с апостолы и божественные отцы. В этой истинной мудрости пребывая, руководи теми, кто поставлен под тобою».
В поучительном слове Филиппа слышны отголоски споров об опричнине. Чего требует митрополит от царя? «Иссушать потоки беззакония». В этом можно увидеть недобрую ситуацию, возникшую из судебной льготы для опричников, пользовавшихся ею для обогащения. Не подпадать под влияние ласкателей, угождающих власть имущим. Очевидно, имеются в виду опричные советники Ивана IV. Стоять твердо за православную веру и гнать ереси. Что же, тут у митрополита не было никаких разноречий с царем. Наконец, наказывая согрешающих, проявлять человеколюбие к покорным, чтить добротворящих. И здесь, пожалуй, содержится суть всего высказывания. Филипп дает понять это, заговорив о «венце доброчестия», украшающем царя больше чего бы то ни было другого. Митрополит говорит Ивану Васильевичу: каждый человек, попавший в поле зрения государя, достоин того, чтобы с оценкой его деяний не спешили. Кто он? «Живущий беззаконно»? Или «добротворящий»? Нужна любовь, чтобы дойти до истины. Одной «грозы» мало, и честен царь, если он «побеждается любовью» к своим подданным, когда они не оказались «со злыми».
В сущности, это очень мягкое увещевание, очень доб рый совет. Филипп ничем не уязвил страстей государевых.
Житие сообщает о том, что «благочестивый царь», приняв от святителя «такое благоутешительное поучение», повиновался митрополиту «с правостию душевною». Собственно, выше уже говорилось: как минимум год между государем и митрополитом были мир и согласие.
Разрыву способствовал запах большой крови. Его можно было явственно обонять с конца 1567-го – начала 1568 года. А появился он в связи с так называемым «делом Федорова».
Боярин Иван Петрович Федоров-Челяднин принадлежал к числу знатнейших людей в среде старомосковского боярства. К тому же он считался одним из самых богатых землевладельцев Московского царства. До начала 60-х годов Федоров пользовался доверием Ивана IV. Он участвовал в делах правления на самом высоком уровне, воеводствовал в крупнейших городах России, возглавлял Конюшенный приказ.
В 1567 году его назначили полоцким воеводой. А к Полоцку Иван IV относился как к драгоценнейшей жемчужине в венце русских завоеваний. Богатый Полоцк занимал стратегически важное положение на театре военных действий. К тому же в старину он был центром самостоятельного княжества, и над ним витал ореол столичного центра. Литовцы предпринимали все возможные усилия, чтобы вернуть его – не вооруженной рукой, так с помощью дипломатов, – но тщетно. Раз Иван Петрович оказался там главным начальником, значит, ему продолжали доверять.
Именно там начались его злоключения, завершившиеся страшной смертью.
Осенью 1567 года Иван IV собрав главные силы русской армии, отправился в новый поход против литовцев. Он планировал нанести решающий удар польско-литовским силам. Сердце его не было спокойно. Он видел и чувствовал: хотя выступление антиопричной оппозиции удалось подавить, но глухое недовольство опричными порядками продолжает будоражить умы. Возобновились разговоры о возможности «сменить» монарха, благо князь Владимир Андреевич Старицкий, потомок старинных московских государей по прямой линии, жив и здоров. Иностранные источники сообщают о том, что русская знать заключила соглашение («contract») с поляками против своего государя. Трудно судить, сложился ли на самом деле аристократический заговор. Однако дипломатические документы того времени донесли до нас сведения, позволяющие утвердительно говорить о каких-то переговорах с неприятелем.
Незадолго до начала похода, летом 1567 года, поляки предлагали князьям И.Д. Бельскому, И.Ф. Мстиславскому, М.И. Воротынскому и боярину И.П. Федорову перейти на их сторону. Причем в некоторых случаях речь шла об отторжении русских земель и совместных боевых действиях против Ивана IV. Что это было? Масштабный военно-политический проект? Или характерная для того времени игра с фальшивыми письмами? Поляки поставили на беспроигрышный вариант: либо удастся «подставить» Ивану IV лучших его воевод, либо кто-то из них (хотя бы один!) согласится с предложенными условиями и сыграет роль суперагента в стане московского государя. Царь, в распоряжение которого эти послания попали, игру противника раскусил. В измену «столпов царства» он не поверил. Во всяком случае, пока. От имени адресатов Иван IV отправляет ответные письма, осыпая врага колкими насмешками. Например, послание псевдо-Федорова королю Сигизмунду II Августу содержало следующие слова: «…Я уже человек немолодой, и недолго проживу, предав государя своего и учинив лихо над собственной душой. Ходить вместе с твоими войсками в походы я не смогу, а в спальню твою с курвами ходить – ноги не служат, да и скоморошеством потешать не учен. Так что мне в твоем государском хотении?»
Но у царя оставался повод для беспокойства. Все ли письма были перехвачены? Все ли русские адресаты возжелали проявить лояльность к своему государю? Ведь отношения между ним и служилой аристократией оставляли желать лучшего! Несколько княжеских и боярских родов «обязаны» были Ивану Васильевичу казнью своих представителей (Шуйские, Пронские, Горенские, Кубенские, Трубецкие, Воронцовы, возможно, Хилковы и Палецкие). Да и те же четыре военачальника, которым были направлены послания поляков, – не возникло ли у них желания, явно «сдав» переписку, в тайне подготовить переворот?
В августе 1567 года царь тайно встречался с представителем английской короны Энтони Дженкинсоном. Иван Васильевич интересовался щекотливым вопросом: может ли он в случае «беды», т. е. заговора или мятежа, рассчитывать на политическое убежище в Англии?
Той же осенью 1567 года польско-литовская армия во главе с королем сосредоточилась в южной Белоруссии для нанесения контрудара наступающим русским полкам, но бездействовала. Откуда у поляков появились сведения о готовящемся наступлении в Ливонию? Не было ли у них надежды использовать замешательство в нашем лагере, возникшее в результате чаемого переворота, и разбить русскую ударную группировку? Или отбить Полоцк, в котором как раз сидел первым воеводой Иван Петрович Федоров? Поневоле Иван IV должен был обеспокоиться и судьбой наступательной операции, и своей собственной.
И тут он получает известия, вроде бы свидетельствующие о большой аристократической интриге. Записки иностранцев сообщают: князь Владимир Андреевич Старицкий предоставил царю список из 30 знатных людей, склонявшихся к заговору, и, возможно, другие бумаги, способные их скомпрометировать как изменников. В тот момент войска собрались в районе Ршанского яма и должны были отправиться под Ригу. Но в середине ноября царь отменяет поход и распускает ударную армию. Он знает о сосредоточении вражеских войск намного южнее – при желании поляки могли ударить в тыл наступающей армии Ивана IV и даже отрезать ее от Москвы. Он видит перед собой список людей, если и не вступивших в заговор, то находящихся на полпути к этому. Он знает о выжидательной тактике противника, так и не предпринявшего никаких наступательных действий. Он отменяет поход и узнает, что армия Сигизмунда II Августа тоже отходит. Это подтверждает худшие опасения государя: поляки отказались от военного столкновения, как только выгодная ситуация «рассосалась». Поведение поляков ясно показало – некое лицо или лица в среде военного руководства дали им повод для подобного рода действий и снабдили сведениями о планах русского командования. Заговор это был или просто среди наших появился иуда, сказать невозможно. Но только никто никогда не собирал армий ради бездействия…
История «заговора» досконально изучена несколькими поколениями историков. Подняты все возможные источники, проанализирована каждая строка. Тем не менее приходится сделать вывод: мы не знаем, существовал ли заговор в действительности. Некоторые свидетельства прямым текстом говорят о его наличии, другие столь же прямо его отрицают. Поляки явно предпринимали усилия, чтобы найти сторонников в русском лагере или хотя бы нанести России ущерб, бросив тень подозрения на крупных военачальников. Насколько первое их намерение увенчалось успехом, судить трудно. Что же касается второго, то тут они в конечном итоге преуспели… Одно можно сказать совершенно точно: у Ивана IV появились сильнейшие основания подозревать собственную служилую знать в измене. Он получил какие-то компрометирующие бумаги во время большого похода, и странные маневры неприятельской армии навели его на мысли о худшем.
Зная эмоциональный характер Ивана IV, следовало ожидать настоящей бури. Так и произошло. Расследование обстоятельств дел поставило в центр его боярина Федорова-Челяднина. На него уже обрушивалась опала в 40-х годах, но затем высокое положение Ивана Петровича было восстановлено. Вероятно, он надеялся, что ничего худшего с ним уже не произойдет…
Он был вызван в Москву с воеводства и принужден выплатить громадный штраф. Разоренного боярина сослали в Коломну. Однако затем его арестовали и вернули в столицу. В итоге жизнь Федорова-Челяднина закончилась трагически. Однажды боярина отвели к Ивану IV в палаты. Там, по велению государя, Иван Петрович должен был облачиться в царские одежды и сесть в тронное кресло. Царь, глумясь, встал перед ним на колени и спросил, доволен ли он, заняв государево место, получив всё, о чем мечтал? А затем воскликнул: «Наслаждайся владычеством, которого жаждал!» Затем Иван IV собственноручно зарезал боярина, а тело его велел протащить с позором по Москве и бросить в навозную яму. С его семьей также расправились. Жену Федорова-Челяднина то ли убили, то ли насильно постригли в монахини.
Но вот какая деталь: Иван Грозный прервал поход и вернулся в Москву в конце 1567 года – ноябрь шел к исходу. Тогда и началось следствие о заговоре знати. Однако Федоров-Челяднин расстался с жизнью лишь осенью 1568 года. Иными словами, примерно через год. Митрополит Филипп к тому времени уже оказался на церковном «суде», а затем лишился сана. Таким образом, его конфликт с царем из-за опричнины начался не с казни боярина. Нет, не с казни.