однако по пути римляне угодили в снежную бурю, многие легионеры закоченели от холода, а другие выбились из сил и покинули строй, разбредаясь по равнине в поисках укрытия. Но с остатками отряда консул продолжил преследование и настиг врага у переправы через реку Риндак, недалеко от городка Аполлония, когда понтийцы переправляли лошадей и обоз. Выскочив из снежной пелены, легионеры атаковали захваченного врасплох противника, яростные схватки закипели на берегу и в ледяной воде, но преимущество было на стороне сыновей волчицы, и войско Митридата было разгромлено наголову. Только пленными было взято 15 000 человек, а также Лукулл захватил 6000 коней, огромное количество вьючного скота и весь обоз — тысячи тел царских воинов остались лежать на засыпанных снегом берегах Риндака, а «женщины из Аполлонии выходили за стены собирать поклажу Митридатовых солдат и грабить трупы» (Плутарх). Это была очередная неудача царя, но далеко не последняя, гнев небожителей набирал силу, и спасения от него теперь не было.
Складывается впечатление, что до определенного момента Митридат просто не представлял всей опасности положения, в которой оказалась его армия, вцепившись мертвой хваткой в Кизик, он не обращал внимания на все остальное. «До сего времени Митридата обманывали его собственные полководцы, и он пребывал в неведении относительно голода, царившего в его лагере, досадуя на то, что кизикийцы все еще не сдаются. Но скоро настал конец его честолюбивому и воинственному пылу: он узнал, какая нужда терзала его солдат, доводя их до людоедства » (Плутарх). Ситуация складывалась страшная, поскольку наступила зима и на море свирепствовали бури и шторма, то подвоз по нему прекратился совсем, армия умирала от истощения, некоторые начали поедать внутренности умерших соотечественников, а другие откапывали из-под снега траву, лишь бы что-нибудь съесть. Свирепствовали болезни, а поскольку трупы никто не хоронил и их просто сваливали в кучи за лагерем, то ко всем бедствиям добавилась новая напасть — в войске распространилась чума. То, что происходило под стенами Кизика, блестяще охарактеризовал Плутарх, прекрасно поняв смысл всей стратегии римского полководца и его конечную цель: «Да, Лукулл не превращал войну в зрелище и не стремился к показному блеску: как говорится, он бил врага по желудку и прилагал все усилия к тому, чтобы лишить его пропитания».
Но Митридат уперся и продолжал вести осаду с упрямством, достойным лучшего применения, надеясь на те подкопы, которые его военные инженеры тянули от горы Диндим под городские стены. Но удача окончательно покинула царя, и защитники сумели подрыть эти подкопы, а затем, сделав вылазку, сожгли построенные для штурма башни и уничтожили осадные машины. Это был крах, и Митридат это понял; однако это поняли и горожане Кизика и потому они, осмелев, стали часто делать вылазки на ослабевшее от голода и лишений царское войско. Желая спасти то немногое, что у него еще оставалось от некогда грозной армии, Евпатор решился на эвакуацию, ночью он отплыл с флотом, а армия двинулась по суше в город Лампсак. Но путь отступавшим войскам преградила река Эсеп, которая берет свое начало на горе Иде и недалеко от Кизика впадает в Пропонтиду, — в это время она очень сильно разлилась, что серьезно затруднило переправу. Переход на другой берег проходил в тяжелейших условиях — сильное течение сбивало с ног, и в ледяной воде утонуло много ослабевших воинов, и словно в довершение всех бед появились легионы, которые привел Лукулл. Часть воинов развернулась, чтобы отразить римскую атаку, остальные в панике бросились в воду, стремясь как можно скорее достигнуть противоположного берега. Много народу, поддавшись панике, погибло в давке и утонуло во время переправы, еще больше погибло от римских мечей на берегу. Изможденные и ослабленные бойцы, когда-то непобедимой армии Митридата, просто-напросто не могли оказать врагу достойного сопротивления, так как полностью обессилели. Общие потери и обозных, и солдат составили 20 000 человек, немало было захвачено и пленных, а те, кому посчастливилось, сумели добраться до Лампсака и там укрыться. Однако следом подошел Лукулл с легионами и осадил город, желая добить противника окончательно.
Известно, беда не приходит одна, и до Митридата дошли вести, что корпус Эвмаха, который самостоятельно действовал во Фригии и Писидии, потерпел неудачу. После первых значительных успехов, когда Эвмах овладел Писидией, Исаврией и Киликией, он подвергся нападению галатов под командованием Дейотара и, понеся большие потери, был вынужден отступить. Но Митридат продолжал бороться и с богами, и с людьми, послав флот, он велел эвакуировать из Лампсака остатки армии и жителей, и ввиду отсутствия у неприятеля флота, это ему удалось. Отправив 50 кораблей, на которых находилось 10 000 сохранивших боеспособность воинов под командованием Марка Мария и стратега Александра в Эгейское море, поднимать на восстание против Рима острова региона, с остальным флотом и остатками армии Евпатор отплыл в Никомедию, надеясь там перегруппировать силы и остановить римлян. Но ярость богов не утихла, они продолжали гневаться на Митридата, и едва флоты разошлись, как разразилась сильнейшая буря, отправившая много кораблей на дно и раскидавшая суда по всей акватории Пропонтиды.
А между тем стала меняться и стратегическая ситуация на море. Лукулл, используя свой опыт в Первой войне с Митридатом, где он был командующим флотом, собрал корабли со всей провинции Азия и, организовав флот, отправил его в море. И здесь царь получил новый удар судьбы, он лишился не только своего войска и кораблей, которых отправил в Эгейское море, но и военного советника Марка Мария, который этим отрядом командовал. А произошло это так: судя по всему, после бури, которая разразилась в Пропонтиде, у Мария под командованием осталось значительно меньше кораблей, чем было, а 13 из них под командованием наварха Исидора он отправил в сторону Лемноса. Когда об этом стало известно Лукуллу, он погрузил войска на корабли и, выступив против Исидора, нанес ему поражение, захватил и потопил суда, а затем атаковал главные силы под командованием Мария, которые стояли на якоре у небольшого островка. Видя, что противник превосходит его числом, последний велел подтянуть все суда вплотную к берегу и поставить так, чтобы их невозможно было обойти с фланга, мало того, теперь понтийские корабли крепко стояли на твердом морском дне, а римские суда мотало и швыряло на волнах. Приказав бойцам приготовиться к рукопашной, Марий стал поджидать врага, и, когда воины Лукулла вступили с ними в бой, они были отброшены. Римский командующий оказался в дурацком положении, он обладал численным перевесом, но ничего не мог поделать со своим врагом, поскольку тот очень грамотно использовал условия местности. И тем не менее он нашел выход, хоть остров и был скалистый, пусть и с большим трудом, но римляне сумели пристать к берегу и высадить десант, который в самый разгар сражения атаковал с тыла стоявшие на мелководье корабли Мария. Атаки с двух сторон понтийцы не выдержали, они стали рубить канаты и уходить в открытое море, где попали под удары таранов боевых римских галер, в поспешном бегстве корабли Митридата мешали один другому, цеплялись веслами и сталкивались. Оба понтийских военачальника попали в плен, но судьба их была разной — Александру Лукулл даровал жизнь, для того, чтобы провести в своем триумфальном шествии, а вот Марий «перед смертью претерпел поношение и позор» и был казнен, поскольку Лукулл считал, что римлянин и сенатор не должен идти в его триумфе. Это была очень тяжелая потеря для Митридата, и тем тяжелее она была, что являлась невосполнимой.
А тем временем римляне, получив подкрепление, которое привел военачальник Барбас, перешли в контрнаступление по всему фронту, используя свое преимущество на суше и на море. Войска легата Триария осадили Апамею, и после упорного сопротивления овладели городом, а там легат явил себя во всей красе и «произвел ужасное избиение апамейцев, сбежавшихся под защиту храмов » (Мемнон). После этого римляне заняли Прусиаду Приморскую, а затем атаковали и захватили с помощью местных жителей город Прусу (современная Бурса), расположенный у подножия горы Олимп (Азиатский). Оттуда легат, сделав стремительный бросок, подступил к Никее, но понтийский гарнизон, который стоял в городе, узнав, что граждане склоняются на сторону римлян, ночью ушел в Никомедию, где находился Митридат.
Царь развил бурную деятельность и стягивал в регион войска отовсюду, откуда только было можно, именно здесь он планировал остановить римское наступление. А между тем, напомнил о себе Аврелий Котта: набравшись смелости, он высунул нос из Халкидона и, значительно усилив подкреплениями свои потрепанные войска, подошел к Никомедии и расположился лагерем недалеко от города. Активных действий не предпринимал, поскольку все же боялся Митридата, однако когда узнал, что следом за ним к городу подходят войска Гая Валерия Триария, то взбодрился необычайно и начал готовиться к решительному сражению. А вот легат Лукулла действовал по собственной инициативе и, не желая соединяться с Коттой, прошел мимо его стана и подошел к Никомедии с другой стороны, где и расположился лагерем. Теперь римляне готовились штурмовать бывшую столицу Вифинии с двух сторон, а царь собирался дать им отпор — и тут все снова изменилось.
Дело в том, что Митридат узнал, что его флот разгромлен в Эгейском море, и понял, что теперь римляне навалятся на него всей своей мощью. Он отдавал себе отчет в том, что против всех сил Республики в Малой Азии он в данный момент не выстоит — и все может закончиться для него лично очень печально: Никомедия будет взята, а он сам или погибнет, или попадет в плен. Поэтому единственным выходом он считал отступление в Понт, где можно будет получить подкрепления, переформировать войска, а затем вступить в новый бой с захватчиками. Несмотря на то, что стояла зима, перевозить армию решили морем, царь очень спешил отойти в свои наследственные земли до прибытия Лукулла с флотом и легионами. Однако когда армия была погружена на корабли и флот двинулся в Понт Эвксинский, грянула новая катастрофа — разразилась мощнейшая буря, и Митридат потерял 60 боевых кораблей и около 10 000 солдат, а остальные были разбросаны вдоль побережья. «Часть судов она рассеяла, а прочие потопила, так: что все взморье еще много дней было усеяно обломками кораблей, которые выбрасывал прибой» (Плутарх). Царский корабль был разбит волнами и Евпатор, спасая жизнь, был вынужден перейти на пиратский корабль, который находился поблизости. Вопреки ожиданиям его друзей и советников, эта авантюра закончилась для Митридата благополучно, и он беспрепятственно высадился в Синопе — без войска, без флота, без свиты — таков был печальный итог его первой кампании в этой войне.
Но царь и не думал сдаваться на милость победителя, перебравшись из Синопы в Амис, он отправил посольства к своему зятю Тиграну Великому в Армению и сыну Махару на Боспор, у одного прося помощи, а от другого требуя прислать подкреплений. Желая заполучить отличную скифскую конницу, он отправил к ним послом Диокла, который должен был отвести вождям степняков много золота и даров, но посол, считая дело Митридата проигранным, со всеми подарками перебежал к Лукуллу. Это стало апофеозом царских неудач в начале войны, все территории, которые были завоеваны понтийским оружием, оказались утрачены, а грозная армия Понта практически перестала существовать. И самое главное — эти страшные потери войска Евпатора понесли не в битвах с врагом на поле боя, где противники сходятся лицом к лицу, а вследствие стратегических ошибок своего командующего и того, как их блистательно использовал его противник. Таким образом, от холода, голода, предательства и бушующих стихий погибла большая часть прекрасно подготовленной армии Митридата, которая была обучена римскими инструкторами и эмигрантами, а потому могла на равных противостоять легионам Республики. Это имело самые негативные последствия для исхода всей войны в целом, и исправить сложившееся положение вещей царь уже не смог, несмотря на все отчаянные усилия. Гнев богов продолжал бушевать, и Митридата ждали новые страшные испытания.
Битва при Кабире
Пока Митридат деятельно готовился к продолжению борьбы, Лукулл наскоро занялся устройством дел и наведением порядка на освобожденных территориях, и главной его головной болью стали ростовщики и публиканы, из-за произвола которых и начались для римлян проблемы в Малой Азии. Консул прекрасно осознавал все негативные последствия деятельности откупщиков как для местного населения, так и для престижа Республики в целом, а потому и не церемонился с ними. «Впоследствии Лукулл прогнал этих хищных гарпий, вырывавших у народа его хлеб, но первоначально он лишь увещевал их, призывая к умеренности, чем и удерживал от полного отпадения общины, из которых, можно сказать, ни одна не хранила спокойствия» (Плутарх). Однако такая принципиальность консула впоследствии ему дорого обошлась и вызвала к нему ненависть этого продажного племени, которое стало вредить ему при каждом удобном случае. И еще один момент, прекрасно характеризующий Лукулла, когда его войско выступит в поход и будет проходить по землям Понта, он строго-настрого запретит своим головорезам разбойничать и мародерствовать в городах. «Однако вплоть до самой Фемискиры и долины Фермодонта и конники и пехотинцы могли производить разрушения и грабежи лишь в сельских местностях, а потому стали укорять Лукулла, что он приводит все города к подчинению мирным путем и не дает им случая нажиться, взяв хотя бы один из них приступом» (Плутарх). В отличие от своих предшественников, у этого аристократа был совсем другой подход к делу, но, придерживаясь подобных принципов, он продолжал наживать себе врагов с калейдоскопической быстротой.
Однако это будет потом, а сейчас, приведя внутренние дела в Азии в относительный порядок, требовалось определиться с дальнейшим планом кампании. У Никомедии соединились три римские армии — Лукулла, Котты и Триария, и разногласий по поводу того, куда следует перенести боевые действия, не было, поскольку цель была одна — Понт. Триарию поручалось встать во главе флота и перехватывать все корабли Митридата, которые будут пытаться прорваться через проливы в Понт Эвксинский — задача непростая и неблагодарная, поскольку больших трофеев не сулила. Предприятие, которое поручалось Котте, было куда как интереснее и сулило гораздо больше добычи — ему доверили осаду и взятие Гераклеи, большого и богатого города. То, что Марк Аврелий был человек в военном деле некомпетентный, никого не смущало, поскольку Митридат находился далеко и не мог прийти на помощь осажденным, и поэтому Лукулл надеялся, что у его коллеги хватит ума довести порученное дело до конца. И наконец, главную задачу — поход через Понт в Каппадокию, и дальше — в Малую Армению, где на западе своего царства собирал войска Митридат, взял на себя Лукулл, имея конечной целью окончательный разгром понтийской армии. Но это было очень нелегкой задачей, поскольку именно Малой Армении в свое время Евпатор уделял очень много внимания, следил за развитием региона, подготавливая в нем мощнейшую военную базу, опираясь на которую он мог без особых усилий вести войну и получать подкрепления, оружие, деньги и продовольствие. «Митридат проявлял столь большую заботу об этих областях, что построил там 75 укреплений, где и хранил большую часть своих сокровищ. Самые значительные из них — это Гидара, Басгедариза и Синория. Последнее местечко находилось на самой границе Великой Армении… Во всяком случае, здесь было построено большинство укрепленных казнохранилищ» (Страбон). А близость к Великой Армении, в свою очередь, делала возможным получение быстрой помощи от Тиграна Великого, что было немаловажно в той борьбе с Римом, которую вел понтийский царь. Поэтому, собирая и обучая войска на равнине у города Кабиры, Митридат все необходимое получал из этого региона, и перед консулом стояла очень непростая задача — как же его оттуда выбить.
Но и добраться до Митридата было не так-то просто, поскольку Лукуллу помимо этого пришлось заниматься осадой больших и хорошо укрепленных городов — Амиса, Евпатории и Фемискиры. Амис и Евпатория находились на близком расстоянии друг от друга, причем последняя считалась царской резиденцией. Жители Амиса оказали героическое сопротивление захватчикам, они отражали все вражеские приступы, сами делали вылазки, а многие из защитников выходили за стены и вызывали римлян на единоборство. Еще большие трудности испытали сыновья волчицы при осаде Фемискиры — города, расположенного на реке Фермодонте, где, согласно мифам, проживали легендарные амазонки. Бои за город с самого начала приняли такой ожесточенный характер, что римляне сразу же пустили в дело весь свой богатый осадный арсенал. Воздвигнув огромные насыпи и соорудив множество осадных башен, они попробовали прорваться в город через стены, но потерпели неудачу. Тогда Лукулл пошел другим путем: по его приказу под укрепления провели подземные ходы очень больших размеров, надеясь с их помощью обрушить стены и проникнуть в город. Но и эта затея потерпела неудачу: в подземных коридорах, при тусклом свете чадящих факелов, гоплиты Фемискиры сходились в рукопашную с легионерами, всякий раз отбрасывая их назад. В других местах, прорыв сверху в эти ходы отверстия, защитники выпускали туда медведей и других диких животных, а чтобы сделать жизнь работающих под землей совсем невыносимой, горожане запускали туда рои диких пчел. Яростная битва не затихала ни на один день, а успехи римлян были более чем сомнительны, мало того, Митридат, который всю зиму собирал армию у Кабиры, постоянно поддерживал осажденных, посылая им большое количество продовольствия, оружия и подкрепления. Судя по всему, царь на то и рассчитывал, что римская армия окажется связана осадой крупных городов, а у него будет столь необходимое время, чтобы собрать и обучить новое войско. И, видимо, эти расчеты стали оправдываться — под знамена Митридата собралось 40 000 пехоты и 4000 конницы, но в бой с римлянами он пока вступать не спешил, справедливо полагая, что чем дольше он останется на месте, тем больше увеличатся его силы, а силы римлян соответственно будут уменьшаться. В свою очередь, понимал это и римский командующий, но он надеялся, что царю надоест сидеть в горах зимой и он явится на выручку осажденным городам со всеми своими силами.
Так дело и тянулось до весны, а там терпение у Лукулла лопнуло, понимая, что Митридат и не собирается идти ему навстречу, он решил сам двинуться вперед и дать бой Евпатору. Весной 71 г. до н. э. римский полководец, оставив войска для осады Амиса под командованием Мурены, а также отряды для блокады Евпатории и Фемискиры, повел легионы против Митридата, война вступила в решающую фазу. Царь тоже понимал, что рано или поздно это произойдет, а потому был готов во всеоружии встретить своего врага. Встречи с римлянами в открытом бою на поле боя Митридат не боялся, они еще ни разу не победили его лично, наоборот, во всех битвах он выходил победителем. На дальних подступах к Кабирам были расставлены сторожевые отряды, которые должны были задержать продвижение врага и подать сигнальными огнями весть своему царю о приближении неприятеля. Все так бы и получилось, если бы не одно НО. И это как всегда оказалось предательство, причем опять предательство человека из самого близкого окружения, и мало того — царского родственника. Некий Феникс, человек царского рода, командовал одним из таких отрядов и, видя приближение легионов, распорядился зажечь сигнальные огни, но вместо того, чтобы дать Лукуллу бой на выгодной позиции, перешел на его сторону. И вот здесь возникает закономерный вопрос, а может быть, царь не зря казнил некоторых своих родственников, может быть, они действительно что-то замышляли против него? Ведь если посмотреть непредвзято, то он всю свою жизнь страдал от предательства близких ему людей, от тех, кому особенно доверял, — при таких обстоятельствах невольно станешь подозрительным.
Между тем армия Лукулла уже перевалила через горы и уже спускалась на равнину к Кабире, Митридат понял, что больше ждать нельзя, и тот момент, которого он ждал, наступил. И действительно, римская армия была утомлена долгим переходом и, что самое главное, значительно ослаблена, царь знал, что довольно крупные силы Лукулл оставил держать в осаде понтийские города. А потому Евпатор перевел войска через реку Лик и атаковал неприятеля, разыгралось кавалерийское сражение. Митридат лично повел в бой тяжелую конницу, и неприятельские всадники потерпели поражение. Видя бегство своей разгромленной кавалерии, перепугался не на шутку и Лукулл, а потому спешно стал уводить в горы свою пехоту, где она была недосягаема для победоносных понтийских наездников. Недаром Плутарх отметил, что именно на конницу возлагал свои надежды Митридат, и именно ее испугался римский полководец. А что касается римских всадников, то они в такой спешке удрали с поля боя, что даже бросили своего раненого командира, которого подобрали понтийцы и привели к Евпатору. «Когда его, тяжко страдающего от ран, привели к Митридату и царь спросил его, станет ли он ему другом, если будет пощажен, Помпоний ответил: “Если ты заключишь с римлянами мир — да. Если нет — я враг!” Митридат подивился ему и не причинил ему никакого зла» (Плутарх). О том же самом сообщает и Аппиан «когда варвары требовали убить его, царь ответил, что он не проявит насилия против доблести, попавшей в тяжелое положение ». Ну и где она, пресловутая царская кровожадность, где она, слепая ненависть к римлянам? Да, царь ненавидел Рим, но он прекрасно понимал и то, что все люди разные и даже среди врагов могут встречаться храбрые и порядочные люди, — и если Маний Аквилий честно заслужил свою порцию золота, то на Помпония Митридат смотрел совсем другими глазами.
А дальше началась затяжная позиционная борьба, царь Понта несколько раз выводил свое войско и строил его в боевые порядки, вызывая на бой Лукулла, но тот, помня недавний урок, предпочитал отсиживаться в горах. Митридат даже переводил свои войска через перевал, надеясь застать врага врасплох, но тот как мышь сидел в своем лагере, а штурмовать римские укрепленные позиции Евпатор не решался. Но и для Лукулла это бестолковое сидение в горных районах на одном месте не было выходом из положения, война явно затягивалась, а это могло выйти боком ему лично, если в сенате посчитают, что он не справляется, то на смену ему может прибыть другой полководец. И пока римский командующий ломал голову, как ему выбраться из ловушки, которую ему устроил Митридат, за него все решила судьба: несколько местных жителей были задержаны легионерами. Они-то и пообещали провести его войска в такое место, которое будет господствовать над равниной и где можно будет в полной безопасности расположиться лагерем. Лукулл с радостью ухватился за этот подарок фортуны, и разведя по всему лагерю костры, чтобы ввести противника в заблуждение, ночью повел свою армию по непроходимым тропам, прямо над лагерем Митридата. Рейд прошел благополучно, и, когда на рассвете понтийцы протерли глаза, то они с удивлением обнаружили римский лагерь прямо у себя над головой, а заодно смогли оценить и все выгоды нового римского расположения: если они захотят напасть на Митридата, то нападут, а если захотят отсидеться наверху, то для понтийцев они недосягаемы.
А между тем произошло то, что рано или поздно должно было произойти, — римская армия стала испытывать недостаток продовольствия, и Лукуллу необходимо было срочно принимать меры. Крупный отряд отправился за хлебом в Каппадокию, зато каждый день стали происходить яростные стычки между противниками. Однажды римлянам удалось обратить в бегство несколько вражеских отрядов, но тут появился Митридат собственной персоной, остановил бегущих и лично повел их в атаку на противника. Римские когорты были буквально сметены бешеным натиском царских воинов, а Евпатор «навел на римлян такой страх, что они бежали вверх, в горы, не замечая, что враги остались далеко позади, но каждый думал, что бегущий вместе с ним или следующий за ним позади является врагом: так сильно были они перепуганы» (Аппиан). Царь тут же решил использовать эту небольшую победу в пропагандистских целях и, составив письменные отчеты о сражении, разослал по соседним землям.
А дальше Митридат сделал то, что подсказывала сама логика происходящих событий, используя свое качественное и количественное преимущество в коннице, он решил оставить римскую армию без продовольствия и проделать с Лукуллом то, что тот проделал с понтийцами под Кизиком. Самые боеспособные кавалерийские отряды под командованием Менемаха и Мирона были поставлены в засаду, чтобы атаковать на марше римскую колонну, когда та поведет обоз с продовольствием. «План был хорош — отрезать Лукуллу подвоз съестных припасов, которые он мог получать из одной только Каппадокии» (Аппиан). Все было продумано, все было просчитано, как казалось, до мелочей, и все как всегда пошло вкривь и вкось: хотели как лучше, а получилось как всегда — даже хуже, чем всегда!
Судя по всему, всадники, которые стояли в засаде хоть и были самыми боеспособными, но в то же время, очевидно, являлись и самыми недисциплинированными. Едва только они заметили в теснинах римскую колонну, то не стали дожидаться, когда когорты выйдут на широкую равнину, волоча за собой обоз с продовольствием, а сами бросились в атаку и атаковали противника в самом невыгодном для себя месте — в ущелье! Для римских ветеранов перегородить большими прямоугольными щитами узкий проход и приготовиться к отражению атаки — дело нескольких минут, многие царские кавалеристы и понять ничего не успели, когда на них обрушился град пилумов, и они один за другим полетели на каменистую землю. Но самое страшное произошло потом — ударившись о стену римских щитов, всадники передних рядов стали разворачивать коней, чтобы выйти из боя, однако поток царской конницы продолжал вливаться в ущелье, и в итоге там образовалась свалка: смешались люди, кони… Воспользовавшись замешательством врага, когорты пошли в наступление, щитами они стали вытеснять противника, кололи лошадей в морды копьями, подсекали им ноги, а сброшенных на землю наездников рубили мечами. Теснина мгновенно оказалась завалена трупами людей и коней, а уцелевшие всадники обратились в беспорядочное бегство, их преследовали, некоторых убили, других загнали в горы, а третьи рассеялись по окрестностям — понтийская конница была разгромлена наголову.
Уцелевшие кавалеристы ночью примчались в лагерь и переполошили всех, слухи о поражении конницы стремительно распространились среди пехоты и вскоре достигли царских ушей. Из всех, кто сейчас метался по охваченному паникой лагерю, только Митридат мог в полной мере оценить масштаб происшедшей катастрофы. Понимая, что без превосходства в кавалерии ему вряд ли удастся справиться с Лукуллом, он решает вывести армию из лагеря и отступить в горы, теперь он там будет скрываться. Но решение, принятое на военном совете, стало известно в лагере и, видя, что приближенные к царю лица пакуют свой багаж и спешно вывозят его из лагеря, простые воины возмутились. «Солдаты пришли в ярость, столпились у выхода из лагеря и начались бесчинства: имущество расхищалось, а владельцев предавали смерти. Полководцу Дорилаю, у которого только и было, что пурпурное платье на плечах, пришлось из-за него погибнуть, жреца Гермея насмерть затоптали в воротах» (Плутарх). Это был тот самый Дорилай, молочный брат царя, который пытался совершить государственный переворот и править под римским протекторатом, и погиб, как мы видим, он не от руки тирана, а от собственных солдат, с пурпуром на плечах, не каждый государственный преступник может себе такое позволить. А между тем мятеж уже бушевал вовсю, и не было силы с ним справиться — тщетно командиры пехоты Таксил и Диофант призывали своих подчиненных остановиться. Ведь это были не те воины, которых они готовили для войны с Римом и которые сгинули в первый год войны от голода, болезней и морских бурь. Это были люди, которых недавно призвали в армию, наскоро обучили военному делу, и которые в отличие от ветеранов были подвержены панике. Поддавшись страху, они бросились к лагерным укреплениям, стали ломать и разрушать частокол и через проломы вылезать наружу и разбегаться по равнине. Паника превратила армию в неорганизованную толпу, где каждый был сам за себя, и, когда Евпатор попытался их остановить, его сбили с ног и едва не затоптали. «Сам Митридат, брошенный всеми своими прислужниками и конюхами, смешался с толпой и насилу выбрался из лагеря. Он даже не смог взять из царских конюшен коня, и лишь позднее евнух Птолемей, заметив его в потоке бегущих, спрыгнул со своей лошади и уступил ее царю» (Плутарх).
Когда Лукулл узнал о том, что провиант доставлен, а вражеская кавалерия разгромлена наголову, что в неприятельском лагере царит паника и понтийские войска начинают разбегаться, он понял, что это и есть тот шанс, которого он так долго ждал. Велев своим всадникам преследовать беглецов, он поднял легионеров и повел их прямо на лагерь понтийцев, но, судя по всему, Таксил и Диофант смогли организовать несколько подразделений тяжелой пехоты и выступить навстречу Лукуллу. «Там началось сильное сражение, понтийцы сопротивлялись недолго. Едва стратеги первыми отступили, все войско дрогнуло » (Мемнон). Теперь обратилось в бегство уже все царское войско, толпы беглецов растекались по равнине во все стороны, а римская армия форсированным маршем вплотную приблизилась к лагерю, там ждала легионеров желанная добыча. Но их командующий имел свои соображения на этот счет и рассудил иначе. Строго-настрого запретив грабеж и приказав пленных не брать, а всех встречных убивать на месте без пощады, Лукулл повел свои войска на штурм понтийских укреплений, которые к этому моменту практически никто не защищал. Но когда римляне ворвались в лагерь и увидели царившее там изобилие, то все приказы полководца были мгновенно забыты и начался жуткий грабеж — золото, серебро, драгоценные сосуды и дорогие одежды мгновенно перекочевывали из шатров и понтийских сундуков в мешки легионеров. Даже те, которые преследовали Митридата и имели шанс его захватить, случайно зацепив кладь одного из мулов и увидев, что оттуда посыпалось золото, плюнули на погоню и стали набивать свои карманы. Воистину прав был Митридат, когда говорил, что главный порок римлян — жадность! А когда был захвачен царский советник Каллистрат, который знал очень много и был бы настоящим кладезем информации для Лукулла, легионеры, которые вели пленника в лагерь, заметили в поясе бедолаги золото и недолго думая прикончили его. Добыча убийц составила 500 золотых, но Лукулл, наверное, отдал бы больше, лишь бы иметь такого ценного пленника живым.
И пока в понтийском лагере царила эта вакханалия грабежа и мародерства, пока одуревшие от свалившегося на них счастья легионеры растаскивали добро царя и его приближенных, Митридат ушел в Команы на Понте (город, одноименный с городом в Каппадокии), где, собрав вокруг себя 2000 всадников, выступил к границе Великой Армении. Оттуда он намеревался отправиться к своему зятю Тиграну и убедить его выступить против Рима — в крепостях Малой Армении еще стояли гарнизоны Митридата, которые упорным сопротивлением могли надолго задержать завоевателей. Но Тигран своего родственника не принял, хотя и выделил ему на своих землях дворец для проживания, там Митридат ни в чем не нуждался, а жил, как и положено царю, в роскоши и довольстве.
Но даже в душу этого несгибаемого человека стало закрадываться отчаяние и сомнения, а потому он приказал совершить поступок, который в дальнейшем имел для него самые негативные последствия. «Тогда Митридат, потеряв совершенно надежду на сохранение своего царства, послал в свой дворец евнуха Бакха с тем, чтобы он убил его сестер, жен и наложниц, каким только путем он сможет. И действительно, они погибли от меча, яда и петли» (Аппиан). Среди погибших была и та самая гречанка Монима из Эфеса, ради которой Евпатор забросил ратные дела и вместо того, чтобы вести свои войска в Элладу, предался любовным утехам, теперь сказка для нее закончилась, и она столкнулась с обратной стороной жизни царей, платя страшную цену за свое былое величие. Иначе как жестом отчаяния такое деяние, как убийство своих жен и наложниц, не назовешь, и именно так оно было воспринято народом и армией, царь побежден, потерял свое царство и не надеется его вернуть.
Битва под Кабирами — явление в какой-то степени уникальное в истории военного дела Древнего мира. Это не было однодневным сражением, где в течение нескольких часов решаются судьбы великих империй, это была долгая позиционная борьба, и шансов победить в ней у Митридата было гораздо больше, чем проиграть. В самый разгар этой борьбы римская армия просто-напросто превратилась в огромный партизанский отряд, без надежного тыла и коммуникаций, который блуждал по просторам Азии, без четкого понимания, как же вести себя дальше. Понятно, что главной целью Лукулла был разгром армии Евпатора, но когда он столкнулся со всеми трудностями этого мероприятия, то он просто растерялся и стал отсиживаться в горах. Разгром римской конницы на реке Лик породил у римлян вместе с их командующим просто панический страх перед царской кавалерией, и все дальнейшие действия римского полководца были продиктованы именно этим страхом. «Лукулл боялся сойти на равнину, так как перевес в коннице был на стороне врагов» — это свидетельство Плутарха, да и сообщение Аппиана тоже немногим отличается: «Лукулл же, избегая спускаться в равнину, пока враги превосходили его силой конницы…». Именно преимущество в этом роде войск и давало Митридату все шансы на победу, что опять-таки подчеркивает Плутарх: «Царю удалось набрать около сорока тысяч пехотинцев и четыре тысячи всадников , на которых он возлагал особые надежды ». То, что Римская республика никогда не располагала хорошей собственной конницей, — факт общеизвестный, и не сыновьям волчицы было соперничать в этом роде войск с народами Востока. Митридат же под Кабирами имел над римлянами не только качественное превосходство в кавалерии, но количественное, а это очень пугало не только простых легионеров, но и их полководца. Судя по всему, основную массу всадников Митридата на этом этапе войны составляли армяне, которых он мог призвать под свои знамена в Малой Армении, а также некоторые из отрядов могли быть присланы и Тиграном. Вполне возможно, что могли остаться и какие-то подразделения скифских, сарматских и каппадокийских наездников, которые царь привел под Кабиры, ведь не все же они погибли на равнинах Вифинии и сгинули в морской пучине! Именно эти ветераны и могли стать тем самым костяком, вокруг которого и формировался состав главной ударной силы армии Евпатора. Времени, чтобы создать из разнородных элементов единый воинский организм, у Митридата было предостаточно, а если вспомнить, что и он сам был прекрасным наездником и колесничим, то можно не сомневаться, кто был главным создателем кавалерии, которая наводила ужас на римские легионы.
И все-таки эту битву Митридат проиграл. Сам план царя по блокаде армии Лукулла у Кабир можно назвать безупречным, другое дело — как он приводился в жизнь. Цепь роковых случайностей и совпадений, а также то, что его конницу в самый решающий момент подвела слабая дисциплина и слабое понимание всей сложности возложенной на нее задачи, и привели к такому роковому финалу. Возможно, что если бы атаку на римскую колонну возглавил лично Митридат, исход дела был бы иным, но история не знает сослагательного наклонения. Да и сам понтийский царь просто физически не мог находиться в разных местах в одно и то же время: вести в атаку кавалерию и одновременно быть в лагере и наблюдать за каждым движением римского полководца, о котором настало время сказать несколько слов.
Лукулл не был таким великим военачальником, как Сулла, который мог импровизировать на поле боя, его главным оружием было то, что он очень грамотно мог использовать ошибки противника и доводить их до поистине катастрофических размеров. В итоге даже Митридат, который очень хорошо изучил своего противника, всегда знал, что «Лукулл будет вести войну со своей обычной осторожностью, уклоняясь от битв» (Плутарх) и исходя из этого действовал. Римлянин действительно мог составить очень неплохой план кампании и привести его в исполнение; другое дело, что он всегда исходил из того, кто его противник. И если против Митридата он выбрал одну тактику, то когда началась война с Великой Арменией, он пошел другим путем. Прекрасно понимая особенности натуры Тиграна Великого, человека, который до этого не знал поражений и был очень уверен в себе, Лукулл и стратегию войны с ним избрал совершенно отличную от той, которую использовал против Митридата. «Что касается самых способных и опытных в военном деле римских полководцев, то они больше всего хвалили Лукулла за то, что он одолел двоих самых прославленных и могущественных царей двумя противоположными средствами — стремительностью и неторопливостью: если Митридата, находившегося в то время в расцвете своего могущества, он вконец измотал, затягивая войну, то Тиграна сокрушил молниеносным ударом. Во все времена не много было таких, как он, полководцев, которые выжиданием прокладывали бы себе путь к действию, а отважным натиском обеспечивали безопасность» (Плутарх).
Если же посмотреть на кампании Лукулла против Митридата, то мы увидим, что многие операции окончились для него победой во многом благодаря счастливому стечению обстоятельств, без которых эти победы были бы невозможны. Здесь и предательство Луция Фанния под Кизиком, и гибель огромного количества понтийских солдат и кораблей в открытом море, измена Феникса, который охранял горные проходы, появление проводников, которые во время боев под Кабирами провели его войска в неприступное место… Если к этому еще добавить безрассудное поведение понтийской конницы во время атаки римского обоза с продовольствием, то можно действительно подумать, что боги отвернулись от Митридата, — к поражению его привело просто огромное стечение случайностей и нелепостей. И опять-таки царь не был разбит в открытом бою, а в том хаотическом нагромождении событий, которыми закончились многодневные бои под Кабирами, он был просто бессилен что-либо исправить. Но поражение есть поражение, и его катастрофические последствия не замедлили сказаться. Узнав о том, что Митридат велел умертвить весь свой гарем, начальники крепостей стали десятками сдавать Луцию Лицинию свои твердыни. Характерный пример подобного поведения приводит Страбон, рассказывая о том, как поступил в этой ситуации его дед со стороны матери. «Последний, видя, что дела Митридата в войне с Лукуллом принимают плохой оборот, и, сверх того, охладев к царю в гневе за недавнее умерщвление им своего двоюродного брата Тибия и его сына Феофила, он начал мстить за них и за себя. Получив от Лукулла ручательство в безопасности, он склонил к отделению от царя 15 укреплений». Расправу над гаремом простые военачальники и воины восприняли как жест отчаяния со стороны их царя, как признание своего поражения. Боги по-прежнему гневаются на Митридата и не простому смертному, пусть даже и царю, противиться их воле. Но сам Евпатор так не думал.