Казалось бы, теперь, когда понтийское войско стало гораздо многочисленнее, появилась возможность разговаривать с Римом на равных. Однако из твоих уст, Тирибаз, звучит одно и то же: «Еще не время!» Когда же придет это время, ответь мне. Я не хочу, чтобы мое царствование превратилось в сплошное ожидание каких-то благих предзнаменований.
— Когда у нас появятся союзники не только в Азии, но и в Европе, когда наше войско и флот увеличатся вдвое против прежнего, когда римляне увязнут в собственных распрях либо их постигнет стихийное бедствие или мор, — твердым непреклонным голосом перечислил Тирибаз. — Вот тогда можно смело объявлять войну Риму.
Оставшись один, Митридат снова и снова обдумывал сказанное Тирибазом, словно просеивая через сито его доводы и свои возражения. Он жаждал отомстить римлянам за унижения своего отца и свои унижения, у него появился прекрасный повод, а его военачальники рвутся в битву. Достаточно одного его слова, и грозно двинутся фаланги, поскачет конница, помчатся колесницы, выйдут в море тяжелые многовесельные корабли… Бог войны расправит крылья над понтийскими знаменами! Однако какое-то сомнение, вызванное словами Тирибаза, гасило воинственный пыл Митридата, вызывая в нем злость против самого себя.
Мрачные размышления царя нарушил старший евнух, бесшумно появившийся из-за дверной занавески.
— Чего тебе, Мушег? — спросил Митридат.
— Царь, у Заремы начались схватки, — ответил евнух, склонив голову, — скоро твоя супруга разрешится от бремени.
Митридат приблизился к евнуху и заглянул ему в глаза.
— Как она?
— Все хорошо, царь. Повитуха знает свое дело.
— Когда родится младенец, сообщи мне, Мушег. А теперь ступай! Евнух так же бесшумно удалился.
Обняв себя за плечи, Митридат принялся расхаживать по персидским коврам, устилавшим пол, его мысли потекли в ином направлении. Он совсем забыл про юную армянку, ставшую его пятой женой, а ведь тот же Мушег совсем недавно напоминал ему, что у Заремы вот-вот должен родиться первенец.
Митридат увидел Зарему в столице Тиграна, куда он ездил на свадьбу дочери. Красавица-армянка вместе с подругами из знатных семей развлекала понтийского царя танцем во время праздничного застолья. Таков был местный обычай. Тигран, обратив внимание, что его тесть не сводит с Заремы глаз, прямо предложил ему взять девушку в наложницы.
Узнав, что отец Заремы прославленный в Армении полководец, Митридат решил оказать ему честь и взял его дочь в жены. Кто знает, может, в будущем Митридату пригодятся его армянские родственники.
Продолжая борьбу с самим собой и одновременно искушая судьбу, Митридат мысленно поклялся Митрой: если родится сын — начать войну с Римом. Наступил вечер. В залах и переходах огромного дворца сгущался мрак. Рабы передвигались по комнатам со светильниками в руках. Зажгли светильники и в покое, где Митридат, томимый ожиданием, продолжал расхаживать из угла в угол.
Дворецкий пришел сказать Митридату, что гости, приглашенные к царю на вечернюю трапезу, уже ждут его.
— Столы накрыты, царь, — с поклоном промолвил дворецкий. Митридат неожиданно ошарашил его вопросом:
— Скажи, Сатибарзан, стоит ли мне начинать войну с Римом?
На лице Сатибарзана с огненно-рыжей бородой появилось выражение растерянности: вопрос царя застал его врасплох. Он беспокойно заморгал глазами, замерев перед Митридатом в почтительном полупоклоне. По лицу дворецкого бьшо видно, что для него проще сделать еще сто низких поклонов, чем отвечать на такой вопрос.
— Смелее, Сатибарзан, — подбодрил дворецкого Митридат, — я спрашиваю тебя без подвоха. Мне просто хочется знать, что думают об этом мои приближенные, не имеющие отношения к оружию и войску. Что ты думаешь о римлянах, Сатибарзан? По-твоему, это серьезный враг?
— Царь, не гневайся на меня за искренний ответ, ибо мною движет желание предостеречь тебя от неверного шага, — ответил вельможа. — Я думаю, что римляне — самый опасный враг, и я бы не желал тебе, царь, встречаться с ними на поле сражения.
— Значит, ты полагаешь, Сатибарзан, что мое войско слабее римского? — нахмурился Митридат. — Так? Отвечай!
— Может, понтийское войско и не слабее римского, — проговорил Сатибарзан, немного осмелев, — только нашим полководцам далеко до римских, царь.
— Ты и меня считаешь плохим полководцем, Сатибарзан?
— О нет, царь! Такое и в голову мне не могло прийти. Но, мой царь, ты не сможешь поспеть всюду, значит, в каких-то делах будешь вынужден полагаться на худших военачальников, чем у римлян. А это рано или поздно приведет к поражению. Такое мое мнение, царь.
— Ты разумный человек, Сатибарзан, — похвалил дворецкого Митридат. — Я не разочаровался в тебе. Иди и скажи гостям, что я скоро выйду к ним.
Польщенный царской похвалой, Сатибарзан попятился к дверям, отвешивая поклон за поклоном.
Оставшись один, Митридат продолжил свои мысленные терзания. Довод Сатибарзана показался ему довольно убедительным. Действительно, можно собрать бесчисленное войско, а бездарные военачальники поведут это войско от поражения к поражению. Много ли у Митридата испытанных полководцев?
Перед мысленным взором царя проходили лица его военачальников одно за другим. Среди них не было ни одного, на кого бы он не мог положиться, каждый где-нибудь да отличился. Но ни один из них в своей жизни не сражался с римскими легионами. До сих пор врагами понтийцев были царьки и вожди соседних племен, мало чем отличающиеся по тактике и вооружению от основной массы понтийского войска. Римляне воюют не так, как азиатские народы, Митридату это известно. Среди его телохранителей есть и такие, кто сам сражался с римлянами, и их воспоминания произвели впечатление на Митридата. Правда, он не может доверить этим людям войско, поскольку опыт воина и опыт полководца — совершенно разные вещи.
Внезапно дверная занавесь колыхнулась и в комнате появился Мушег.
Митридат устремился к нему с порывом человека, у которого сейчас должна была решиться судьба.
— Говори же, Мушег! — нетерпеливо воскликнул Митридат.
— Родилась девочка, царь, — невозмутимо промолвил евнух.
— Как чувствует себя моя жена?
— Прекрасно, царь.
Заметив косой взгляд Митридата, полный не то недоверия, не то недовольства, Мушег почтительно добавил:
— У Заремы не было никаких затруднений при родах, ведь у нее такие широкие бедра. Она создана для того, чтобы рожать крепких детей, причем без особых мук.
Митридат, который готовился к тому, что провидение все же заставит его объявить войну Риму, был огорчен и раздосадован. А тут еще евнух восторгается прелестями его жены, как будто он сам принимал младенца!
— Тебе надлежит наблюдать за поведением моих жен, скопец, а не за шириной их бедер, — раздраженно сказал Митридат. — И у тебя нет права входить к роженице!
Мушег смиренно опустил голову, так что длинные черные волосы упали ему на грудь.
— Царь, меня не было там, где рожала твоя супруга, — промолвил он. — Это могут подтвердить служанки и повитуха. Я стоял за дверью и вошел к роженице, когда меня позвали взглянуть на ребенка. Я не стану скрывать, царь, что когда я вошел в спальню, служанки смывали кровь с лона твоей супруги. Однако я узрел все это лишь беглым взглядом, желая увидеть пол младенца, ведь на то была твоя воля. Поверь, во мне не было стремления…
— Убирайся! — рявкнул Митридат.
Царь предстал перед гостями — он не любил ужинать в одиночестве — веселый и изысканно любезный. Гостей было трое: философ эпикурейской школы Каллистрат, дальний родственник царя Феникс и Сократ, брат вифинского царя Никомеда. Узнав от Митридата, что у него родилась дочь, приглашенные наперебой стали выражать ему свои поздравления.
— Царь, как ты назовешь новорожденную? — спросил Феникс, самый молодой из гостей.
— Мою дочь будут звать Дрипетида, — сказал Митридат. — Я назову ее в честь своей бабки, которая была решительной женщиной и постоянно подстрекала моего деда царя Фарнака к войне с Римом.
Тем самым Митридат желал хоть отчасти успокоить снедавшее его жгучее разочарование. Так люди решительные и горячие о природы, не имея возможности двигаться к желанной цели в большом, стараются двигаться к ней хотя бы в малом.
— Красивое имя, — сказал Феникс.
— Звучное, как все персидские имена, — с улыбкой заметил философ Каллистрат.
— Греческие имена тоже не менее звучны, — промолвил Митридат. — К примеру, твое имя означает «прекрасный воин».
— Ну какой из меня воин, — засмеялся философ, — да еще прекрасный! Вот он и впрямь прекрасный воин!
Каллистрат указал на юного Феникса, внешность которого всегда притягивала к нему женские взгляды. Сам эпикуреец был довольно безобразен из-за своих зубов, торчавших изо рта вкривь и вкось, большого носа и непомерно вытянутого черепа с редкими светлыми волосами.
— Зато тебя интересно и полезно послушать, Каллистрат, а я только и умею, что скакать верхом и кидать дротики, — сказал Феникс с вежливостью и благородством воспитанного человека.
— А ты почему сегодня неразговорчив? — обратился к Сократу Митридат. — Излей мне свои печали. Но перед этим, друзья, давайте выпьем за мою дочь, родившуюся сегодня.
— Царь, я прошу твоего позволения покинуть Синопу, — сказал Сократ, осушив свою чашу. — Я только затем и пришел сюда.
— Что я слышу, друг мой? — удивился Митридат. — Тебе не нравится Синопа, этот благословенный город?
— Мне невыносимо бездействие, царь, — признался Сократ. — Я хочу попытаться с помощью галатов отнять трон у своего брата.
— А на мою поддержку ты больше не надеешься? Сократ промолчал.
— Я решил дать тебе войско, Сократ, — вдруг заявил Митридат. — Полагаю, пришла пора тебе стать вифинским царем. Благодари не меня, а мою новорожденную дочь, иначе я уже завтра поутру затеял бы гораздо большую войну, — с усмешкой добавил Митридат, заметив недоумевающий взгляд Сократа.
Мониму привел в опочивальню царя евнух Вакхид, приставленный именно к ней. Митридат небрежно махнул евнуху рукой, тот молча удалился.