– Тебе удалось узнать имена французских офицеров… инструкторов?
– Я выяснил три фамилии. С трудом. Это не тот период нашей внешней политики, которым стоит гордиться.
Волокин вытащил блокнот.
– Я тебя слушаю.
– В то время все трое были полковниками. Ветеранами Алжирской войны. Об одном из них я выяснил кое-какие подробности: Филипп Кондо-Мари, в восьмидесятых произведенный в генералы. С девяносто восьмого в отставке. Живет в Марн-ла-Кокет.
– Дай-ка мне адрес.
Арно сообщил координаты и добавил:
– Неплохо бы тебе придумать достойный предлог, чтобы его побеспокоить.
– По-твоему, три убийства – недостаточный предлог?
– Я имею в виду судебное поручение, доверившее тебе это следствие.
Касдан промолчал в ответ. Арно рассмеялся:
– Будь поосторожнее, Касдан. У папаши длинные руки! Он пережил не знаю сколько правительств. Под конец своей карьеры возглавлял важную отрасль военной разведки. Настоящий кондотьер.
– А два других?
– Я знаю только их имена. Возможно, они уже умерли. Генерал Франсуа Лабрюйер и полковник Шарль Пи. Первому, если он еще жив, лет сто двадцать. Большой опыт колониальных войн. Воевал в Индокитае. Затем Алжир, Джибути, Новая Каледония… У второго, Пи, репутация настоящего дьявола. Он, должно быть, помоложе. Говорят, в Алжире поработал на славу. Рядом с ним Оссарес – вожатый в летнем лагере.
– Ты мог бы разузнать о них поподробнее? Ведь на них наверняка что-то есть в архиве.
Касдан повысил голос. От этих воспоминаний в душе поднялась волна смрада. Арно невозмутимо ответил:
– Успокойся. Военное министерство – это тебе не Who's who[13]. К тому же напоминаю тебе, что сегодня двадцать четвертое декабря.
– Это срочно, Арно. Иначе я бы не стал тебя доставать.
– Разумеется. Ты не изменился, старик. Всегда готов бросаться на баррикады!
Касдан улыбнулся:
– Спасибо, Арно. Хорошая работа.
– Рождественский подарок.
Армянин повесил трубку. Наступило молчание. Касдан допил кофе и нарушил тишину:
– Ангел пролетел…
– В России говорят – мент родился.
– Твоя правда. – Касдан хлопнул в ладоши. – Ладно. Надо встретиться с этим генералом. Я уверен, что у Гетца было что-то на него и его дружков. Свидетельство, от которого в нашей доброй старой армии поднялась бы вонь до самых верхов…
– Напоминаю вам, что Хансен видел Гетца только в компании фрицев, в каком-то чилийском захолустье. А не в обществе французских экспертов. Между Гетцем и этими полковниками нет никакой связи.
– А я напоминаю тебе, что наши службы прослушивали квартиру Гетца. И, похоже, контрразведка очень интересуется этими убийствами. В этом бардаке есть какая-то логика. Нам предстоит распутать клубок.
Волокин подлил себе кофе. Касдан заметил, что он чистый, причесанный и свежевыбритый.
– Где ты спал? – спросил он.
– Я и не спал.
– А где помылся?
– У меня есть знакомый душевой павильон.
Заметив выражение лица армянина, Волокин улыбнулся:
– Все нарки в душе бродяги.
Зазвонил городской телефон. Касдан, не задумываясь, включил громкую связь. У него уже не было секретов от напарника. Звонил Пюиферра из службы криминалистического учета:
– На этой неделе тебе везет. У меня есть для тебя новые результаты.
– Что?
– Отпечатки обуви. Эксперты из Форта Рони наконец-то завершили исследования. Им потребовалось много времени. Потому что результаты скорее… удивительные.
– Так это не следы кроссовок?
– Нет. Совершенно ничего общего! Меня сбил с толку рисунок на подошвах. Там все наоборот. То, что я принял за бороздки на подошве, на самом деле было рельефом. Следы шипов и…
– Черт, не тяни. Что это за отпечатки?
– Немецких ботинок. Очень старых. Времен Второй мировой войны.
– Я тебе не верю.
– То ли еще будет. Один парень из Форта увлекается обувью. И историей. Я перескажу тебе его речь о возможности прочесть историю сражений по обуви, которую носили…
– Да, давай.
– О'кей. Если ему верить, это совершенно необыкновенные ботинки. Их изготовили во время войны в районе Эберсберга, в Верхней Баварии. И они предназначались только для детей. Для особенных детей.
– То есть?
– Для «детей Лебенсборна». Знаешь, человеческие племенные заводы, где эсэсовцы плодили маленьких арийцев, чтобы осуществить свою безумную мечту о чистой расе.
Армянин прошептал:
– Что за бред?
– Тот парень из Форта уверен в своей правоте. Он сравнил наши отпечатки с собственными моделями. Обещал прислать мне снимки.
– Я тебе перезвоню. Мне надо это переварить.
– Брось ты это дело, Дудук. Возвращайся к семье и ешь устриц!
– Договорились. Счастливого Рождества. И спасибо.
Длинный гудок. Напарники поняли: их расследование обернулось циклоном, а они оказались в самом его оке. И соскочить не получится. Значит, надо бросить попытки рационального объяснения тех все более абсурдных сведений, которые на них сыпались.
Касдан набрал номер, не отключая громкую связь.
– Кому вы звоните?
– Верну.
– Верну вышел из игры.
– Хочу кое-что проверить.
После шести гудков в кухне раздался голос капитана. Похоже, он был не в восторге от звонка армянина. Он уже перевернул страницу. Теперь он готовился к Рождеству и покупал детишкам подарки.
– Хорошо бы ты рассказал мне о смежных расследованиях. Гетц. Насер. Оливье.
– Я все передал уголовке.
– Ты же оставил копии в своей конторе?
– Я сейчас не в Конторе и до третьего января не работаю.
– Выслушай меня. Я понимаю, что ты покончил с этой историей. Понимаю, что она тебя достала. Но есть еще двое легавых, которым охота с ней разобраться. Мы с Волокиным. Почему бы тебе не помочь нам напоследок?
– Что, собственно, вы ищете?
– У нас есть практически неопровержимое доказательство, что это дети. Дети-убийцы, лет десяти-тринадцати. Три трупа за четыре дня. В разное время суток, в разных кварталах, посреди Парижа. Не может быть, чтобы никто ничего не видел. Наверняка есть свидетельство, хотя бы и косвенное, которое дало бы нам деталь, улику, доказывающую присутствие детей на месте преступления.
Последовало молчание. Касдан представлял себе хмурого капитана, нагруженного игрушками. Ведь армянин говорил ему о ребятишках, способных хладнокровно убивать и калечить взрослых.
– Кажется, я что-то такое встречал, – сказал наконец легавый. – Нелепую деталь, на которую не обратил внимания, но… – Он замолчал. Через громкую связь доносилось его дыхание. – Погодите, свяжусь с Конторой. И сразу перезвоню вам.
Касдан повесил трубку. Волокин не сводил глаз с вазочки с круассанами. Она была пуста. Армянин поднялся. Открыл шкаф. Вытащил пакет с армянским печеньем. Поставил его перед русским. Баламут сунул руку в пакет и принялся жевать. Молча, роняя крошки.
Зазвонил телефон. Касдан схватил трубку, не дожидаясь второго гудка.
– Я так и знал, мне что-то такое попадалось, – сказал Верну. – Вчера вечером, когда вели опрос в окрестностях церкви Блаженного Августина, один из моих ребят упомянул о совершенно бредовых показаниях. Старикана. Старого-престарого… Ему не меньше девяноста. Живет в верхней части квартала Монсо, в полукилометре от церкви.
– И что он видел?
– В отчете говорится, что старик готовил себе ужин перед открытым окном. Было шестнадцать часов, прикиньте?
– А дальше?
– По его словам, дети собирались на бал-маскарад.
– Как это?
– Они были в баварских костюмах. Короткие кожаные штаны, большие башмаки, фетровые зеленые шапочки. Старик узнал костюм, потому что во время последней войны три года работал на ферме в Баварии. – Верну расхохотался. – Вместо «Ей повсюду мерещатся гномы»[14] ему повсюду мерещатся боши.
Касдану было не до смеха.
– Сколько, он сказал, их было?
– Трое или четверо. Точнее он не помнит. По-моему, старик выжил из ума.
– На чем они уехали?
– На черном внедорожнике.
– Спасибо, Верну. Пошли мне мейлом протокол.
– Я скажу своим парням, чтобы послали. Но не забудь, что сегодня все закрывается в полдень.
– Знаю. Счастливого Рождества.
– Удачи.
Касдан повесил трубку. Напарники переглянулись. Не сговариваясь, они видели одну и ту же картину. Дети в зеленых шапочках, в коротких штанах, обутые в немецкие башмаки, разъезжают по Парижу, словно сверхъестественные существа. Дети, которые каким-то образом используют ситтим, дерево Христа.
Им не нужны были слова, чтобы сделать один и тот же вывод.
Они действительно имели дело с ангелами возмездия.
И эти ангелы были нацистами.
40
– Это не слишком приятные воспоминания.
Генерал Филипп Кондо-Мари стоял, заложив руки за спину, перед окном кабинета в благородной позе полководца, озирающего поле брани. Но этим благородство и ограничивалось. Генерал оказался лысым пухлым коротышкой. Необычной была лишь его крайняя бледность. Лет шестидесяти, до того бескровный, что казалось, вот-вот потеряет сознание.
Когда полицейские звонили в ворота виллы в Марн-ла-Кокет, они не верили, что прорвутся к нему. Сегодня воскресенье, у генерала гостили родные. За окнами виллы дети, стоя на стульях, украшали рождественскую елку, а женщина, очевидно, их мать, дочь или невестка генерала, развешивала в гостиной шишки омелы. Трудно себе представить более неудачное время для визита. Однако мажордом – филиппинец в свитере и джинсах – провел их в смежную комнату, а потом поднялся наверх, чтобы предупредить «мишье».
Генерал принял их через несколько минут. В полотняных брюках для яхты, темно-синем пуловере с треугольным вырезом, надетом поверх белой тенниски, и ботинках морпеха он скорее был экипирован для регаты на Кубок Америки, чем для битвы пехотинцев.
Очень спокойно, засунув руки в карманы, он предупредил: