Но тут я подумала: а вдруг у бородача все стрелы подсчитаны? Я быстро повесила лук на место, смотала веревку, захлопнула окно и выскочила из комнаты. Простите, господин Этьен!
Ужинали мы с тетей в молчании. Я, как всегда, не выдержала первая. Сказала:
– Тетя, пожалуйста, прости меня. Это было ужасно глупо. Я больше никогда не буду. Я только один раз попробовала и…
– Я не хочу этого слушать. – Тетя болезненно поморщилась. – Просто не делай так больше, и все.
В этом вся моя тетя. Ей вообще не нужны слова. Ну и ладно. Буду молчать.
Господин Этьен вернулся совсем поздно. Я слышала, как тетя открывает ему дверь и что-то выговаривает, а он тихонько смеется в ответ. Я слышала, потому что спряталась под лестницей: он стал открывать дверь, когда я шла из умывальной, уже переодетая ко сну. Нет уж, лучше я спрячусь!
– А Элоис, конечно, уже спит?
– Конечно, спит! – сказала тетя с достоинством. Она хотела показать ему, что хорошо меня воспитывает. Ну и что, что я курю? Зато спать ложусь вовремя!
– Не могли бы вы передать ей это? Боюсь, что завтра мы с ней не увидимся, у меня много дел с утра.
Господин Этьен поднялся к себе, напевая что-то под нос.
– Тетя!
– Элоис! Ты почему не в постели? Ты подслушивала?
– Тетя, что он мне передал?
– Вот… странный подарок для девочки твоего возраста, ты не находишь?
И она подала мне тонкую темную стрелу.
Живущие в холмах
Я ненавижу школу. Я не представляю, как можно любить вставать еще в темноте, наскоро умываться, одеваться, тащиться в этот серый, безликий дом, где даже стены пропахли ненавистью к нам. Я ни разу не видела, чтобы хоть один учитель нам улыбнулся. Хотя бы случайно! И я не верю всем этим гимнам, которые нас заставляют петь, прославляя герцога Виса, наместника Рионелы и близлежащих земель.
Обычно мы встречались с Катриной на углу улицы Лудильщиков и Запрудной, но сегодня – вот это да! – она сама зашла за мной. В это время господин Этьен как раз спускался к завтраку, и Катрина шарахнулась от него, как от чумы.
– Чего это ты? – спросила я, когда мы вышли на улицу.
Катрина схватила меня за руку, глаза у нее были полны ужаса.
– Я видела, я видела его вчера!
– Кого?
– Этого вашего постояльца! Я видела!
– Знаешь, я его тоже видела. И вчера, и сегодня, и это удовольствие продлится еще неизвестно сколько!
– Да нет же! – почти зашипела Катрина. – Я видела, как он шел со стороны холмов!
Я чуть не грохнулась прямо на мостовую. Со стороны холмов? Этого не может быть! Он, конечно, неприятный, хоть и красивый, но все равно высокомерный, терпеть таких не могу, но чтобы он был как-то связан с холмами?!
– Нет, нет, Катрина, этого не может быть! Ты перепутала!
– Смеешься? С кем его перепутаешь? Это точно был он!
– Значит, он шел не из холмов, а просто с той стороны, может быть… я не знаю откуда!
– Он переходил мост.
И мы обе знали, что тут невозможно ошибиться. Там, где заканчивается Жестяная улица, есть мостик через ручей. А за мостиком – холмы. И другой дороги туда нет. И если человек перешел мост, значит, все, он был в холмах, он возвращался оттуда, других вариантов просто не было. У меня заболела голова. Господин Этьен и холмы? Нет, только не это, пожалуйста! А тетя? Что будет с ней, если об этом узнает кто-нибудь? А я? Неужели меня тоже бросят в тюрьму!
…Холмы обрамляли город с севера.
Говорят, когда-то давно там было поселение каторжников. Но еще говорят, что туда издавна выселяли прокаженных. Или родственников казненных ведьм. Будто бы они рыли норы, как звери, как лисы или барсуки, и жили по-звериному. Ели падаль, умерших товарищей по несчастью, а иногда воровали детей, пробираясь в безлунные ночи в город. Подходить к мосту строго-настрого запрещалось. Раньше там даже стояла будка с караульным, но все так боялись холмов, что в нем отпала всякая надобность. Мы не знали, что стало бы с тем, кто ходил в холмы, такого просто никогда не было!
– Ты дрожишь, – сказала Катрина. – Тебе страшно?
Я даже не ответила. Не весело уж точно!
– А сегодня в школе бал, помнишь? Я и тебе платье взяла, а то знаю я твою тетушку: серый и коричневый – вот достойные цвета для молодой девушки!
Катрина, конечно, хотела меня отвлечь, и я попыталась улыбнуться. В конце концов, при чем здесь мы с тетей? Мы не можем отвечать за постояльцев! Но мысль о том, что человек, вернувшийся из холмов, живет у нас, мучила меня весь день.
Да еще этот дурацкий бал! После уроков Катрина затащила меня в туалет и велела переодеваться. Платье она мне принесла свое – ярко-красное, с открытыми плечами и блестящим поясом.
– Я не надену.
– Наденешь, – твердо сказала Катрина. Сама она переоделась в почти такое же, только зеленое. – Смотри, мы с тобой как сестры!
Я вздохнула и стала переодеваться. Как же, сестры! Во-первых, я выше Катрины на полголовы и не такая худенькая, а во-вторых, она очень хорошенькая. На нее даже на улицах оглядываются, особенно парни, которым она виртуозно строит глазки. У Катрины ярко-рыжие волосы, зеленые глаза, а от улыбки появляются ямочки на щеках. Тетя говорит, что раньше, в далекие времена, ее сожгли бы на костре за одну внешность. А я… я самая обычная. И даже Катринино платье не могло тут помочь. Катрина распустила себе и мне волосы, и я постаралась так уложить их, чтобы они закрывали голые плечи.
– Какая ты скучная, – усмехнулась Катрина.
Я не ответила. Я не скучная. Я просто не хочу быть похожей на маму.
В большом зале уже все собрались. Сначала должен быть спектакль, а потом танцы. Не знаю, что мне противнее. Артистов нам всегда привозили самых дешевых, они кривлялись на сцене, выкрикивали дурацкие фразы фальшивыми голосами и пели глупые песни. Однажды мы с мамой были в настоящем театре. Я была не очень большая, не помню, про что был спектакль, но те артисты смеялись, плакали и умирали по-настоящему. И я тоже плакала с ними и из-за них.
А здесь, в школе, никто не обращал на артистов внимания. Все шушукались, переговаривались, мальчишки плевались через трубку пережеванными и скатанными в шарик бумажками. А артисты всё надрывались, будто им наплевать, что их никто не слушает. Мне вдруг стало их жалко. Они же не виноваты, что не умеют по-настоящему. Не виноваты, что в этой школе никто никогда не будет их слушать и смотреть.
– Элоис! Эй, Элоис!
Я сделала вид, что не слышу. Этот Барит полный кретин, все время ко мне пристает!
– Дура! – фыркнула Катрина. – Красивая, вот и пристает.
Катрине было обидно, что Барит приставал не к ней.
– Он противный.
– Он красавчик! Вся школа по нему с ума сходит!
– А я не хочу.
Спектакль закончился. Учителя велели расставлять стулья, чтобы освободить место для танцев. Госпожа Тереза посмотрела на меня неодобрительно. Подумаешь! Сегодня бал – как хочу, так и хожу! Почему на остальных она так не смотрит? Но я жалела, что вырядилась. Все равно никто не пригласит меня танцевать. Так и буду торчать одна весь бал. И лучше бы торчала! Потому что на первый же танец меня пригласил Барит. Он оглядел одну девочку, вторую: мы стояли у стульев, будто специально, чтобы он нас разглядывал, приценивался. Катрина кокетливо тряхнула волосами в ответ на его взгляд, но он все равно подошел ко мне.
– Потанцуем?
Я даже ответить не успела, как он вытащил меня на середину и сложил свои лапы на… в общем, ниже талии. И все на нас смотрели! Даже учителя! А потом он наклонился и прошептал мне в ухо своим противным голосом:
– Будешь сегодня со мной, детка?
Я так дернулась, что он упал. Тут я испугалась по-настоящему. Я знала Барита много лет, и его дружков тоже. Я знала, что он мне не простит и так просто это не оставит. Я бросилась вон из зала. Коридор, ступеньки, холл, привратник крикнул мне что-то, но тут же я услышала улюлюканье и крики, холод жег мне плечи, но я бежала и бежала, нельзя останавливаться, ни за что нельзя, лучше умереть; если я остановлюсь, я сразу почувствую, как холодно, как устали ноги, как мне страшно. Я вспомнила, как шла по дикому лесу одна, когда сбежала из монастыря, как там было страшно, но страшно по-другому, по-звериному, меня могли съесть, но это было бы честно, а тут… у меня опять всплыло перед глазами взбешенное лицо упавшего на глазах у всей школы Барита. Барита, которому никто никогда ни в чем не отказывал.
Я мчалась по стылым улицам, а за мной неслись эти… как их назвать? Даже зверями не назовешь. Зверей жалко. Я думала о папе. Я старалась думать о папе. Так было легче. Был бы он жив, он бы меня защитил. То, что он умер, погиб, исчез, я давно поняла, иначе бы он пришел за мной, он бы не оставил меня никогда. Мне не убежать от них. Они меня поймают. И после того, что они со мной сделают, жить я все равно не буду. Скоро свидимся, папа. Тете хорошо, она верит в бога и в жизнь после смерти, а я не знаю, не знаю, что ждет меня по ту сторону жизни.
Кто-то схватил меня поперек живота, я заорала истошно, на всю улицу, и тут же услышала:
– Элоис…
– Господин Этьен!
Я вцепилась в его куртку и заревела. Барит и его дружки остановились и смотрели на нас. Господин Этьен тут же все понял. Он снял куртку, накинул мне на плечи и повел домой. Я успокоилась. Я даже все ему рассказала. Он слушал мрачно. Наконец сказал:
– Элоис, ведь Катрину они не трогают, ты сама говоришь.
– Издеваетесь? У Катрины два старших брата, кто ее тронет? – Я помолчала, потому что не хотела говорить этого никому на свете, но не выдержала. – Вот был бы у меня папа, и меня бы не трогали, а так… тетя же не пойдет им бить морды!
– Элоис!
– А что, лица, что ли? Вы просто не знаете… Этот город как тюрьма. Кто не богат, у кого нет связей, покровителей… тот ничего не значит, будто мусор, который можно сжечь, закопать и забыть.
– Как людей, живущих в холмах.
Я тут же вспомнила утро, Катрину, ее рассказ, что господин Этьен ходил в холмы. Я вжала голову в плечи.