До подъезда дошли пятясь – мотор автобуса негромко урчал, и за стёклами были видны два неподвижных чёрных силуэта.
– В лифт, быстрее, – бормотала Нелли. Люся вслед за ней вбежала на площадку к лифтам, но Нелли вдруг вернулась к газетному ящику, открыла его, вытащила свежий номер «Молодой гвардии» и кинулась назад. Как раз подошёл лифт, и только когда его двери закрылись, Люся окончательно расслабилась.
«Ну и денёк сегодня», – подумала она, косясь на торчащую из-под неллиной руки небольшую голову.
– Очень испугалась? – спросила Нелли.
– Есть немного, – ответила Люся. – Они ж маньяки оба – грохнули б нас и в сугроб до весны. С пешками во рту. Слушай, так ведь это они Наташу с Танькой… Как же это мы их отпустили?
– А вот посмотри сюда, – сказала Нелли, открывая последнюю страницу журнала и поднося разворот к люсиному лицу, – видишь, какой тираж?
– Ну и что?
– А то. В любом лесу есть свои санитары. Регулировка численности.
– Как-то ты уж очень цинично, – пробормотала Люся.
– А жизнь тоже циничная, – ответила Нелли.
Лифт остановился на одном из верхних этажей – на каком именно, Люся не заметила. Дверь квартиры была единственной на этаже без дерматиновой обивки – просто деревянная. Щёлкнул замок.
– Заходи.
В квартире у Нелли был редкостный беспорядок. Дверь в единственную комнату была распахнута, и там горел свет – видно, Нелли не выключила его, уходя. Повсюду раскидана одежда; флаконы дорогих духов валялись на полу, как бутылки в жилье алкоголика; на ковре, между разбросанных журналов (большей частью «Вог», но была и пара «Ньюсуиков») щетинились окурками несколько пепельниц. На полу у стены стоял маленький японский телевизор, а рядом чернел огромный двухкассетник. У окна была небольшая книжная полка, и на ней стояло не меньше десяти разбухших «Молодых гвардий» – у Люси даже в лучшие времена никогда не скапливалось больше пяти, и она на секунду ощутила зависть. Пахло кислым; Люся сразу узнала этот запах, возникающий, когда разливают шампанское и лужа несколько дней испаряется, превращаясь во что-то вроде пятна клея.
Главное место в комнате занимала двуспальная кровать – такая громадная, что с первого взгляда даже не замечалась. На ней лежало синее пуховое одеяло и разноцветные махровые простыни, дар братского Вьетнама.
«Тоже к себе водит, – думала Люся, внимательно глядя на металлического человека, – и ничего в этом, выходит, нет страшного. Не я одна…»
– Изделие карпов, – вслух прочитала она надпись на маленькой серой бумажке, приклеенной к кубическому пьедесталу.
– Каких карпов, – сказала Нелли, снимая свой кожаный балахон. – Это советское.
Люся непонимающе подняла на неё глаза.
– Карпы, – объяснила Нелли, отбирая изделие, – это на милицейском языке американцы.
Она осталась в зелёном шерстяном платье, перехваченном тонким чёрным пояском, – оно очень шло к её чёрным волосам и зелёным эмалевым серёжкам.
– Раздевайся, – сказала она, – я сейчас.
Люся сняла шубу и шапку, повесила их на рога оленя, служившие вешалкой, подтянула к себе два разных тапочка, сунула в них ноги и пошла в ванную, где первым делом смыла со щёк чёрные косметические ручьи. Потом она пошла на кухню к Нелли. Там был такой же беспорядок, как и в комнате, и так же попахивало прокисшим шампанским. Нелли собирала в пластиковый пакет из продовольственной «Берёзки» разную еду – две коробки зефира в шоколаде, батон сервелата, булку хлеба и несколько банок пива.
– Это морячкам, – сказала она Люсе. – Пусть согреются. Этот, который на полу рыдал…
– Вадим, – сказала Люся.
– Точно, Вадим. Что-то в нём есть трогательное, светлое.
Люся пожала плечами.
Нелли положила в пакет оба пистолета, взвесила в руке фигуру великого шахматиста и поставила её на холодильник.
– Пусть на память останется, – сказала она, открывая окно.
В кухню – точь-в-точь как полчаса назад в салон автобуса – ворвались густые клубы пара. Далеко внизу зелёной ёлочной игрушкой поблёскивал автобус, а рядом на снегу покачивались две долгих тени. Нелли кинула пакет – тот полетел, уменьшаясь, вниз и шлёпнулся на заснеженном прямоугольнике газона. И сразу к нему кинулись чёрные фигурки.
Нелли торопливо закрыла окно и поёжилась.
– Я бы в них кирпичом кинула, – сказала Люся.
– Ничего, – сказала Нелли, – так им обиднее будет. Хочешь чаю?
– Лучше б выпить, – сказала Люся.
– Тогда пошли в комнату и этого возьмем, железного… У меня «Ванька-бегунок» есть, полбутылки.
Люся не поняла сначала, а потом вспомнила: так в кругах, близких к продовольственной «Берёзке» на Дорогомиловской, назывался «Джонни Уокер» – по слухам, любимый напиток покойного товарища Андропова. Господи, подумала вдруг Люся, ведь как недавно всё это было – метель на Калининском, битва за дисциплину, нежное лицо американской пионерки на телеэкране, косая синяя подпись «Андроп» под печатным текстом ответа… И что шепчет сейчас суровый его дух нежной душе Саманты Смит, так ненадолго его пережившей? Как мимолётна жизнь, как бренен человек…
Нелли торопливо убирала переполненные пепельницы, вывернутые наизнанку колготки, свисавшие со спинки кресла, кожуру грейпфрута и раскрошенное по полу печенье, и вскоре на ковре осталась только стопка журналов и железный гроссмейстер.
– Вот, теперь не так позорно…
Люся села на край кровати и отхлебнула из широкого стакана. После водки из пластмассовой трубки она даже не заметила вкуса – так, чуть-чуть обожгло горло.
Нелли присела рядом и уставилась на фигуру в центре ковра.
– Знаешь, – сказала она, – я в какой-то книге читала такую сказку. Будто бы на какой-то равнине воюют две армии, а над ними – огромная гора. И на вершине сидят два мага и играют в шахматы. Когда кто-нибудь из них ходит, одна из армий внизу приходит в движение. Если берёт фигуру, внизу гибнут солдаты. И если один выигрывает, то армия второго гибнет.
– Что-то я тоже похожее видела, – сказала Люся. – А, точно, в «Звёздных войнах», в третьей серии. Когда Дар Ветер дерется с этим, как его, на своём звездолёте, а внизу, на планете, всё как бы повторяется. Ты про этих психов говоришь?
– Так вот я сейчас подумала, – не отвечая на люсин вопрос, продолжала Нелли, – может, всё совсем наоборот?
– Наоборот?
– Ну да. Наоборот. Когда какой-нибудь отряд одной армии наступает или отходит, одному из магов приходится делать ход. А когда солдаты другого гибнут, он берёт у него фигуру.
– По-моему, никакой разницы, – сказала Люся. – И вообще, как посмотреть… Постой, ты что, намекаешь, что мы…
– Или они, – сказала Нелли, кивая головой куда-то вверх. – Ты это правильно сказала, что нет разницы.
Она протянула руку с чёрной пластинкой дистанционного пульта в сторону телевизора, и по его экрану беззвучно замелькали разноцветные хоккеисты.
– А что это за две армии? – спросила Люся. – Добро и зло?
– Прогресс и реакция, – сказала Нелли таким тоном, что Люся засмеялась. – Не знаю я. Давай-ка лучше посмотрим.
– Слушай, – сказала через некоторое время Люся, – как интересно получается. Я всё думаю про это твоё наоборот с шахматами. И сейчас подумала: ведь если, например, мы – прогрессивное явление, то тогда прогресс – это мы?
– Sure, – ответила Нелли.
Хоккейное поле на экране исчезло, и появился полный человек в очках, стоящий возле настенной шахматной доски.
– Неожиданно развивались события при доигрывании очередной партии чемпионата мира по шахматам, – всё громче и громче (по мере того как Нелли щёлкала кнопкой на пульте) говорил он. – Отложенная при явном преимуществе чёрных, игра приобрела неожиданное и интересное развитие после парадоксального хода белой ладьи…
Застучали фигуры на доске.
– Один из двух офицеров… простите, слонов, составлявших основу позиции чёрных, оказался под ударом, причём удар этот ему нанёс, если можно так выразиться, сам претендент, не сумевший при домашнем анализе партии учесть всех последствий непродуманного на первый взгляд хода коня белых.
На экране мелькнули крупные пальцы комментатора и профиль белого коня.
– Белопольный слон чёрных вынужден уйти…
Опять застучали фигуры.
– …А положение чернопольного становится практически безнадёжным.
Комментатор потыкал сначала в белые, потом в чёрные фигурки на доске, покрутил рукой в воздухе и печально улыбнулся.
– О том, чем закончилась партия, станет известно, как я надеюсь, к вечернему выпуску «Новостей».
На экране возникло заснеженное поле, кончающееся лесом и стиснутое с двух сторон длинными заборами. Внизу кадра была видна кромка шоссе, и по ней неторопливо потянулись белые метеорологические цифры, большая часть которых начиналась с похожего на силикатный кирпич минуса.
«Взять бы такой кирпич, – думала Люся, – и этому Валере по лысине…»
– Знаешь, что это за музыка? – спросила Нелли, подвигаясь к Люсе.
– Нет, – ответила Люся, чуть отстраняясь и чувствуя, как у неё снова начинает ныть грудь. – Раньше она всегда после «Времени» была. А сейчас только иногда заводят.
– Это французская песня. Называется «Манчестер – Ливерпуль».
– Но города-то английские, – сказала Люся.
– Ну и что. А песня французская. Знаешь, сколько я себя помню, всё мы едем, едем в этом поезде… Манчестера я не запомнила, а в Ливерпуль, наверно, так и не попаду.
Люся почувствовала, как Нелли опять придвигается к ней ближе, так что стало ощутимо тепло её тела под тонкой зелёной шерстью. Потом Нелли положила ей руку на плечо – ещё неопределённым движением, которое можно было истолковать и как простое выражение приязни, – но Люся уже поняла, что сейчас произойдёт.
– Нелли, что ты…
– Ах, Франция, – чуть слышно выдохнула Нелли. Она придвинулась ещё теснее, и её рука соскользнула с люсиного плеча на талию.
«Время» кончилось, но вместо вечности на экране возник сначала диктор, а потом какой-то ободранный цех, в центре которого толпились угрюмые рабочие в кепках. Мелькнул корреспондент с микрофоном в руке, и появился стол, за которым сидели дородные мужчины в пиджаках; один из них взглянул Люсе в глаза, спрятал под стол непристойно волосатые ладони и заговорил.